Николай Трошин - Евгений Пискун

Из воспоминаний Николая Степановича: "Это был еще молодой человек высокого роста, лет тридцати восьми, атлетического сложения, необыкновенно живой. Темные волосы и небольшие сильно подбритые с боков темные усы по моде того времени. Живые карие глаза говорили о его веселом, жизнерадостном характере. Он приветственно помахал всем рукой и прошел в угол мастерской к шкафу, где лежали предметы и ткани для натюрмортов. Затем на подиум взошли несколько натурщиков, и все студенты приступили к работе. Так начался первый день занятий по новому искусству у Машкова".

Студенты были очень разными по степени подготовки, по объему знаний, по способностям, но всех их объединяло стремление постичь новое искусство. Для Николая начались радостные, но трудные дни познаний в искусстве. Постепенно он стал привыкать к новой жизни, но привыкнуть к мысли, что надо сжечь Рафаэля, чтобы стать современным художником, он никак не мог.

Он часто вступал в дискуссии с молодыми художниками, читал литературу как по искусству, так и по философии. Ему казалось, что все, чему он учился, теперь как бы не нужно, новая школа исключала старую. Анатомия, которую он так тщательно изучал, не нужна, перспектива не нужна, рисунок не важен, все отрицалось. "Голый человек на голой земле,- думал он,- и никаких традиций. Это с одной стороны. Но с другой стороны все это в какой-то степени даже интересно. Новые дерзания, новые поиски". Главным ему представлялось понять самого Машкова. Его мастерская была всегда переполнена молодыми художниками, он как магнит притягивал к себе юные дарования. В то время творческая жизнь, как море в непогоду, бурлила и кипела. Молодежь буквально захлестывало множество "измов": академизм, натурализм, импрессионизм, постимпрессионизм, пуантеризм, кубизм, фовизм, лучизм. экспрессионизм, футуризм, конструктивизм, супрематизм и т. п.

Машков вел занятия по-своему, у него была собственная система в живописи. Раз в неделю по субботам он водил своих студентов в Музей новой западной живописи Морозова и Щукина, как в баню,- промывал, как он сам говорил, глаза студентам от иллюзорности и натурализма. В студии он делал очень интересные постановки из разных предметов. Натурщиц он любил полных, розовых, с золотистыми волосами. Сажал их около зеркала. "Писать их надо было,- вспоминал Николай Степанович,- утрируя оттенки. Например, видишь зеленоватый - пиши зеленый, голубоватый - синий и т. д. Может быть, такое утрирование и было необходимо, чтобы обрести смелость и решительность в живописи". Машков ставил натюрморты для студентов из тех же предметов, что и сам писал: оранжевые тыквы, подносы, кувшины, лошадиные черепа, металлическая посуда и т. д. Рисовали кистью и в цвете, а после делали рисунок черным толстым контуром, видимо подражая учителю. Он требовал писать в полной силе цвета, например, такие натюрморты как белое на белом или розовые всех оттенков. Луначарский дал высокую оценку натюрмортам Машкова, сравнил их с мастерством разве только недосягаемых корифеев голландских натюрмортов. В старой академической школе натюрморт не имел такого значения и считался только первоначальной ступенькой обучения; здесь же, во ВХУТЕМАСе, он стал самостоятельным жанром живописи. Николая сильно захватил натюрморт и он стал любимым его жанром на протяжении всей творческой жизни. Любовь к натюрморту ему привил Машков; он заряжал учеников своей необыкновенной, могучей энергией. Сам же Машков увлекался русским лубком, кубизмом, был мастером портрета, пейзажа, натюрморта.

Никакие трудности, невзгоды не останавливали молодых художников. У них существовал такой лозунг: "Никогда не сдаваться, всегда искать и находить выход из трудного положения". А трудностей в учебе было слишком много, уже не говоря о холоде и голоде. Холстов не хватало, писали на оборотной стороне или на грубой мешковине, проклеенной и загрунтованной. Не было подрамников - делали их сами; не было красок - терли их сами; не было кистей - слегка подогревали и вытягивали старую стертую щетину, удлиняли и снова писали. Все это делали под чутким руководством Машкова.

"Голь на выдумку хитра" гласит старая русская пословица, и это действительно было так. Были и такие времена, когда в мастерской кончались дрова, наступал холод. Работать было нельзя, но и тогда находили выход из создавшегося положения. Вместе с Машковым ездили в подмосковные леса, сваливали деревья, распиливали их на бревна, делали санки и подсанники, впрягались в них как бурлаки и везли на себе. В первой упряжке был сам Машков. Когда везли бревна по Москве, собиралась толпа зевак. Одни смотрели молча, другие гоготали и выкрикивали: "Ленинские лошадки! Советские бурлаки!" Но так или иначе бревна довозили, а потом распиливали их на дрова. Стали топить, и в мастерской немного потеплело. Машков решил поставить на подиум обнаженную натурщицу - тогда еще молодую знаменитую Осипович. Ее писали многие поколения художников. Она позировала и Машкову. Он посадил ее в той же позе, как и на своей картине 1918 года. Но холод есть холод, а тепла печурки было недостаточно. Все увлеченно писали в пальто и валенках. Тело натурщицы посинело и стало почти фиолетовым, но она героически сидела, а все ученики тоже посинели, но продолжали писать. Этот эпизод настолько врезался в память Николая, что спустя 50 лет он напишет картину на эту тему.

А пока учеба шла своим чередом, и Машков по-прежнему отдавал все свои силы .умения и знания своим ученикам. Он хотел из них сделать гармонично развитые личности. Ввел ритмическую гимнастику (она способствовала лучшему ощущению ритмов в живописи), были и спортивные кружки. Николай участвовал в борьбе наилегчайшего веса. Сам он тоже любил этот вид спорта. Чтобы не умереть с голоду, уму приходилось одновременно с учебой подрабатывать: иногда разгрузкой мороженых овощей, иногда дров для больниц и детдомов. Первое время он еще выдерживал недоедание, но потом это все-таки сказалось на его здоровье, и без того не очень хорошем.

Как-то ему и его сокурсникам подвернулась небольшая, но довольно-таки увлекательная работа: делать плакаты по трафарету с рисунками к стихами самого Маяковского для "Окон РОСТА". Один из рисунков к плакату символически изображал контрреволюцию в виде гидры, т. е. многоголовой змеи, у которой вместо отрубленной головы тут же вырастают две новых. Стихи Маяковского к плакату были следующие:

Историки с гидрой плакаты выдерут.

Чи это гидра была, чи нет?

А мы знавали эту гидру

В ее натуральной величине.

"Окна РОСТА" являлись тогда важным средством информации. В то время революционные вспышки происходили во многих уголках мира, и это очень волновало народ России. Средств информации почти не было: газет не хватало, радисты на своих слабеньких радиостанциях с трудом ловили сообщения и иногда путали события. Люди буквально толпились возле витрин магазинов, где вывешивались информационные сводки и плакаты. Сводки читались вслух и тут же комментировались. Мимо плаката тоже не проходили.

Николаю было вдвойне приятно работать над плакатом: во-первых, хоть небольшая материальная поддержка; во-вторых, "языком плаката он помогал молодой республике в борьбе против контрреволюции и получал от этого большое моральное удовлетворение. Впервые почувствовал он огромную силу плаката, его лаконизм и предельную простоту. Позднее в его творческой жизни плакат и особенно рисунок плакатной формы играли немалую роль.

Учеба продолжалась. До Машкова как-то донеслись слухи, что один из его талантливейших учеников спит на полу, не имея даже койки. Машков страшно возмутился. Он вызвал Николая и предложил ему переехать в его личную мастерскую. Надолго запомнились Николаю слова Машкова: "Ну вот что, хватит валяться на полу! Переходите ко мне - на антресолях у меня есть свободная койка. Устраивайтесь там и будете помогать мне в занятиях". От этих слов у Николая даже помутнело в глазах, он был страшно рад этому и вскоре перебрался в мастерскую, где жили еще несколько студентов.

Из воспоминаний Николая Степановича: "Среди студентов был один талантливый художник. Спустя несколько лет он по идейным убеждениям стал работать художником по тканям на фабрике. Тем временем волна "Пролеткульта" сильно увлекла молодых художников. В витринах книжных магазинов можно было увидеть нечто совершенно необычное. Например, на обложке журнала "Крокодил" была изображена тюремная камера, а далее, у решетчатого окна, сидели в унынии Рафаэль, Микеланджело, Леонардо да Винчи. В дверях стоит Маяковский в милицейской форме и кричит: "Эй вы, там! Выходите, амнистия!"

Многие молодые художники считали, что станковая живопись должна умереть и они будут работать только на фабриках и заводах, там и только там смогут себя реализовать по-настоящему, а из всей живописи останутся только фрески, росписи и революционные оформления. Вот такое мировоззрение было тогда у многих художников на новое искусство. И действительно, несколько позднее многие талантливые художники, как вспоминает Николай Степанович, ушли из мастерской Машкова на фабрики.