Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

Густав почтительно поцеловал протянутую ему руку, но Екатерина привлекла его и, как сына, поцеловала ласково и нежно.

– Один только вопрос хотела бы я вам задать, ваше величество. Самый главный. Как будет дело с верой моей внучки?

– О, государыня, в этом княжне будет предоставлена полная свобода. Я даю слово!

– Если так, завтра же я приму вашего посланника, который сделает официальное предложение от имени не графа Гаги, а от Густава Четвёртого, Адольфа, короля Швеции, чтобы мы могли всенародно объявить о таком радостном событии… А сейчас зовите всех, ведите свою невесту. Мы объявим им большую радость!

Молча, почтительно поклонившись, король двинулся к группе остальных гостей императрицы, которые издали наблюдали за необычайной сценой и не знали, можно им подойти или нет.

* * *

Во вторник, 5 сентября, при дворе праздновалось тезоименитство великой княгини Елисаветы. Но этот семейный праздник затмило более торжественное событие, которое произошло в этот день.

Утром в блестящей аудиенции был принят посол шведский Штединг, который официально, от имени короля Густава-Адольфа, просил руки княжны Александры Павловны.

Конечно, согласие, данное при всех императрицей, было подтверждено матерью и отцом невесты, который для такого особенного момента появился среди блестящего двора императрицы.

За парадным обедом провозглашались тосты. Жених и невеста сидели рядом, оба конфузились, особенно княжна, у которой порою даже слёзы навёртывались на глаза от смущения и неловкости. И, только встречаясь глазами с королём, она вся сияла радостной улыбкой.

Окружающие, щадя девушку, старались меньше обращать внимания на влюблённую пару. Шумный разговор доносился с разных концов стола – спорили о разных предметах.

Зубов был героем дня и ликовал, пожалуй, больше, чем сам юный жених.

Все признавали, что эта радость, оживившая не только двор, но и полубольную государыню, создана главным образом стараниями фаворита.

Неожиданно среди обеда приблизился к нему дежурный офицер и что-то шепнул на ухо.

– Ваше величество, там курьер от брата Валериана, из нашей победоносной армии, – почти вслух обратился Зубов к императрице, – разрешите позвать сюда?..

– О, непременно. Мне почему-то думается, что вести добрые. А за столом в такую хорошую минуту хватит места и приятным вестям, и вестнику… Просите.

Зубов распорядился, и через несколько минут ему принесли пакет, который он быстро раскрыл, прочитал и передал государыне, которая радостно закивала головой, как только пробежала первые строки. Потом лицо её несколько нахмурилось, но сейчас же приняло прежний, весёлый, ласковый вид.

– Если не секрет, что за вести получены из армии? – не утерпел, спросил регент.

– О, пустяки! Брат пишет нам, что выиграл сражение, овладели ещё одной персидской областью и главным в ней городом, Шемахой… А нового ничего нет…

Регент незаметно переглянулся с лордом Уайтвортом, сидящим напротив него, и задвигал углами рта, как будто проглотил что-то не совсем приятное.

Начались тосты и поздравления по случаю победы…

– Вы всё прочли, генерал, – как бы мимоходом спросила Екатерина, видя, что гости занялись разговором, – до конца?

– О да, ваше величество. Мало денег, мало войска… Не всю же армию сразу переправить туда. И без того Валериан жалуется, что в этих диких горах трудно добывать провиант и фураж… А деньги?.. Мы после поговорим, ваше величество?..

– Да, да, конечно… Пью здоровье моих героев-победителей, далёких и одновременно близких нам!

Тост был принят восторженно всеми, кроме самого Зубова. Ему не понравилось, что в эту минуту далёкий брат на несколько мгновений занял внимание государыни и всех присутствующих.

Обращаясь к Уайтворту, словно желая подразнить англичанина, он спросил:

– Скажите, лорд, вы знаете, вероятно, те места… Теперь, когда они покорены, будет, конечно, легко, возведя ряд небольших крепостей, к весне докончить покорение всего Кавказа и потом перебросить к Анапе значительный корпус?

– О, конечно, это было бы очень легко, если бы покорение действительно завершилось. Но кавказские племена – неукротимые враги. На этих кручах, на скалах… С ними сладить очень трудно, как было трудно нам покорять горные племена Индии…

– Ну, там совсем иное дело… Вы бросали горсть солдат за тысячи, за несколько тысяч миль, через океан… Без резервов, без связи с королевством… А у нас другое дело… Путь лежит прямой, открытый, от границ до самого сердца Кавказа… Армия наша неисчислима… Отвага её признана всем миром… Я не хвалиться хочу… Но отдаю только должное…

– Что же, я не спорю, если это так… Я плохой знаток в военных делах. Вот, пусть другие судят.

– Моё мнение, – заговорил прусский посланник генерал Граббе, – что с горцами труднее будет справиться, чем с персидским гарнизоном взятых уже крепостей. Они будут защищать свою волю, свои углы. А это – самое опасное дело, воевать не с армией, а с народом, если он защищает свой дом…

– Да мы и не тронем их угла… Пусть признают только власть нашей великой государыни, дадут нам свободный путь к берегу Чёрного моря… И будут жить не хуже, пожалуй, лучше, чем живут теперь под властью своего шаха или султана. Силой мы их сломим… А потом дадим волю и мир. Зачем же им воевать, отчего не сдаться?

– Ислам не велит, ваша светлость! – снова ядовито вмешался лорд Уайтворт.

– Мы ислама и не тронем… В империи великой Екатерины есть место для всякой веры… Крым служит примером тому.

– Крым вовсе не пример…

Спор разгорался, все приняли в нём участие.

Только Павел сидел, насупясь, и молчал.

С утра дул влажный, южный ветер, который особенно влиял на великого князя.

Он делался беспокойным, раздражительным или чрезмерно чувствительным, так что мог расплакаться от каждого пустяка. И в дни, когда дул южный тёплый ветер, он не показывался в обществе, опасаясь обнаружить чем-нибудь своё особенное состояние. Сегодня пришлось выехать, и Павел делал величайшие усилия, чтобы не сорваться как-нибудь. Всё его раздражало. Казалось, все что-то имеют против него. Чувствуя постоянную робость перед матерью и окружающими, которых почти всех считал врагами, он упорно молчал, отвечая односложно, когда к нему обращались. Сейчас спор заинтересовал его. Павел даже забыл о своём тревожном настроении; то, что говорил Зубов, очень нравилось князю. Он, словно забыв о своей антипатии к фавориту, порою одобрительно кивал головой, даже делал попытки вступить в разговор, чтобы поддержать Зубова, но сейчас же сдерживался и молча следил за спором.

Екатерина, умевшая замечать всё кругом, уловила настроение Павла, пожелала использовать его и неожиданно обратилась к сыну:

– Что же вы молчите? Все высказывают свой взгляд? Чьё мнение вы разделяете ваше высочество?

– Я?.. Что?.. Все?.. Как?.. Я согласен с мнением Платона Александровича, – очень любезно, глядя на фаворита, неожиданно для всех заявил Павел.

Наступило мгновенное молчание. Павел обычно держал себя очень осторожно с фаворитом, особенно с тех пор, как Зубов принял участие в планах передачи трона юному Александру, минуя отца…

И сейчас, когда он открыто выразил дружелюбное отношение к Зубову, все с нетерпением ждали, что ответит фаворит.

– Разве я сказал какую-нибудь глупость? – вдруг спросил, негромко правда, наглый временщик у Моркова, сидевшего через стул от него…

При создавшейся тишине эта фраза прозвучала резко, как пощёчина, данная публично Павлу.

Все сразу заговорили как ни в чём не бывало. Павел тоже сделал вид, что он ничего не слышал.

Обед продолжался…

Только Екатерина слегка укоризненно покачала головой, когда Зубов через несколько минут поглядел на неё, желая что-то сказать.

Фаворит с виноватым видом, кротко улыбаясь, шепнул:

– Сорвалось! Язык мой – враг мой, матушка-государыня. Не буду больше…

Когда после обеда все разбились на группы, невеста очутилась рядом с бабушкой.

– Иди, иди сюда, садись, моя малютка. Ты что-то очень любишь меня нынче… А, и вы здесь, господин жених… Я ещё кое-что имею за вами, дети мои… Вот мы вас поздравляли… А по русскому обычаю… Но, но, не красней, малютка… Кофе нынче что-то горький мне подали. Ну, ну подсластите его, дети мои!

– Надо поцеловать невесту, господин Густав, – подсказала ему Мария Фёдоровна, подошедшая к ним.

– О, если это…

Он сделал движение. Княжна сначала отшатнулась было, потом с тихой трогательной покорностью подняла головку, подставила свои пылающие губки, и юноша впился в них первым долгим поцелуем, осторожно обхватив рукой талию невесты, точно опасаясь сломить этот нежный ароматный цветок, дыханием которого так сладко упивался сейчас.

Когда уста их разомкнулись, княжна так и осталась, недвижимая, обессиленная, прильнувшая головой и плечом к широкой груди юноши. Потом, словно опомнилась, вскинула руки к волосам, оправила их, хотя они были в полном порядке, кинулась к креслу бабушки и прижалась лицом к её плечу.