Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский

пути, Льву Николаевичу все время жарко; сидя в повозке отказывается накинуть свитку поверх армяка.

С сестрой, Марией Николаевной, он радушен, спокоен, весел: беседа «самая милая, обаятельная, из лучших, при каких я в продолжении шести лет <жизни в Ясной> присутствовал», – свидетельствует Маковицкий.

Ложится в начале десятого. Перед сном он кажется Маковицкому усталым. Называет его: Душан Иванович (вместо – Петрович) – такого прежде не случалось. Спит хорошо. Наутро сетует лишь, что устроен слишком удобно: просит комнату попроще и постель пожестче. Ему и здесь претит «роскошь».

Шамордино. 30 октября 1910-го

Толстой не прочь задержаться в Шамордине: с утра, еще восьми нет, отправляется искать квартиру и находит в крестьянской избе чистую, теплую горницу за пять целковых в месяц.

По возвращении в гостиницу читает, лежа на диване. В 10 часов окликает Маковицкого, расположившегося через стену, – жалуется на слабость и сонливость.

Температура нормальная – 36,3. Пульс 88 ударов в минуту, сильный, полный, правильный. Лицо не красное, но и не бледное. Маковицкий советует ему снять одежду, попытаться уснуть. Состояние слабости Маковицкий приписывает волнению последних дней, усталости, простуде, полученной в дороге, наконец – вздутию живота. Накануне Лев Николаевич дважды ел щи и кашу, яблоки-антоновку, даже огурцы.

Оставив Льва Николаевича одного, Маковицкий с беспокойством слышит за стеной его сильную протяжную зевоту, – такая бывает у него обычно при недомогании. Заходит, снова пробует пульс – 80.

В половине четвертого едут к Марии Николаевне обедать. У нее сидят до седьмого часа, Лев Николаевич мерзнет, ему накидывают на плечи фуфайку.

Вечером в Шамордино приезжают Александра Львовна с Варварой Михайловной Феокритовой, рассказывают, что творится в Ясной Поляне, в семействе, привозят письма от Софьи Андреевны, Татьяны Львовны, сыновей. Александра Львовна опасается, что Софья Андреевна уже отправилась в погоню и утром прибудет – надо возможно раньше перебираться в другое место.

Лев Николаевич молчалив, мерзнет; пульс – около 90.

Раскладывают на столе карту, решают, куда держать путь. Называют Бессарабию, Кавказ. Лев Николаевич вспоминает знакомые места на Кавказе: «Я чую, что это опять увижу». Потом всплывает куда более близкий Льгов. Лев Николаевич просит перенести окончательный разговор на завтра («утром решим») – сейчас устал, спать хочет.

Но, оставшись один, еще пишет что-то.

Астапово. 31 октября 1910-го

Не дожидаясь рассвета, в начале четвертого Лев Николаевич будит Маковицкого: спать больше не может, надо ехать дальше, не зная, куда. Поднимают Александру Львовну, Варвару Михайловну, начинают складываться. Пока находят лошадей, ямщиков – уже около шести. Лев Николаевич мрачен, молчалив, просит ехать быстрее. Боятся встретить Софью Андреевну: если она в самом деле уже отправилась за ними, то в шесть утра может быть в Козельске.

В пролетке Лев Николаевич сидит прямо, не опираясь, не стонет, не вздыхает, ничем не выдает утомления. У вокзала, поднимаясь по лестнице, слегка пошатнулся, – Маковицкий объясняет это торопливостью и тем, что долго сидел – ноги оцепенели.

Спешат сесть в первый же подъехавший поезд; билет предполагают купить в дороге. Уже в поезде снова совещаются, куда ехать. В конечном счете решают двигаться в сторону Новочеркасска: там живет племянница (дочь Марии Николаевны), у нее можно остановиться и окончательно выбрать направление.

В поезде Александра Львовна варит для Льва Николаевича овсянку, кофе, два яйца всмятку, – он ест охотно, разговаривает, читает, даже диктует что-то.

Замечают сыщика, который едет с ними в поезде, – на остановках он спешит к их вагону, торчит под окном. Повсюду продают газеты с крупными заголовками: «Уход Л.Н.Толстого из Ясной Поляны» или вроде того; в газетах телеграммы из разных мест, где видели Льва Николаевича, точно газеты его выслеживают.

В пятом часу Лев Николаевич, который до того лежит на диване, читает, беседует, становится сонлив, жалуется на холод, озноб, просит накрыть его потеплее. Пульс 88, правильный, не очень полный; t° 38, 1; ощущение холода в левой лопатке; кашля и удушья нет.

Озноб усиливается: в 6 часов – t° 38,5, перебои. Лев Николаевич дрожит, стонет, но духом бодр.

Маковицкий, опасаясь воспаления легких, считает необходимым выйти на первой же большой станции.

В 6.35 поезд прибывает на станцию Астапово.

Начальник станции Иван Иванович Озолин предлагает разместить больного у него в доме. Простой бревенчатый дом с низкими окошками тут же на платформе, у самых путей. Лев Николаевич идет с трудом, его приходится поддерживать под руки, за спину. Очевидец, железнодорожный служащий, вспоминает: когда Толстого ведут через вокзальное помещение, все находящиеся там люди встают и обнажают головы.

Пока готовят комнату, он сидит в гостиной, в кресле, не снимая мехового пальто и шапки. Благодарит хозяев за приют, извиняется, что причиняет неудобства. Жена Озолина огорчается: помещение тесное, – дети играют в соседней комнате, шумят. «Ах, это ангельские голоса, ничего», – отзывается Лев Николаевич.

В гостиную заглядывает врач железнодорожной амбулатории Леон Иосифович Стоковский: он обязан заполнить карточку на проживание нежданно задержавшегося на станции больного.

В карточке несколько вопросов.

«Ф.И.О. – Толстой Л.Н.

Возраст – 82 года.

Должность…»

Тут Стоковский запинается в нерешительности, но Лев Николаевич подсказывает с улыбкой:

– Какая разница? Пишите – пассажир поезда № 12. Все мы пассажиры в этой жизни. Но один только входит в свой поезд, а другой, как я, схожу.

Доктор так и пишет:

«Должность – граф, пассажир поезда № 12.

Болезнь – восп. легких.

31 окт. 19 10 года».

Толстого укладывают, – наконец. Он мерзнет, страшится холодной постели, холодного градусника.

Сначала кровать поставлена посреди комнаты, но по просьбе Льва Николаевича ее отодвигают к стене. У изголовья зажигают свечу, на желтых обоях четким силуэтом отпечатывается его профиль. Через неделю, когда все будет кончено, кто-то обведет карандашом на стене линию профиля.

Ему дают горячий чай с красным вином, нарзан.

В 11 часов – t° 39,3, пульс 91 с перебоями. Он начинает потеть, бредит. Около 12 часов теряет сознание; в обморочном состоянии шевелит губами, делает сосательные движения, лицевые мышцы напрягаются около глаз и губ, подергиваются руки. Лицо бледное. Припадок продолжается 40 секунд. Четверть часа спустя снова припадок – слабый: подергиваются мышцы лица. Затем глубокий сон.

Ночью сильно потеет. Температура падает до 37,5.

«Ну, мат! Не обижайтесь». 1 ноября 1910-го

К утру температура падает – 36,2; Лев Николаевич ощущает слабость, но духом бодр – предлагает ехать дальше.

Вскоре температура снова ползет вверх, к 10-ти утра – 38,1, в полдень – 39,7; пульс – 94, восемь перебоев.

Лев Николаевич сонлив, стонет, но время от времени словно встряхивается, диктует Александре Львовне.

Она записывает:

«Бог есть то неограниченное Все, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть