Изгоняющий бесов. Трилогия - Андрей Олегович Белянин

сброшенных оков условностей!

Мы церемонно пожали друг другу руки. После чего бессмертный писатель пожал брезгливо приподнятую лапу моего добермана. Так мало того, тот же Гесс ещё и вытер её об стенку после рукопожатия, скотинка эдакая…

— Что ж, смею признаться, что ваш неожиданный визит застал меня врасплох. В своём новом стихотворении я как раз пытался соединить ритмику строк прекрасной Элизабет Барретт с собственной историей о некоем страдающем юноше, который вдруг невольно завёл диалог с птицей. Допустим, с чирикающим воробышком или сорокой. Он задаёт им вопросы о любви, о смысле жизни, а они всё время говорят ему — нет, ни за что, никогда! В этом есть некая трагедийность, вы не находите?

— Это должен быть ворон, — не задумываясь, обрезал я. — Только ворон, и не иначе!

Мой доберман благоразумно молчал, словно стырил теннисный мячик, который и проглотить трудно, и выплюнуть жалко, значит, слюнявим при себе.

Мистер По ненадолго задумался:

— Сэр, я чувствую странное, неодолимое разумом желание довериться вам, несмотря на ваши…

— Трусы, — подсказал я.

— Пусть так, — деликатно вывернулся он, перебирая исписанные листки на стуле. — Но вы правы, я должен писать о вороне. Нет, о Вороне с большой буквы. Однако, раз вы пожелали послушать мои непрофессиональные строки, возможно недостойные вашего изощрённого слуха, тем не менее надеюсь, вы не будете слишком суровы, пусть даже я этого и заслуживаю, а ваша реакция не выразится в хлопанье дверью или в чём-то ещё хуже…

— Читай уже! — рявкнул кто-то.

Я укоризненно обернулся к Гессу. Тот поднял нос выше глаз и отрицательно помотал головой. Позёр короткохвостый…

— Так вот, первый вариант. Прошу внимания и снисхождения.

Как-то в полночь, в час постылый, полный думою унылой,

Над забытыми стихами я склонялся в тишине,

Грёзам дивным отдавался, а потом вдруг стук раздался,

Будто некто постучался иль поскрёбся в дверь ко мне.

«Это, думаю, — вздохнул я, — гость в полночном полусне,

Гость скребётся в дверь ко мне».

Чётко помню… Ожиренье…

— Что, простите? — невольно сбился я. — Вы хотели сказать «ожидание»?

— Почему это? — задумался По. — У меня по тексту: «Ожиренье… Поздней осени виденье…»

— Это же неблагозвучно! — уперся я, поскольку просто не мог допустить такого искажения бессмертных стихов. — Смотрите, как было бы красиво — ожидание, очертание, умирание, октября позднерыданье! Почти по Хлебникову, нет?

— Ну, не знаю, право, надо подумать. Позволите ли читать дальше?

— Просим, просим!

Американский гений мрачной поэзии чахоточно прокашлялся, постучал себя кулаком по впалой груди и вновь начал:

Сквозь каминное сиянье тускло тающих углей…

Как же я искал рассвета, как бездумно ждал ответа,

Без страданья, без привета, на один вопрос о ней —

О Ленор, что озаряла тьму моих унылых дней, —

О светиле без огней.

— Как вам, сэр?

— Великолепно, — с придыханием признал я. Эдгар По действительно был крут!

Я открыл окно с решёткой, вмиг вальяжною походкой

Из-за ставен вышел Ворон, чёрный призрак старых дней.

Без учтивого поклона, гордо, строго, непреклонно,

Клювом щёлкая лениво, в птичьей важности своей

Он взлетел на бюст Паллады, что звездою был моей,

Помахал слегка крылами и уселся меж грудей!

Я честно поаплодировал и дал знак Гессу, чтоб поддержал, но доберман, сведя круглые бровки, отказался хлопать в ладоши. Ладно, его право, потом поговорим на эту тему.

По продолжил заунывное чтение. И кстати, стоило бы признать, что это затягивало, он реально умел произвести впечатление на публику. Талантливый человек талантлив во всём, как бы банально это ни звучало. Я невольно начал попадать под его влияние и почти забыл о цели нашего пребывания здесь. Вроде надо изгнать какого-то беса, да?

В свете от тоски очнулся и невольно улыбнулся

На всю важность этой птахи, жившей длинные года.

«Чубчик твой подстрижен славно, хвостик выглядит забавно, —

Хмыкнул я. — Но расскажи мне: в тьме, где ночь всегда длинна,

Как ты звался, чёрный Ворон, там, где ночи спит вина?»

Он ответил: «Ни хрена».

Доберман нервно дёрнулся, толкая меня лапой. Кстати, да, что-то концовка не особенно благозвучная, тем более если учесть, что она повторяется рефреном.

— Нет, нет, уважаемый мистер По, это чрезмерно. Всё-таки ваши стихи могут читать дети.

— А что плохого в словах «ни хрена»? — искренне удивился он. — Поверьте, у нас в Новом Свете дети используют куда более крепкие словечки.

— Ну, может быть, срифмовать как-нибудь помягче, типа «никогда», «нипочём», «ни за что»? — крайне деликатно предложил я.

С одной стороны, прекрасно отдавая себе отчёт, что нельзя давить на гения, а с другой — хорошо ещё, что Эдгар По русского мата не знает. Такого мог бы нарифмовать, оторопь берёт…

Но, взирая в ночь сурово, он твердил одно лишь слово,

Если точно, избегая многоточий, то два слова — «ни хрена».

И крылами не махал он, острой грудью не вздыхал он.

Я шепнул: «Друзья размылись, словно русская Двина.

Завтра жизнь меня покинет в этой пропасти без дна».

Ворон хрюкнул: «Ни хрена».

В тот же миг на столе словно из ниоткуда возник здоровущий чёрный ворон. Попрошу не путать с вороной, это тоже птица крупная, больше голубя или галки уж точно, однако лесной северный ворон может быть размером со среднего орла. Интересно, чего ему тут надо?

А легендарный поэт продолжал авторское чтение бессмертных строк:

Только всё вокруг темнеет и холодным ветром веет, —

То с кадилом поднебесным ангел Тьмы пришёл из рая?

Миг неясный в дебрях боли я кричал: «Прости, родная…

Сон забвенья о Леноре это лишь моя вина,

Я своё целую горе, но Ленор всегда одна!»

Каркнул Ворон: «Ни хрена».

Мы все трое невольно вздрогнули. Потому что «ни хрена» вылетело из хриплого горла того самого ворона, что сидел на столе. Диоген мне в бочку, да каких-либо других доказательств, я думаю, никому из вас не потребовалось бы. Ну и у меня, само собой, не было сомнений…

— Гесс, гаси его!

— Гав, — тут же опомнился благородный доберман, вытряхнул из ушей остатки высоких рифм блистательной поэзии, после чего с места взлетел выше стола и профессионально цапнул ворона за хвост. Декарт мне в печень, как же он трепал эту пернатую дрянь!