Язык цветов - Ванесса Диффенбах

– Готова? – спросила она.

Я пожала плечами.

На улице мы перешли засыпанную гравием дорожку, и Элизабет помогла мне усесться в старый серый пикап. Сиденья, обтянутые искусственной кожей цвета морской волны, облезли по краям, ремней безопасности не было. Пикап резко рванул, пыль, ветер и выхлопные газы хлынули в кабину. Ехали мы всего минуту, а потом свернули на стоянку, которая была пустой, когда мы с Мередит проезжали мимо. Теперь она была забита грузовиками и фруктовыми лотками, а между рядов ходили семьи с детьми.

Элизабет переходила от прилавка к прилавку, даже не оглядываясь на меня, и в обмен на купюры получала тяжелые пакеты, набитые покупками: фасолью с пурпурно-белыми полосками, золотистыми тыквами, фиолетовыми картофелинами вперемешку с желтыми и розовыми. Пока она расплачивалась за нектарины, я откусила зеленую виноградину от грозди с соседнего прилавка.

– Пожалуйста! – воскликнул низенький мужчина с бородой, которого я не заметила. – Пробуйте! Вкусный, спелый виноград! – Оторвав целую гроздь, он вложил ее в мою забинтованную ладонь.

– Скажи «спасибо», – проговорила Элизабет, но мой рот был уже набит виноградом.

Элизабет купила три фунта винограда, шесть нектаринов и пакет сушеных абрикосов. Мы сели на скамью с видом на бескрайнее зеленое поле. Элизабет поднесла желтую сливу к самым моим губам. Я наклонилась и стала есть у нее из рук; сок стекал по подбородку и капал на платье.

Когда осталась только косточка, Элизабет выбросила ее в траву и вгляделась в дальний край рыночной площади.

– Видишь прилавок с цветами, последний в ряду? – спросила она. Я кивнула. В кузове пикапа сидел мальчик, болтая над асфальтом ногами в тяжелых ботинках. Перед ним стоял стол, а на столе – розы, связанные в большие пучки.

– Это лоток моей сестры, – продолжила Элизабет. – Мальчика видишь? Он уже почти стал мужчиной. Мой племянник, Грант. Мы с ним не знакомы.

– Что? – удивилась я. Из вчерашнего рассказа Элизабет я поняла, что они с сестрой близки. – Но почему?

– Долго рассказывать. Мы с сестрой не разговаривали пятнадцать лет, не считая споров за землю после смерти родителей. Кэтрин взяла себе цветочную ферму, а я – виноградник.

Мальчик спрыгнул с кузова и отсчитал покупателю сдачу. На лицо ему упали длинные каштановые волосы, и он откинул их, прежде чем пожать руку пожилому мужчине. Брюки были ему коротковаты. Длинные тонкие ноги и руки были единственной чертой, роднившей его с Элизабет… или единственной, которую можно разглядеть издалека. Судя по всему, он хозяйничал в лавке один, и я задумалась, почему с ним нет матери.

– Странно, – заметила Элизабет, следя за движениями племянника. – Именно сегодня, впервые за пятнадцать лет, я чувствую, что скучаю по ней.

Мальчик бросил последний букет проходившей мимо паре, и Элизабет повернулась, обняла меня и прижала к себе. Я дернулась, но она впилась пальцами мне в бок, удерживая на месте.

10

Веточка омелы лежала у меня на животе. Я смотрела, как она поднимается и опускается в такт моему неровному дыханию. С тех пор как я получила послание незнакомца, мое сердце так и не вернулось к нормальному ритму.

Я не помнила, как тащила ведра с желтыми цветами. Должно быть, я все-таки их донесла, потому что к полудню они стояли в кузове пикапа Ренаты. Букеты сияли, как солнце, и катили по шоссе на чью-то почти зимнюю свадьбу. Я же растянулась на рабочем столе. Рената попросила подежурить в магазине, но покупателей не было. В воскресенье лавка обычно закрыта, и я не стала запирать дверь, но свет выключила. Я выполнила указание Ренаты, но сделала все, чтобы лавка выглядела не слишком гостеприимной.

Лоб взмок от пота, хотя утро выдалось холодное, и я оцепенела от восторга, граничащего с ужасом. Годами мои полные смысла цветочные послания оставались непонятыми, и это было не очень-то приятно. Страсть, понимание, несогласие или отказ – все это невозможно почувствовать, когда говоришь на языке, которого никто не понимает. Но всего одна веточка омелы изменила все, если, конечно, тому, кто ее подарил, известно ее значение.

Я пыталась успокоиться, ища рациональное объяснение, внушая себе, что это просто совпадение. Омела считается романтическим растением. Наверняка он представлял, как привяжет веточку красной лентой к деревянной раме над своим прилавком и усядется под ней в ожидании поцелуя. Он не настолько хорошо меня знал, чтобы понять: я ни за что не стала бы с ним целоваться. Но хотя мы обменялись всего парой слов, я не могла отделаться от ощущения, что он понимал – поцелуи исключены.

Я должна ответить. Если он снова вручит мне цветок и смысл его снова попадет в точку – значит, я все поняла правильно. Трепеща, я слезла со стола и пошла в холодильник и, усевшись среди цветов, стала обдумывать ответ.

Вернулась Рената и начала гонять меня по холодильнику. У нас появился еще один небольшой заказ на нашей улице. Рената достала голубую керамическую вазу, а я собрала все желтые цветы, которые еще оставались.

– Сколько денег? – спросила я, потому что выбор цветов зависел от цены.

– Неважно. Но пусть вернет вазу. Я заеду за ней на следующей неделе.

Когда я закончила букет, Рената протянула мне листок с адресом.

– Отнеси ты, – сказала она.

Я направилась к выходу, обхватив руками тяжелую вазу, и почувствовала, как Рената что-то положила мне в рюкзак. Я обернулась. Она заперла дверь и шла к своей машине.

– Ты понадобишься мне только в субботу, в четыре утра, – сказала она и помахала на прощание. – Будь готова работать весь день без перерыва.

Я кивнула, глядя, как она садится в машину и уезжает. Когда она завернула за угол, я поставила вазу и открыла рюкзак. Там был конверт, а в конверте – четыре новенькие стодолларовые бумажки и записка: «Плата за первые две недели. Не подведи меня». Я сложила деньги и спрятала в лифчик.

Сверяясь с листком, который дала мне Рената, я очутилась у дома, похожего на офисное здание, всего в двух кварталах от нашего «Бутона». В стеклянной витрине было темно. То ли это был магазин, закрытый в воскресенье, то ли пустующее помещение. Я постучала, и металлические дверные петли задребезжали.

На втором этаже открылось окно, и я услышала голос:

– Одну минуту. Не уходите.

Я села на тротуар, поставила цветы у ног. Через десять минут дверь медленно отворилась, на пороге возникла запыхавшаяся женщина. Она потянулась за вазой.

– Виктория, – сказала она. – Я Наталья.

Она была похожа на Ренату: та же молочно-белая кожа и бледно-голубые водянистые глаза, только волосы были кислотно-розового цвета, и с них текла вода. Я протянула ей цветы и повернулась, чтобы уйти.

– Передумали? – спросила Наталья.

– Что?

Она отступила в сторону, точно хотела впустить меня в дом:

– Насчет комнаты. Я велела Ренате передать вам, что это чулан, но она, должно быть, считает, что вам все равно.

Комната. Деньги в рюкзаке. Рената все это подстроила и виду не показала, что понимает мое положение. При виде открытой двери инстинкт велел бежать, но реальность была неумолима: идти мне было некуда.

– Сколько? – спросила я, попятившись.

– Двести в месяц. Вы сейчас поймете почему.

Я огляделась по сторонам, не зная, что ответить. А когда вновь посмотрела на Наталью, та уже поднималась по крутой лестнице в глубине пустого зала.

– Идете или нет? – позвала она. – В любом случае, закройте дверь.

Я глубоко вдохнула, выдохнула и шагнула в дом.

Однокомнатная квартира над пустующим торговым залом выглядела так, будто предназначалась под офис: тонкий, но прочный ковролин поверх бетонного пола, кухня с длинной барной стойкой и маленьким холодильником. Окно над стойкой было открыто и выходило на плоскую крышу.

– По закону я эту комнату сдавать не могу, – объяснила Наталья, указывая на низкую дверь в стене, рядом с диваном. Дверь выглядела так, будто за ней вентиляционная труба или чулан с маленьким водонагревателем. Наталья протянула мне кольцо с шестью пронумерованными ключами. – Номер один, – произнесла она.

Встав на колени, я открыла дверцу и пролезла внутрь. В комнате было так темно, что я не видела ровным счетом ничего.

– Выпрямитесь, – сказала Наталья. – У лампочки шнур.

Я растопырила руки в темноте и пошла вперед. Моей щеки коснулся шнур, и я дернула за него.

Голая лампочка вспыхнула и осветила пустую голубую комнату. Она была голубой, как кораблик, нарисованный посреди морской глади; как блестящая на солнце океанская вода. Ковер был из белого меха и, казалось, почти шевелился. Окон не было. Тут можно было вытянуться на полу, однако места для кровати или шкафа уже не оставалось, даже если бы нашлись такие, которые удалось бы протащить сквозь крошечную дверцу. На одной из стен один над другим висели металлические запоры; когда я пригляделась, то увидела, что они крепятся одним краем к стене, а другим – к двери в нормальный человеческий рост, из-под которой проникал свет. Наталья не лгала: это и вправду был чулан.