Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

актрисе, коллеге – сам работал по ночам и забывал о времени. И удивительно, что никто на него не обижался и не злился.

А потом уже вместе с Юрой мы читали «Глухую пору листопада». Последние дни «Народной воли». Уже убили царя Александра II, которого потомки назовут «царем-осободителем». Цель достигнута. Но самодержавие не пошатнулось, а укрепилось. Лучшие люди движения погибли. И именно в это самое время во главе революционного подполья становится полицейский провокатор Дегаев.

Роман прочитывался едва ли не как антисоветский. Впрочем, никакого эзопова языка не было. Но были наводящие на размышления исторические параллели. Третье отделение походило на КГБ, хотя первое выглядело прозрачнее и благороднее. Народовольцы 1880-х напоминали диссидентов. Мы уже видели бездарность нашей власти, но еще не могли представить, что она когда-нибудь кончится.

Но для меня этот исторический роман ложился еще и на мою личную боль. В мае 1975 года в Сальвадоре погиб мой большой друг, поэт и, к сожалению, революционер, Роке Дальтон. Его расстреляли свои же «товарищи» из повстанческой организации «Революционная армия народа», обвинив в предательстве по делу, сфабрикованному его личным врагом, партизанским командиром по кличке Аттила. Это был агент ЦРУ. И он же обвинил Роке в сотрудничестве с американской разведкой. Но тогда мы ничего об этом не знали. Последующие расследования сняли с Дальтона все подозрения.

Я занималась тогда левыми «революционными» движениями в Латинской Америке и знала, как легко они вырождались в грабеж, убийства, в связи с наркомафией. И по своему кубинскому опыту могла судить, как из революции рождается тирания. А писатель Давыдов на российском опыте показал, как провокаторы и полицейские службы проникают в среду революционеров, среди которых немало идеалистов, и как обречены потуги этих мечтателей на создание мира свободы и равенства.

Меня поразила тогда его мысль, высказанная, кажется, в одном интервью: «Мне хотелось понять: где же, когда произошел сбой в нашей истории? Почему светлые мечтания обернулись зоной на полтора континента?.. „Бесы“, конечно, великая книга, провидческая. Но при всем том нельзя не обнаружить, что не все они были „бесы“ и не одна лишь бесовщина затягивала их в омуты революции». Давыдов симпатизировал народовольцам, но видел – это очень точно определил позднее Дмитрий Быков, – что и «охранка и революционеры делают одинаково мертвое дело. Предложенная дихотомия – ложная, но бежать от нее некуда». Мой друг Роке Дальтон был чистым талантом, доброй душой, большим поэтом. Революционная «бесовщина» его поглотила.

Карякин сдружился с Давыдовым, и тот стал для него старшим братом. Разделяло их всего шесть лет. Но каких! Шесть лет войны и сталинских лагерей. С первой встречи и навсегда Юра запомнил (потом записал в дневнике) «не укоризненный, не осуждающий, а какой-то изучающий внимательный взгляд, когда я посетовал, что вот, дескать, не воевал и не сидел. От него тогда впервые и услышал пушкинское: „Говорят, несчастье – хорошая школа. Но счастье есть лучший университет“…»

Я до нашей переделкинской соседской жизни видела Давыдова всего один раз. Он стоял на проезжей части Ленинградского шоссе, поджидал моего жигуленка. Дело было летом 1990 года. Я ездила по московским друзьям, собирала деньги, чтобы расплатиться за пребывание Карякина в больнице Кёльна, где ему сделали операцию на сердце. Молча, по-деловому в сущности незнакомый мне человек сунул почти на ходу конверт, а там две тысячи рублей! По тем временам огромные деньги. Поблагодарить не успела – Давыдов повернулся и ушел. Стоянка, даже пятиминутная, в этом месте была запрещена.

А три год спустя в Переделкино узнала я этого замечательного, остроумного и очень доброго человека. Конечно, теперь жалею, что не всегда откликалась на его приглашения: «Заходи вечером с Карякой. И не сердись ты, мы же немножко пивка выпьем и всё». Но иногда приходила, снимала их интересные разговоры на свою видеокамеру и записывала некоторые шутки. Уж очень любили друзья-товарищи разыгрывать друг друга.

Звонит Карякин Давыдову и так спокойно, почти нежно говорит: «Вот, Юра, вспомнил. То ли из Щедрина, то ли из кого-то наших сатириков: „Отныне и навсегда вводится свобода ответственного слова, навсегда отменяется свобода слова безответственного“».

Юрий Давыдов привез нам на новоселье судовые керосиновые фонари. Переделкино. 1994

– Гениально.

– Согласен, но это я только что сам придумал, и вообще, Юрочка, я давно заметил, что как только мне приходит в голову что-то путное, я начинаю этого стесняться.

Оба хохотали, и Карякин вспоминал Камила Икрамова, который нередко применял такой прием: «Как все помнят, один древний грек сказал…» А Давыдов с хитрецой на своем голубом (действительно голубом) глазу рассказал, как Губерман выпустил книжку, снабдив каждую главку эпиграфами из Шекспира, Гегеля и т. д., придумав все эти цитаты сам. Какой-то академик страшно обиделся.

Или в начале нулевых стали все почему-то с подачи Ю. М. Лужкова обсуждать проблему Крыма. Карякин с горечью цитирует Достоевского: дескать, Крым извечно был наш. А Давыдов тут же в ответ цитирует Грибоедова: «Времен очаковских и покоренья Крыма…»

Или вот еще. Сидят они за столом. Тихо пьют пиво. Карякин: «Юр, а что такое акафист?»

– Ох, Каряка, врасплох застал…

– А еще претендуешь…

– Грешен.

Пауза. Давыдов:

– А ты знаешь, что такое идиот?

– В каком смысле?

– В этимологическом.

Юра чувствует, что погорел. Покорно слушает: «Идиот, к твоему сведению, это – человек вне толпы».

На другой день Карякин нашел: действительно, по-гречески, буквально: ИДИОТ – отдельный, частный человек. Но это же, в сущности, о Христе сказано. Тут же позвонил другу. Тот согласился.

Захожу к ним как-то. Они распивают водочку. Я уже готова протестовать. Но мой протест предупрежден: «Спокойно, Ируха! У нас очень серьезный повод выпить. Пьем за английскую королеву!»

Оказывается, Юрию Владимировичу только что доставили с курьером из посольства Великобритании медаль от Елизаветы II за участие в боевых действиях конвоя на Северном флоте. Выпили, конечно, за нашего героя и за ее величество. А Юра Давыдов прокомментировал: «Ай да королева! Все поняла. Награди она меня в 45-м, уж точно был бы „вещдок“, что я „шпион“, – может, и расстреляли бы. А так только дали срок за связь с англичанами».

Тогда же и рассказал нам, как стали приходить англо-американские конвои с ленд-лизом, с вооружением, с продовольствием. Северный флот встречал эти конвои на подходах уже в норвежских водах и охранял. Ну и конечно, наши офицеры, и Давыдов среди них, встречались с офицерами союзного флота в Морском клубе. Юра даже вспомнил, что однажды кто-то налил по полстакана водки и сказал: «За нашу