Язык цветов - Ванесса Диффенбах

А на моей не набралось бы и одного, подумала я, в этой стране или в любой другой. На развязке Рената притормозила, с первого раза вспомнив, где поворот.

– Эрл приходил, – сказала она. – Велел передать, что его внучка счастлива. Сказал, что очень важно, чтобы я передала именно это слово – «счастлива». Заявил, что ты наколдовала что-то с цветами и от ее уныния следа не осталось.

Я улыбнулась и выглянула в окно. Значит, он все-таки не забыл. К своему удивлению, я не жалела, что решила поделиться своим секретом. Но мне не хотелось говорить о нем Ренате. Мне казалось, что язык цветов ее вряд ли заинтересует.

– Не знаю, о чем это он, – сказала я.

– Так я и думала. Эрл – старый чудак. На вид сердитый, но если присмотреться – добряк добряком. А вчера вот заявил, что за его век можно было в Боге разувериться, но потом образумиться и понять, что Он все-таки есть.

– И что это значит?

– Кажется, он думает, что ты советовалась со Всевышним, прежде чем выбрать для него цветы.

– Ха! – фыркнула я.

– Ну да, полная чепуха. Но сегодня он опять придет, и на этот раз просил тебя сделать букет для жены.

Меня пробрала дрожь, я разволновалась, узнав, что предстоит новое задание.

– А что она за человек? – спросила я.

– Очень тихая, – ответила Рената и покачала головой. – Пожалуй, и все. Эрл как-то говорил, что она была поэтессой, но теперь стала совсем неразговорчивой и больше не пишет стихов. Он дарит ей цветы почти каждую неделю – видимо, скучает по тому, какой она была когда-то.

Барвинок, тут же подумала я. Vinca minor. Выбор очевиден. Букет с ним составить будет трудно, но я что-нибудь придумаю. Обрамлю цветками с высоким, крепким стеблем.

На цветочном рынке было меньше народу, чем неделю назад, но Рената все так же летала от лотка к лотку, точно каждый букет роз был последним. Мы должны были купить пятнадцать дюжин оранжевых роз и столько пятнистых лилий, что всех ведер, которые я несла, не хватило бы. Я выносила цветы на улицу и возвращалась за следующей партией. Когда все покупки оказались запертыми в машине, я вернулась в шумное здание и стала искать Ренату.

Я нашла ее у прилавка, которого избегала; она торговалась за букет розовых садовых лютиков. Оптовая цена, начерченная на маленькой грифельной доске совершенно неразборчивым почерком, равнялась четырем долларам. Рената махала над охапками цветов однодолларовой бумажкой. Цветочник не реагировал и не смотрел в ее сторону. Он смотрел на меня: как я иду по проходу и останавливаюсь перед ним.

Наш разговор на прошлой неделе не давал мне покоя, и я прошерстила весь парк, прежде чем нашла подходящий цветок, чтобы сообщить ему о том, что его интерес нежелателен. Сняв рюкзак, я достала стебель со множеством листьев.

– Рододендрон, – проговорила я и водрузила срезанный цветок на фанерный прилавок. Гроздь пурпурных соцветий еще не раскрылась, и бутоны смотрели прямо на него, плотно свернутые и скрывающие яд. Предупреждение.

Он взглянул на цветок, затем на предостережение в моих глазах. Когда он отвернулся, я поняла, что он знает: мой цветок – не подарок. Зажав стебель большим и указательным пальцами, он выбросил его в мусорную корзину.

Рената по-прежнему торговалась, но цветочник прекратил торги нетерпеливым жестом. Берите свои цветы, говорили его пальцы. Он отмахнулся от нее. Рената повернулась к выходу, и я пошла за ней.

– Что это было, Виктория? – спросила она, когда мы отошли достаточно далеко. Я пожала плечами, не замедляя шаг. Рената оглянулась на цветочника, потом взглянула на меня, снова на него в полной растерянности.

– Мне нужен барвинок, – сказала я, меняя тему. – Срезанный не продают. Это почвопокровное.

– Я знаю, где его найти, – сказала она и кивнула в сторону дальней стены, где в кадках продавали растения с корнями. Она вручила мне пачку наличных и больше ни о чем не спрашивала.

Все утро мы с Ренатой вкалывали как проклятые. Свадьба была в Пало-Альто, богатом пригороде, расположенном в тридцати милях к югу от города, и Ренате пришлось ездить туда дважды, чтобы отвезти все цветы. Она повезла первую партию, а я работала над второй. На время ее отсутствия я заперла дверь и выключила свет в зале для покупателей. Те выстроились в очередь у входа, поджидая ее возвращения. А я в одиночестве и темноте наслаждалась покоем. Когда она вернулась, я оглядывала свою работу – выщипывала пропущенные тычинки, острыми ножницами подрезала выступающие листья. Осмотрев мои букеты, Рената кивнула на скопившуюся очередь.

– Я возьмусь за букеты для подружек невесты, а ты займись лавкой. – Она вручила мне закатанный в пленку прайс и позолоченный ключ от кассы. – И не думай, что я не знаю, сколько там денег. Пересчитано все до цента.

Эрл уже ждал у прилавка и махал мне рукой. Я подошла к нему.

– Букет для жены, – сказал он. – Рената ведь передала? У меня всего несколько минут. Пожалуйста, выберите для нее цветы, которые вернут ей радость жизни.

– Радость жизни? – Я окинула взглядом зал, цветы, которые у нас были. Увиденное меня разочаровало. – А поконкретнее можно?

Эрл склонил голову набок и на мгновение задумался.

– Знаете, а ведь она никогда не была особенно жизнерадостной. – Он рассмеялся. – Но в ней была страсть. Острота. Ей все было интересно. У нее обо всем было свое мнение, даже о тех вещах, в которых она ни капли не смыслила. Мне этого не хватает.

К такой просьбе я была готова.

– Понимаю, – кивнула я и взялась за работу. Обрезала побеги барвинка у самого корня, и те повисли длинными безжизненными нитями; потом взяла дюжину ослепительно-белых хризантем. Плотно обернув стебли хризантем барвинком, как лентой, при помощи проволоки придала почвопокровному барвинку форму причудливых завитков, обвивающих многослойный сноп хризантем. Получился эффект разорвавшегося фейерверка – ослепительного, грандиозного.

– Ну, на такое нельзя будет не отреагировать, – проговорил Эрл, когда я протянула ему букет. Он вручил мне двадцатку. – Сдачу оставь, дорогая. – Я сверилась с ценником, что дала мне Рената, положила двадцатку в кассу, а пять долларов взяла себе.

– Спасибо, – ответила я.

– Увидимся через неделю, – сказал Эрл.

– Возможно, – ответила я, но он уже вышел, громко хлопнув дверью.

Лавка гудела, и я повернулась к следующему покупателю. Я заворачивала розы, орхидеи, хризантемы всех оттенков, вручала букеты супружеским парам, пожилым женщинам, детям, которых послали за покупками. Работая, я думала о жене Эрла, пытаясь представить женщину, в которой когда-то был огонь, ее усталое, осунувшееся лицо. Всколыхнет ли ее мой неистовый букет из хризантем и барвинка, из истины и трогательных воспоминаний? Я была в этом уверена и представляла облегчение и благодарность на лице Эрла, когда он будет кипятить воду для чая и снова обсуждать политику или поэзию со своей энергичной женой, по которой он так скучал. Мысль об этом придавала сил моим пальцам и легкости шагу.

Рената закончила возиться с букетами для подружек невесты, когда в лавке никого не осталось.

– Грузи их в машину, – велела она. Я брала букеты охапками и относила так быстро, как только могла. Было уже почти два часа. Рената села за руль, сказала, что вернется через час, и приказала не закрывать лавку.

Вернулась она гораздо позже, чем ожидала, – в половине пятого, злобно шипя что-то про бутоньерки и бабочки. Я держалась тише воды ниже травы и ждала, когда она мне заплатит, чтобы можно было уйти. Сегодня я проработала двенадцать с половиной часов без перерыва и больше всего на свете хотела очутиться в запертой комнате, а может, даже принять ванну. Но Рената не спешила доставать кошелек.

Завершив свой раздраженный монолог, она открыла кассу, пересчитала скомканные банкноты, просмотрела чеки и бланки.

– Тут слишком мало денег, чтобы тебе заплатить, – сказала она. – По дороге домой заеду в банк. Поехали со мной. Поговорим о делах.

Я бы лучше взяла то, что есть, и скрылась в ночи, но вместо этого вышла за ней на улицу, осознавая всю безнадежность своего положения.

– Мексиканскую еду любишь? – спросила Рената.

– Да.

Она свернула на Мишн и заметила:

– Не слишком ты разговорчива.

Я кивнула.

– Я сначала думала, что ты просто не любишь рано вставать, – продолжала она. – Как мои племянники с племянницами – их до полудня вообще не слышно, зато потом хоть уши затыкай.

Она взглянула на меня, словно ждала ответа.

– Ясно, – сказала я.

Она рассмеялась:

– Их у меня двенадцать, но видимся мы редко. Знаю, надо быть хорошей теткой, но что-то не получается.

– Не получается?

– Нет, – ответила она. – Я их очень люблю, но общаться могу лишь в малых дозах. Мама всегда говорила, что материнский ген мне от нее не достался.

– Это как? – спросила я.

– Ну, знаешь, в некоторых женщинах биологически заложено: стоит увидеть малыша на улице, сразу начинают сюсюкать. Это не про меня.