Солдат великой войны - Марк Хелприн

– Да?

– Алессандро? – осведомился незнакомый голос, продираясь сквозь шум.

В темноте, с одеялом на плечах, сжимая в руке трубку, еще туго соображая, Алессандро чувствовал, как его шатает.

– Что?

– Это ты?

– Это король.

– Я хотел убедиться, что еще до тебя не добрались.

– Кто?

– Облака разошлись примерно полчаса назад, и мы увидели над тобой огни.

– Надо мной?

– Да. Они, должно быть, поднялись с другой стороны.

– Ночью? – изумился Алессандро.

– Мы наблюдали за ними, но потом все затянуло облаками. Ты, наверное, захочешь подготовиться.

– Спасибо, – ответил Алессандро. – Сколько их?

– Четверо.

Алессандро задумался, прислушиваясь, пытаясь сквозь завывания ветра и треск помех уловить звук шагов на крыше или клацанье металла.

– Спасибо, – повторил он и положил трубку.

Под завывания в щелях между скалой и железными ставнями он всматривался в темноту и не видел ничего, кроме непонятных вспышек в глазах.

Он зажег лампу, пододвинул деревянный патронный ящик поближе к кровати, переставил лампу на него. Положил раскрытый томик «Новой жизни» обложкой вверх на пол неподалеку от изголовья. Потом отбросил одеяло, заправил рубашку в штаны, застегнул пряжку, надел самый толстый свитер и сел на пол, чтобы зашнуровать высокие ботинки. Пальцы двигались со скоростью веретен в прядильной машине. Никогда еще он не делал ничего так быстро, а покончив со шнурками, тут же вскочил, чтобы снять со стены револьвер и штык. Затягивая ремень, на котором висела кобура, вспомнил, что никогда не стрелял из револьвера. Потратил драгоценные секунды, чтобы достать револьвер, откинуть барабан. Шесть круглых торцов патронов, расположенных по кругу, успокоили его. От этих кругляшей зависела теперь его жизнь, точно так же, как прежде – от стальных заостренных штырьков, вбиваемых в скалу.

Он набросал на койку пустые рюкзаки. Двигаясь с невероятной скоростью, соорудил из них муляж спящего человека, лежащего на боку, лицом к стене. Не забыл и о том, что ноги должны быть у́же, чем бедра и плечи. Накрыл муляж двумя одеялами, и получилось достаточно убедительно, но в пещере не нашлось ничего, за исключением его головы, даже отдаленно напоминающего шар. Алессандро ограничился тем, что набил одежду в носок и конец выставил из-под одеяла, словно верхушку ночного колпака. Счел бы это забавным, если б располагал временем повеселиться.

Услышав, как мелкие камешки посыпались на гранитную крышу и металлический люк, он замер. Их сшибли те, кто спускался, и оставалось только надеяться, что они не обратили на это внимания.

Как можно быстрее – сердце билось в два раза чаще, чем обычно, – приставил два бревна к стене под углом, сдвинул стол в сторону, а крышку привалил к бревнам. Схватил металлический лист – его с немалым трудом затащили в пещеру, но применения так и не нашли, – и прикрыл им стол. Повесил сверху веревки и прочее подвернувшееся под руку снаряжение, схватил аптечку и оставшееся одеяло, протиснулся между получившимся навесом и стеной.

Засовывая в уши вату, вспомнил, что крышка люка закрыта на засов. Выругавшись про себя, выполз из своего убежища и отодвинул засов. Когда стоял, вскинув голову и глядя на крышку люка, услышал, как над головой на крышу опустился сапог.

Сжав зубы, с гулко бьющимся сердцем, Алессандро тихонько вернулся в бронированное убежище. Заткнул уши ватой и зажал клок между зубами. Достал из кобуры револьвер и положил перед собой, вытащил из ножен штык. Шесть выстрелов, подумал он, и четыре человека. Или он будет сохранять спокойствие и не промахнется, или придется в темноте работать штыком.

Казалось, прошла вечность, прежде чем они подняли крышку люка, – и как же медленно они ее поднимали! Стараясь почти не дышать, Алессандро наблюдал, как снег сыплется на пол, образуя маленькие горки. Увидел лицо человека, появившееся в люке. Тот тоже старался дышать как можно тише. Посмотрел на лампу, на кровать, потом отступил назад.

Сначала ничего не произошло. Потом, после двух тяжелых металлических ударов, крышка люка захлопнулась. Алессандро стиснул зубы и накрыл голову одеялом, зажав уши руками.

Начал отсчет: один… два… три… четыре… И хотя пытался считать медленно, на самом деле считал очень быстро, так что взрывы прогремели на двадцати. Второй сразу же за первым. Они вдавили Алессандро в гранитную стену, подбросили металлический лист к потолку, однако столешница почти не сдвинулась с места. Челюсти Алессандро сжали вату, и он получил удар в солнечное сплетение, от которого перехватило дыхание. Несмотря на вату, одеяло и прижатые руки в ушах звенело, в глазах рябило.

Он отбросил одеяло, выплюнул вату, вытащил затычки из ушей. Схватил револьвер, но рука так дрожала, что его пришлось опустить на пол. Алессандро не знал, сумеет ли вовремя унять дрожь, и попытался убедить себя, что сумеет, как уговаривал бы лошадь взять препятствие. Пока они спрыгивают через люк, крышку которого откинуло взрывом, не оставалось ничего другого, кроме как лежать рядом с револьвером и надеяться, что в решающий момент рука достаточно окрепнет, чтобы сжимать рукоятку револьвера и наводить на цель.

Прежде чем спуститься, они посветили в пещеру шахтерскими лампами, и один пять раз выстрелил в укрытые одеялами рюкзаки из полуавтоматического пистолета.

Первый австриец спрыгнул вниз. Едва его ноги коснулись пола, он поднял пистолет и разрядил обойму в, как он полагал, голову Алессандро. Все еще с пистолетом в руке, огляделся, луч скользнул по обломкам, и солдат расслабился. Пещеру заполнял дым.

В голосе, которым австриец позвал остальных, слышались облегчение и торжество. Они спрыгнули один за другим, принялись радостно болтать в полной уверенности, что их миссия успешно завершена.

Лучи их ламп скрестились на мертвом солдате, лежавшем на койке, потом разбежались в разные стороны. Под один луч попал телефон. Корпус разнесло вдребезги, но провод по-прежнему тянулся к потолку.

– Смотрите, телефон. Давайте позвоним итальянцам по телефону.

Они сгрудились вокруг телефонного аппарата и стали крутить ручку. Смеялись, точно малые дети, направив лучи на разбитый аппарат, который пытались оживить, и тут рука у Алессандро наконец перестала дрожать.

Он схватил револьвер. Рука стала неестественно твердой, такой твердой, какой не была до взрывов гранат, более твердой, чем на боевой практике в тире.

Прицелившись в того, кто держал в руке разряженный пистолет – не оптимальный вариант, – он оттянул курок.

Услышав щелчок, они повернулись. В темноте и дыму, не понимая, откуда исходит звук, замерли. Даже когда первый упал, остальные трое скорее удивились, чем вознегодовали, и едва шевельнулись. Алессандро взвел курок и выстрелил в сердце второму. Когда он упал, остальные двое бросились в разные стороны. Но попасть в них не составляло труда, потому что они не успели сбросить шахтерские лампы. Алессандро небрежно всадил две пули в того, кто находился слева, когда тот только доставал оружие.

Но, прежде чем он успел повернуться, последний австриец уже открыл беспорядочную стрельбу. От испуга палил куда придется, иной раз даже не в сторону Алессандро. Тот упал на колени, заполз под защиту навеса. Вражеский солдат палил в крышку стола, и пули пробивали дерево впереди Алессандро. Когда выстрелы прекратились, Алессандро, дрожа от страха, поднялся, глубоко вдохнул, поднял револьвер и дважды выстрелил в шахтерскую лампу. Она погасла, и в пещере воцарилась тишина. Три шахтерские лампы лежали на полу, лучи светили под разными углами, дым рассеивался. В воздухе пахло порохом и кровью. Алессандро перезарядил кольт и прислушался: кто-то дышал.

* * *

Хотя взрывами Алессандро не ранило, внезапно ему стало дурно. Боль сосредоточилась во лбу и в глазах, согнула его пополам, и его вырвало. Он не мог двинуться и подумал, что умрет от удушья. И когда дым окончательно рассеялся, Алессандро лишился чувств.

* * *

Очнулся через час после рассвета, в чистом и холодном воздухе. Солнечный свет проникал сквозь щели и люк на крыше. Через какое-то время Алессандро расслышал дыхание. Такое слабое, что даже засомневался, а слышит ли его.

Но нет, один из австрийцев был еще жив. Он лежал на спине, сложив руки, и зажимал рану на правой стороне груди. Высокий, сильный, с грубым и бледным лицом, пухлыми губами, тяжелыми веками и короткой светлой бородой. Чем-то напоминал альпиниста. Вероятно, они все были альпинистами.

– Больно? – спросил Алессандро по-итальянски, ему было слишком плохо, чтобы говорить на другом языке, хоть он и собирался.

Австриец кивнул.

– Умираешь?

– Nein[79], – краткость ответа Алессандро связал не с грубостью, а с запасом жизненных сил.

Он огляделся. Три трупа уже начали коченеть, и лужи крови около них уже замерзли. Как обычно, мертвые застыли в позах потрясения и печали.