Третья - Мелан Вероника

‒ Говори со мной, Лив.

Мне же хотелось молчать. И плакать. Скреплять рану «стяжками» было не просто неприятно ‒ это был еще один вид пытки.

‒ Зачем?

Веки щипали слезы.

‒ Затем, что, когда ты говоришь, ты не концентрируешься на боли. Не усиливаешь ее вниманием.

Я не знала, прав ли он, но ответила.

‒ Это была… клумба… наверное. И низкая ограда по периметру… Очень острая. Я никогда такой раньше не видела.

«И уж точно не додумалась бы декорировать такой сад, если бы он у меня был».

‒ Ты упала на нее?

‒ Да. Когда из-за кустов вышел охранник. Я перепугалась. – Помолчала. – И потеряла туфли…

‒ Забудь про туфли. Расскажи мне про разговор Салима в машине…

Коэн умело водил меня по чертогам памяти так, чтобы я не натыкалась на самые ужасные моменты, но желала чем-то поделиться.

‒ Он…ругался, кажется… Я дам телефон, вы послушаете, если он записал…

‒ Я уверен, что он записал.

Глаза Гэла снова теплые, почти целиком зеленые, и вот там глубина, хоть падай с высотки. Множество матрасов, которые удержат, уберегут, спасут. А еще в них глубоко внутри залегли беспокойство и скрытая ярость ‒ такая холодная, что ее почти не видно, контролируемая. Мне отчего-то казалось, что с Салимом разберутся жестко. Даже если не сам Гэл, то он однозначно отдаст такой приказ. Наверное, потому что этот взгляд ‒ я впервые впустила в себя чувство о том, что я «их девочка»: просто поиграть, просто погреться об него, как греются об воображаемый плед.

Даже боль, которая дергала ладонь, стала почти выносимой. Но она все равно саднила, все равно оставалась сильной.

* * *

‒ Я закончил.

Когда Арнау это произнес, Коэн покинул комнату с моим телефоном в руках, чтобы скопировать запись. На ладони теперь красовалась череда синих скрепок, проходящих как неровный пунктир по карте сокровищ.

‒ Они удержат шов от расползания.

Поверх шва мне наложили прозрачную мазь, после принялись обматывать руку чистым бинтом. Все умело, все профессионально.

У Эйса были теплые ладони. Очень мужские, больше моих.

‒ Завтра станет гораздо легче.

Я сомневалась, что завтра станет легче: глубокие раны быстро не заживают, но спорить не стала. Лишь невесело улыбнулась ему, сидящему передо мной на корточках.

‒ Теперь ты прочно ассоциируешься у меня с болью.

Арнау шутливо втянул воздух, как сделал бы, обжегшись о раскаленную плиту.

‒ У-у-у, как это плохо… ‒ В голосе насмешка, в глазах бесовские искорки. – Придется это исправить.

Я полагала, исправлять это он намеревался «когда-нибудь в обозримом будущем», но он вдруг сделал то, чего я не ожидала. Взял мою здоровую руку с дивана, поднес к своему лицу и…

Мои пальцы никогда не посасывали. Ни один. Мне всегда казалось, что это действо больше дурацкая шутка, нежели то, что кому-то может нравиться. Но Арнау погрузил мой указательный палец на треть себе в рот, и у меня перехватило дыхание, когда сомкнулись его губы, когда кожи коснулся его язык. Эта волна, начавшаяся от руки, прошла мне через мозг, после ‒ через сердце и опустилась в живот. В самый низ. Он сосал его очень чувственно, очень неторопливо. Затем второй, потом третий… Он погружал их в себя с такой чувственностью, что дышать я больше не могла: оторопела настолько, что даже руку вырвать не пыталась. Его рот, его губы, его язык – на них вдруг сошелся фокус моего мира, и, когда мою руку мягко отпустили, я все еще сидела, задержавшись на вдохе.

‒ Выдыхай, ‒ посоветовали мне мягко.

«Выдыхай». А у меня мозг не там, у меня голова не там, я забыла про «скрепки».

‒ Теперь я ассоциируюсь у тебя не только с болью?

Главное, не выдать ему, куда ушел пожар, не показать, насколько меня пробило.

Только чертики в серых глазах, только мягкая насмешка в них. Необидная.

Выдохнуть мне удалось только, когда в комнату вошел Гэл, тогда же получилось разорвать с Арнау зрительный контакт.

‒ Да, разговор удалось перевести.

‒ В нем… есть полезное?

Мне требовалось это знать. Очень.

‒ Да. В нем важная информация. Эйс, ты должен быть у него дома через двадцать минут, Салима и охрану оттянут на себя наши. Заберешь ноутбук.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

‒ Не проблема.

Я вдруг поняла странное. Эта кошмарная ночь закончилась для меня, но она не закончилась для ребят, которым еще предстоит делать сложную работу. Опасную, наверное.

Коэн вышел в коридор, чтобы ответить на чей-то звонок, а я, не отрываясь, смотрела на мужчину, который вчера провел мне пальцем по вырезу в блузке.

‒ Вы оба… уходите?

‒ Нет, только я, ‒ Арнау пока не поднимался с колен, и это выглядело очень интимно. – Гэл останется с тобой, почитает сказки, уложит в постель. Накормит, если голодная.

Он всегда издевался. Всегда иронизировал, никогда не давал спуску. И все же сейчас он отправится туда, где может быть ранен сам, где будет не до шуток. И мне, несмотря на всю иронию, хотелось пожелать ему удачи.

Вот только язык не поворачивался. Соревновались между собой упертость, бунтарство и волнение.

‒ Ты же хочешь это сказать, я вижу, ‒ подбодрил меня аккуратно. Глаза, как плавленая ртуть, улыбка ждущая, завлекательная. ‒ Давай.

Он слишком хорошо меня чувствовал. Или чувствовал людей в принципе.

‒ Будь… осторожен.

Мне подмигнули.

‒ Молодец.

И Арнау поднялся с колен, получив то, что хотел.

Он умел делать это вот так – вызывать чувство, что тебя только что отымели. Обыграли на пять ходов, взглянули свысока и потрепали по голове. А дальше всегда хотелось кинуть вдогонку чем-нибудь тяжелым.

‒ Присмотри за ней, ‒ бросил он в коридоре Гэлу. – Я ушел.

Коэн, не ответив, встал в дверном проеме – надежный, монолитный.

Хлопнула входная дверь.

‒ Ты голодная?

Я же, сидя с поджатыми ногами на диване, до сих пор чувствовала, как мои пальцы обхаживает язык Эйса. Нежный, аккуратный, умелый. Как погружаются фаланги во влажную глубину чужого рта…

«Черт, я попрошу его сделать это еще раз. В качестве новогоднего подарка. Кто бы знал, что это так… эротично?»

Он выбил из меня не только боль левой ладони, но также воспоминания о Салиме. Он все заменил собой. И тому, кто стоял в дверях, я ответила честно:

‒ Да, я голодная.

Вот только в глаза смотреть не стала.

* * *

Хрустящий багет, ломтики ветчины, сыра, салат плюс заправка – вот что приготовил на ужин Гэл. Положил на тарелку передо мной, сам поставил греться чайник. И пока заваривался в кружке чай, я успела вытащить из бутерброда ветчину и сыр, а также сжевать салат. Хлеб отламывала кусочками – для меня всегда в подобных нагромождениях его было слишком много.

‒ Он тебя так и цепляет?

Мы оба знали, о ком вопрос, – об Эйсе.

‒ Он, наверное, всех цепляет.

Коэн в темной футболке с коротким рукавом и джинсах, а мне ‒ все равно, что голый: когда у мужчины такой телесный рельеф, его не спасает от жадных взглядов одежда.

Если бы сейчас прозвучал ответ: «Да, всех», я бы тут же задалась вопросом о том, сколько их было, этих «всех»? А ответу «нет» попросту не поверила бы.

Но Гэл – прирожденный парламентер, и потому отозвался он иначе:

‒ Если будет продолжать, можешь сказать мне, и я с ним поговорю.

‒ И он перестанет?

‒ Думаю, он с уважением отнесется к моей просьбе.

‒ Потому что ты в команде главный?

Коэн сел на стул напротив меня.

‒ Нет, не главный, мы равные звенья в этой цепочке. Но к просьбе он прислушается. Так поговорить?

Мне почему-то представилось, что после подобного разговора Арнау может начать меня игнорировать. Будет приходить в дом, скользить по мне взглядом, как по мебели, перестанет здороваться, прощаться, станет напрочь упускать меня из внимания. И этот сценарий мне не нравился. Он «скреб» гораздо больше мысли о будущих подтруниваниях. В конце концов, эта ирония и эти издевки пусть и перчат мне кровь и вызывают некоторое раздражение, но также вносят в мою жизнь приятное разнообразие. У меня давно такого не было. И я бы соврала, сказав, что наше общение с Эйсом мне не нравилось.