Николай Трошин - Евгений Пискун

Николай по-прежнему продолжал изучать новую живопись, самозабвенно работал в мастерской, написал несколько натюрмортов. Некоторые из них Машков развесил на стене. Как казалось самому Николаю, он уже достиг определенных успехов.

Однажды, когда в мастерской, как обычно, шли занятия, к нему подошел староста и сказал:

- Трошин, вы включены в список студентов, которым надлежит сделать портрет Троцкого для временного освобождения от мобилизации наравне с преподавателями и профессорами. Это будет своеобразный конкурс. Срок минимальный - сутки. Не бойтесь, надо просто сделать рисунок, и самое главное - реалистический.

- Как, опять реалистический? - возмутился Николай.

Но ничего не оставалось, как немедленно включиться в работу - времени на размышления не было. Он тут же побежал на почтамт, благо тот находился напротив мастерской, и купил там фотооткрытку с портретом Троцкого. Потом остановился и призадумался - ведь условий для работы не было: в мастерской полно народу, а в общежитии страшно холодно. "Что же делать? - думал он.Дело-то серьезное". Все же он решил работать в общежитии. Выпросил у коменданта бывшую комнату прислуги, которая была занята под склад подрамников и холстов, расчистил место для работы, раздобыл две свечи и собрался приступить к написанию портрета. "Но как его писать? Не делать же копию фотооткрытки!" - думал он. И вдруг его осенило: "Сделаю по-своему, будь что будет!" Он начал вдохновенно писать, взял только голову, размером несколько больше натуры, установил пропорцию и форму. Начал писать плоскостями,. мелкие детали отбросил. Голова получилась цельной и сильной. В ней было что-то кубистическое, обостренные формы придавали монументальность, глаза в пенсне дали жизнь портрету. Он так увлеченно писал, что даже не заметил, как проработал всю ночь.

Наконец портрет был готов. Утром Николай отнес его в мастерскую, показал своим однокурсникам. Они одобрили. Тогда он передал портрет старосте и с нетерпением стал ждать результатов.

Портрет удался. Николай был освобожден от мобилизации и взят на особый учет. "Неужели я опять смогу работать в мастерской, какое счастье!" торжествовал ем. Но при этом он понимал, что все это обязывает быть еще более полезным обществу, не жалеть сил, а может быть, и жизни, если понадобится. "А пока,- думал он,- прежде всего, надо учиться и как можно больше работать". Это он и делал.

Учеба продолжалась, занятия проходили очень напряженно. Он снова и снова посещал Музей западной живописи и самозабвенно изучал картины. Пристально вглядывался в полотна Матисса - того самого, который в 1911 году при посещении России был потрясен и восхищен древнерусской живописью. Матисс произвел на него колоссальное впечатление и в какой-то мере утолил жажду познания в цвете. Он почерпнул для себя несколько важных моментов: во-первых, необходимость декоративного начала в живописи; во-вторых, чтобы цвет не терял своей энергии, надо писать чистыми красками; в-третьих, самое главное - надо найти правильное композиционное решение. Затем от картин Матисса он перешел к картинам Дерена. После солнечного Матисса. Дерен казался мрачным и черным, картины его были крайне драматичны, обострены в формах, взяты в короткой гамме, превалировал черный цвет. В мастерской Машкова тогда многие увлекались черной краской (видимо, шли от Дерена), но надо было почувствовать, что черная краска - не только тон, но и цвет. Николай понял, что у Дерена эти локальные цвета звучат так же сильно, как у Матисса - спектральные.

Еще Николай сделал акцент на изучение картин Пикассо. Он заметил, что картины Пикассо строятся на объемно-геометрических формах. Они передают пространство и создают необыкновенно сильное впечатление своим ритмом плоскостей и пятен, сделанных небольшой гаммой красок.

Он уже давно почувствовал, что от картин знаменитых мастеров как бы заряжался - как сам любил говорить, "заряжался, как от аккумулятора". В мастерской Машкова его увлекала интересная практическая работа, о которой он мечтал, да и студенты - соратники по учебе были энергичными и великодушными людьми, о которых он потом вспоминал почти трепетно. "Девушки наши были новой формации, энтузиасты искусства. Они хотели быть равными с мужчинами, но не теряли женственности. Мужчины были просто богатырями, не поддающимися ни холоду, ни голоду. Они никогда не падали духом". Жизнь в мастерской была творчески насыщена и необыкновенно интересна. Часто к ним заходил Маяковский, читал свою новую поэму "Мистерия-буфф", "Облако в штанах" и другие произведения. Из воспоминаний Николая Степановича: "Это было потрясающее, незабываемое чтение, какое-то извержение вулкана. Маяковский читал "во весь голос", и его слушали, как Шаляпина. Это было чудо!" Он беседовал со студентами, как всегда ратовал за плакат, за его могучую силу агитации. Маяковский считал, что плакат силой своего воздействия может остановить человека, заставить его прочесть, запомнить, вызвав к действию. Он считал плакат самой лаконичной, броской формой общения со зрителями. Возможно, что именно Маяковский настолько подействовал на Николая, что послужил толчком в его дальнейшей творческой жизни в области плаката.

Кроме Маяковского, в мастерскую приходили и другие поэты. Заходил и А. В. Луначарский. Он запросто беседовал со студентами, смотрел их работы, давая в основном положительную оценку. Но больше всего его интересовала и волновала проблема создания настоящей революционной картины. Он считал, что пролетариату нужна картина, как некогда яркая статья Белинского или новый роман Тургенева. Она должна бить по нервам, а художник должен творить эту картину так, как будто она выношена в его душе. Дискуссии с Луначарским оставили глубокий след в душах молодых художников (Николай позже в своем творчестве не раз вспоминал его слова).

В мастерской бывал и В. И. Ленин. Правда, его посещение было вызвано, скорее всего, не интересом к искусству, а тем, что там училась сестра Инессы Арманд - той самой, которой сильно увлекался Ленин. Возможно, сестра была "связной" между ними. Для студентов же появление Ленина в мастерской было большим событием. Он вел с ними беседы, говорил о роли художника в обществе, о свободе творчества, о том, что художник больше не будет нуждаться в покупателях - у каждого будет социальный заказ. Эти слова буквально окрыляли Николая и всех студентов.

Но, к сожалению, из-за ухудшения состояния здоровья Николаю пришлось оставить учебу. Проучился он в мастерской около двух лет. За это время он сделал несколько портретов, натюрмортов и рисунков, многие из которых одобрил сам Машков. Настроение было подавленным. Голод давал знать о себе: начались головокружения, обмороки, появилась сильная отечность в ногах. По совету врача он должен был срочно покинуть Москву и искать "хлебное место". Выбора не была, оставалась только одно - ехать к родным в Рязань. Моральное состояние было ужасное: ведь покинуть надо было не просто Москву, а мастерскую Машкова, своих друзей и, конечно, Ольгу.

Он простился с друзьями, с Машковым, который был очень огорчен внезапным отъездом Николая. Простился и с Ольгой, с которой они потом долго не виделись. Поехал налегке - не было сил, и все этюды, рисунки, натюрморты пришлось оставить в мастерской. К сожалению, они пропали бесследно. Поехал как говорится на перекладных - была объявлена неделя грузового транспорта и пассажирские поезда не ходили. Пришлось ехать на пригородном до Раменска. Ночевать было негде - вокзал был превращен в лазарет для тифозных больных. Но как говорится мир не без добрых людей, и его приютила одна немолодая женщина. Из воспоминаний Николая Степановича: "В доме на столе стоял картофельный пирог с морковной начинкой. Такого я давно не видел и не ел. Невольно думалось: бывают же на свете такие добрые люди! Кто я для нее случайный прохожий". Потом эта женщина достала ему билет в теплушку товарного вагона, где яблоку негде было упасть. Так он добрался до Рязани.

Он снова в родных местах. Показался маленький домик, родное с детства крыльцо и на нем - тетушка. Она с нетерпением ждала племянника, напекла блинов. Потом пришли родственники, и за разговорами он не заметил, как съел лишнее. Ночью начались невыносимые боли. Оказывается, есть надо было после голодовки понемногу и, конечно же, не. блины. Слава Богу, все обошлось благополучно, но пришлось провести в постели больше недели.

Едва поправившись после болезни, он, как всегда приезжая в Рязань, пошел к своему первому учителю Дубойковскому, чтобы поделиться новыми впечатлениями и взглядами на искусство. Он всегда находил у него полное понимание, и от этого поднималось настроение. Здесь он встретился с художником В. В. Мешковым, который в свое время дал высокую оценку его ранним работам. Мешков был рад этой встрече и пригласил Николая посетить первую персональную выставку художника Малявина. К сожалению, она потом оказалась и последней на его родине. В то сложное время открытие выставки было редчайшим явлением и крупным событием в культурной жизни Рязани. Для Николая же это был праздник души. Он считал, что ему крупно повезло: наконец-то на этой выставке перед ним раскроется талант Малявина, до этого он видел лишь несколько его картин. Он шел на выставку и размышлял: "Каким же теперь я его, Малявина, увижу, что это - старое искусство или новое?" С того момента, как он встретился с Малявиным, прошло время, и взгляд на искусство у Николая изменился, стал более сформировавшимся. Он неторопливо шел по выставке и внимательно смотрел на картины. И вдруг увидел краски необыкновенно яркие, красные, глубокие красно-коричневые, охристо-золотистые, прямо искрящиеся. И тут он как бы услышал музыку, может быть, даже симфонию или многоголосый хор русского народа. Вот что вспоминал Николай Степанович: "Еще только по отдельным пятнам, еле уловимыми композиционными сюжетными связями выставка сразу же поражала своей силой темперамента, творческой энергией, своим талантом. Это был гигант русского искусства. Главным был здесь цвет, колорит, динамика живописи, раскованность, широта и смелость. Так образно и ярко народные темы никто не раскрывал, а тема "Бабы" осталась у него на всю жизнь". Вот это все, собственно, и было дорого Николаю. Он открыл для себя, что такое малявинский реализм.