Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Ладно, давайте поговорим о том, что смущало вас, сенатор. Вы же не думали, что оказывать помощь обездоленным меньшинствам предосудительно, не так ли?

— Моя позиция по этому вопросу общеизвестна, мистер Таттл.

— Так в чем же проблема? — Хоби задирает голову к потолку, и его вопрос на секунду повисает в воздухе. — Или ваша попытка придать деятельности преступной группировки «УЧС» политическую направленность могла, как вы опасались, быть истолкована в невыгодном для вас свете? А может быть, вы предприняли какие-то конкретные шаги, о которых вам не хотелось говорить?

Впервые с начала сегодняшнего заседания Эдгар заерзал в кресле.

— Последнее ближе к истине, я думаю.

— Последнее, — многозначительно повторяет Хоби. Он делает несколько шагов, глядя себе под ноги, а затем резко поворачивается и пристально смотрит на свидетеля. — Сенатор, дело в том, что до сих пор вы так и не сказали всей правды о ваших отношениях с «УЧС», верно?

— Я ответил на вопросы, которые мне были заданы, мистер Таттл.

— И эти вопросы, как вам хорошо известно, основывались на показаниях, данных Хардкором, правильно?

— Я не знаю, на чем они основывались. Полагаю, что существует лишь одно основание.

— Хорошо. Давайте перейдем к конкретным деталям, сенатор. Вот, например, та встреча. Вы помните ее? Прошлым летом? Нил. Хардкор. Ти-Рок. И вы. Ваша четверка удобно устроилась в бронированном лимузине Ти-Рока. Припоминаете?

— Я видел реконструкцию этой сцены по всем трем местным каналам, мистер Таттл. Так что теперь имею о ней очень хорошее представление.

В ложе для присяжных раздается громкий смех. Эдгару также удается изобразить на лице подобие улыбки.

— И там, в том лимузине вы читали им проповедь, верно? Ведь вы же священник по образованию, сенатор, не так ли?

— Совершенно верно.

— И вы пытались им втолковать нечто, правильно? Пытались объяснить, что если им удастся организовать избирателей, провести кампании в поддержку своих кандидатов, то они добьются власти законным путем. Я правильно излагаю события?

— Более или менее.

— Они смогли бы стать легальными лидерами, такими же, как и другие политические деятели. И располагать влиянием. Потому что их объединяет один и тот же источник. Голоса и деньги. Я ничего не перепутал?

— Да, в этом заключалась суть моих предложений.

— Хорошо, а теперь скажите, пожалуйста, вы выдвигали эти предложения о внесении политической составляющей в деятельности «УЧС», о мобилизации голосов черного меньшинства, руководствуясь чисто альтруистическими побуждениями?

— Простите, я не понимаю вас, — отвечает Эдгар.

— Хорошо. Тогда поставим вопрос несколько иначе. Какую личную выгоду вы собирались извлечь в случае вашего предложения, сенатор?

— Я? Никакой.

— То есть все дело в ваших прогрессивных убеждениях?

— Не стану этого отрицать.

— Когда четыре года назад вы баллотировались в контролеры штата, вам не хватило для победы пятидесяти тысяч голосов, верно?

— Примерно так.

— А не мог бы более высокий процент явки среди избирателей, принадлежащих к афроамериканскому меньшинству, решить проблему недостающих голосов, особенно если опыт с «УЧС» удалось бы распространить и на другие гангстерские группировки?

Мольто вскакивает на ноги:

— Судья, вы же видите, что это уводит нас в сторону от сути дела. Именно этого я и опасался, когда мы совещались с вами в судейской.

Мне самой становится любопытно, что же Хоби думает о своих действиях. Я жестом предлагаю ему объясниться.

— Ваша честь, версия обвинения утверждает, что жертвой покушения должен был стать доктор Эдгар. Разве не так?

— Полагаю, что прежде всего об этом сообщили газеты, — произношу я многозначительным тоном.

Намек производит должный эффект. Хоби отводит глаза в сторону, и наполовину произнесенное слово закатывается ему назад в глотку с каким-то странным бульканьем. Лишь потом он осмеливается опять посмотреть на меня.

— Ладно, это не столь важно, — говорит он, — однако доктор Эдгар признал, что ему неизвестны мотивы, которые могли бы толкнуть его на совершение подобного преступления. Так неужели я должен быть лишен права показать, что мог быть и иной мотив, такой, который не имеет никакого отношения к Нилу Эдгару?

— Значит, вы сейчас преследуете именно эту цель?

— Да, именно этим я и занят в данную минуту.

— Он имеет право на подобные действия, мистер Мольто?

— Судья, мне ничего не известно о другом мотиве.

— Вот почему каждой стороне предоставляется свой шанс, мистер Мольто.

Я не нахожу в этом рассуждении ничего забавного, однако зал, реагируя на резкую смену атмосферы, разражается смехом. Томми часто заслуживает того, чтобы над ним немного поиздевались, однако у меня не было в мыслях выставлять его в смешном виде. С насупленным лицом он принимает мои извинения.

— Давайте заслушаем еще несколько вопросов, — предлагаю я.

Хоби отходит к подиуму, где, поглаживая свою бородку с проблесками седины, просматривает бумаги.

— Сенатор, давайте проясним одну вещь. Хардкор и Ти-Рок, они предлагали вам взятку за содействие в освобождении Кан-Эля или нет?

Эдгар недовольно жует челюстями.

— Не в столь витиеватой формулировке.

— Хорошо. Можно ли суть того, о чем они говорили, свести к предложению взятки?

— Мне показалось, что они пытались затронуть эту тему, заговорив о том, что дело могло бы быть выгодно для меня. И я сразу же прервал разговор. Я сказал им, что они могли бы сделать что-то для себя, для своего сообщества, и помочь этим улучшить ситуацию, в которой находится Кан-Эль.

— И что вы тогда сказали им, сенатор? — Хоби делает паузу и закидывает голову назад с хладнокровным, самоуверенным видом; он знает: то, что произойдет сейчас, понравится ему в гораздо большей степени, нежели свидетелю. — Разрешите мне помочь вам. Вы объяснили Хардкору и Ти-Року, что им следует понять, как по-настоящему влиятельные и могущественные люди подходят к таким вещам, не так ли? Разве вы не сказали, что в вашем мире они могли не только содействовать освобождению Кан-Эля, но и заработать деньги, а не отдавать их? Я прав?

На короткое время Эдгар закрывает глаза.

— Да, — произносит он наконец.

— И вы воодушевились, не правда ли? Вы сказали им, что если они зададутся целью организовать своих собратьев, вы походатайствуете перед центральным комитетом Партии демократических фермеров о выделении вам средств на осуществление проекта. Верно? А как только они станут игроками на политическом поле, их возможности оказать влияние на ключевые фигуры, от которых зависит освобождение Кан-Эля, увеличатся многократно.

— Судья! — визгливо кричит Томми. — Что он мелет? Это абсолютно не относится к делу.

За его спиной я замечаю фигуру Рэймонда Хоргана, который находится по ту сторону прозрачной перегородки. Он тоже встает со стула, словно я нуждаюсь в намеке. Мгновенно оценив обстановку, в которой конечный расклад может оказаться неблагоприятным, Хоби делает несколько шагов вперед и оказывается прямо перед скамьей.

— Ваша честь, это называется дискредитацией. Хардкор сказал, что он никогда не говорил о деньгах с сенатором Эдгаром.

Уже одного этого достаточно, чтобы понять, куда он клонит.

— Насколько я помню, вы собирались отыскать иной мотив, — напоминаю я Хоби.

Уличенный повторно, Хоби смотрит на меня с видом нашкодившей собаки. Тем временем я листаю судейскую книгу, проверяя вчерашние записи: «Хардкор отрицает предложение взятки». Я прошу Хоби поторопиться.

Он повторяет вопрос:

— Вы говорили Хардкору и Ти-Року, что могли бы добиться выделения им средств со стороны партии? Да или нет?

— Да, — смиренно отвечает Эдгар.

Репортеры наперегонки строчат в своих блокнотах.

— И они с презрением отвергли предложение, не так ли?

— Да, это выглядело как отказ. Что касается презрения, то все зависит от интерпретации. В действительности же они сказали, что поверят, лишь когда увидят деньги.

— И тогда, сенатор, вы обратились в комитет ПДФ с просьбой выделить деньги на политизацию этой уличной банды?

Подобно прожектору, вспыхивающему в нужный момент, Рэймонд Хорган опять встает. Увидев это, Томми следует его примеру.

— Судья, это уже становится смехотворным, — говорит Томми.

Хоби, стоящий перед скамьей, жалобно простирает ко мне руки:

— Еще пара вопросов.

Лойелл Эдгар повернулся вместе с креслом на девяносто градусов и теперь с тревогой наблюдает за мной. Каково же будет мое решение? Непроизвольным движением он подносит руку ко лбу и потирает его, а его голубые глаза, загадочные, как лунные камни, светятся жалобным блеском, в котором можно угадать призыв о помощи. Я тут же приказываю себе оставаться непоколебимой, не поддаваться никакому чувству жалости, если таковое вдруг во мне заговорит. «Я думал, что она его хорошая знакомая», — звучат у меня в голове слова Туи.