Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

зеленом домике на улице Довженко в Переделкино ютились какие-то хорошие люди, которым он помогал. Он еще их и подкармливал. Сам все время мотался в Москву и по командировкам. Обладал уникальным талантом дружбы, и друзей у него было очень много. На его дни рождения – 9 июня – собиралось не меньше полсотни, а то и больше журналистов, политиков, врачей, учителей и учеников – господи! – да кого только не встретишь на огромной зеленой лужайке перед его домом.

Хорошо помню, как Карякин всерьез испугался за Щекоча, когда тот начал в конце 2002-го – начале 2003 года расследовать «мебельное дело» (дело «Трех китов»). Щекоч напал на след опасного конфликта между силовыми структурами и уже, как бульдог, не отпускал дела об отмывании денег через «Бэнк оф Нью-Йорк». Затронуты были интересы коррупционеров высочайшего уровня. Стал получать анонимные звонки с угрозами. Симпатизировавшие ему ребята из ФСБ предупреждали, что угроза жизни велика. Дали ему бронежилет, обеспечили охрану его и детей. Сам он, как мальчишка, порой сбегал от охранников: мешали работать. Отшучивался. Однажды Карякин серьезно сказал ему: «Лезешь на рожон. Даже ты не можешь представить себе, как они, которых ты не боишься, боятся тебя. Какие планы они вынашивают».

9 июня 2003 года отметили его день рождения, как всегда, весело, в большой компании. Он нам сказал, что собирается лететь в Нью-Йорк, но сначала съездит в Рязань. Мы куда-то уехали отдохнуть. Вернулись – звонок:

– Как вы там?

– Хорошо. Отдохнули, загорели.

– Вы там на солнышке загорали, а у меня без солнышка кожа пузырится.

Мы ничего не поняли, а объяснять он нам ничего не стал. И вдруг узнаем, что его срочно поместили в ЦКБ. Ну а дальше – никаких контактов и никакой информации. Через несколько дней звонит Ира Ришина (она работала в «Литературке»):

– Щекоч умер. Отравили его сволочи!

* * *

Кому была выгодна смерть Юрия Щекочихина? Да очень многим из организованной преступности, сросшейся с властью.

Похороны Юрия Щекочихина. Михаил Горбачев, Юрий Карякин, Григорий Явлинский, Владимир Лукин, генерал-лейтенант Гуров. Переделкино. 5 июля 2003

Щекочихин расследовал коррупционные истории, связанные с министром атомной энергетики Адамовым. Его, Щекочихина, врагом стали всесильный Березовский и министр обороны Грачев. С документами в руках депутат Щекочихин докладывал в Думе, как наживается наша военная верхушка в Чечне на федеральных деньгах, на нефтянке, на выкупе попавших в плен наших солдат. В 2003 году он влез в дело «Бэнк оф Нью-Йорк» и в июле (!) должен был получить документы об отмывании коррупционных денег чиновниками. Расследовал крупномасштабное воровство в Министерстве обороны, в результате которого оружие уходило не просто «налево», а к чеченским боевикам. Он же выяснял судьбу денег, направленных на восстановление Чечни. Так что «клещей» было много. И если наверху недовольно качнули головой при имени надоевшего всем своими расследованиями журналиста, нашлось немало исполнителей. Ну а когда дело было сделано, неуемного разоблачителя ликвидировали. Генпрокуратура и ФСБ, которые должны были принимать решение о том, возбуждать ли следствие по факту смерти Щекочихина, тут же отстранились. Уничтожать следы преступлений они умеют. Так что правды нам никогда не узнать.

Хоронили мы Юру на нашем Переделкинском кладбище. Место дали прямо у шоссе почти у моста над высохшей речкой Сетунь. Рядом с могилой Юры Давыдова. А ведь три Юры и в шутку, и всерьез говорили: ляжем, ребята, рядком на Переделкинском. Так и вышло. На прощание приехали М. С. Горбачев, Григорий Явлинский, Владимир Лукин, генерал-лейтенант Гуров, его старинный друг. Депутаты, журналисты и много-много друзей. И еще наверняка – те упыри и клещи, что мечтали увидеть его в гробу… и дождались.

А в гробу лежал обугленный старик, облысевший, будто без кожи. Если бы в изголовье гроба не было портрета смеющегося Щекоча, нельзя было бы понять – кого хоронят.

Юрий Карякин. Ученик истины и человек поступка

Наверное, большинству людей, мне уж точно, свойственно жить «задним умом». Живешь, радуешься, горюешь… а потеряешь – плачешь. Как часто говорила себе об ушедших друзьях: рядом был такой прекрасный, красивый человек, творец, талант… и как мало я это понимала. Надо наконец рассказать о главном человеке моей жизни – Юрии Карякине.

Портрет Юрия Карякина. Фото Ю. Роста

Он частенько шутил надо мной, повторяя фонвизинские слова из «Недоросля»: «Ваше благородие, завсегда без дела лаяться изволите». Или другое: «Мы, конечно, понимаем, что для слуги и жены нет великого человека».

Как-то прочитал мне стихотворение Мандельштама «Старик» и сказал: «Это ведь, старуха, про нас»:

Уже светло, поет сирена

В седьмом часу утра.

Старик, похожий на Верлена,

Теперь твоя пора!

…………………………………

Он богохульствует, бормочет

Несвязные слова;

Он исповедоваться хочет —

Но согрешить сперва.

…………………………………

А дома – руганью крылатой,

От ярости бледна,

Встречает пьяного Сократа

Суровая жена!

Шутки шутками, но, только потеряв его, поняла, как много сил тратила на бессмысленную борьбу с русским пьянством. А вот теперь все еще привычно кричу: «Юра, а что это такое эсхатология? Можешь ты мне просто объяснить?» Или: «Иди скорее. Слава Ростропович выступает по „Культуре“!» Но в ответ – тишина.

Иногда, разбирая старые письма, получаю неожиданные подарки. Вот его письмо мне от 7 февраля 1981 года на Цейлон, где я два месяца была в командировке от Академии наук. Большое, отпечатанное на машинке письмо с его отчетом о том, что он написал за месяц после моего отъезда, и потом такие слова:

Появляются твои письма – далекие и хроникерские, холодные… Ты – есть? До твоего возвращения 26 февраля мне сейчас – целая вечность. Береги, береги себя… Это просто грустное и счастливое (для меня) напоминание об одном дне, когда надолго, если не навсегда, решилась судьба двух людей.

Юра

Или еще из раннего. 1969 год.

16 мая. Ируха, мне опять нечего тебе сказать, кроме того, что я тебя люблю – потому что ты очень хорошая, потому что я первый и, в сущности, один открыл это. <…> Ты берешь от меня еще очень мало. Я хочу тебе отдать все, а ты все откладываешь подумать две минуты вместо одной, хотя, по правде, и ты уже не та, что раньше. Я люблю тебя, маленький. Я хочу быть уверенным хотя