Рукопись, найденная в ванне - Станислав Лем

– Не ищите ключ к тайне, ибо то, что отыщете, шифром сокрытым окажется! Не пытайтесь постичь непостижимое! Смиритесь!

Голос с амвона отдавался в каменных закоулках храма.

– Это аббат Орфини. Он уже заканчивает. Я его сейчас вызову. Вы непременно должны этим воспользоваться. Будет лучше всего, если вы доложите о нем, – шипел бледный брат, почти обжигая мне затылок и шею своим зловонным дыханием. Ближайшие из прихожан стали оборачиваться.

– Нет, не надо, – вырвалось у меня.

Но он уже спешил по боковому проходу к алтарю.

Священник исчез. Внезапная поспешность, проявленная монахом, обратила на меня внимание присутствующих. Я хотел было незаметно уйти, но у входа образовалась толчея. Пока я раздумывал, монах уже появился снова, ведя с собой священника, разоблаченного до мундира. Он схватил его за рукав, подтолкнул ко мне, скорчил за его спиной многозначительную гримасу и исчез в тени колонны.

Последние из прихожан покинули часовню. Мы остались вдвоем.

– Желаете исповедоваться? – певучим голосом обратился ко мне этот человек.

У него были седые виски, волосы на голове высоко подбриты, напряженное неподвижное лицо аскета, во рту – золотой зуб, блеск которого напомнил мне о старичке.

– Нет, ничего подобного, – быстро произнес я. Затем, вдохновленный неожиданной мыслью, добавил: – Мне нужна лишь некоторая информация.

Священник мотнул головой.

– Прошу вас.

Он уверенно направился к алтарю. За алтарем находилась низкая дверь, освещаемая лишь розоватым светом рубиновой лампочки, подсвечивавшей какой-то образок. Коридор, в котором мы оказались, был почти темным. Повернутые лицом к стене, накрытые или завешенные кусками материи, по обеим сторонам стояли статуи святых. В комнате, в которую мы вошли, яркий свет ударил мне в глаза. Стену напротив занимал огромный несгораемый шкаф. Священник указал мне на кресло, а сам перешел на другую сторону заваленного бумагами и старыми книгами стола. Несмотря на мундир, он по-прежнему выглядел как священник, с белыми чувственными руками и сухожилиями пианиста, его виски были покрыты сеткой голубых жилок, кожа, казалось, прилегала на голове прямо к сухим костям черепа – все в нем дышало невозмутимостью и спокойствием.

– Я слушаю вас.

– Вы знаете шефа Отдела Инструкций? – спросил я.

Он слегка приподнял брови.

– Майора Эрмса? Знаю.

– И номер его комнаты?

Священник смешался. Он попытался теребить пуговицы мундира так, словно это была сутана.

– Вероятно, произошла… – начал он, но я его прервал:

– Итак, какой это номер, по вашему мнению, господин аббат?

– Девять тысяч сто двадцать девять, – ответил аббат. – Но я не понимаю, почему я…

– Девять тысяч сто двадцать девять, – медленно повторил я. Мне казалось, что я уже не забуду этот номер.

Священник смотрел на меня со все большим удивлением.

– Вы… Прошу прощения… Брат Уговорник дал мне понять…

– Брат Уговорник? Тот монах, который привел вас? Что вы о нем думаете?

– Я в самом деле не понимаю… – проговорил священник.

Он все еще стоял за письменным столом.

– Брат Уговорник является руководителем кружка монашеского рукоделия.

– Это полезное дело, – заметил я. – И что же, позвольте узнать, эта ячейка изготовляет?

– В основном литургические облачения и принадлежности для церковной службы, всякую религиозную утварь…

– И больше ничего?

– Ну, иногда… по особому заказу… Например, для Отдела Слежки и Доносительства недавно была изготовлена, как я слышал, партия кипятильников для чая с подслушивателями. А Геронтофильная Секция заботится об одежде и разных мелочах для болезненных старцев, скажем, о грелках с пульсографами.

– С пульсографами?

– Да, для регистрации затаенных влечений… Магнитофонные подушечки, в расчете на разговаривающих во сне… И так далее. Но как же так, разве брат Уговорник не говорил вам обо мне?

– Он говорил мне о различных… – я замолчал.

– Сотрудниках нашего Отдела?

– Мы говорили…

– Прошу прощения…

Священник вскочил с кресла, подбежал к сейфу и тремя уверенными движениями набрал номер на цифровых дисках.

Стальная дверь, щелкнув, приоткрылась.

Стали видны груды разноцветных, с печатями, папок. Священник стал лихорадочно рыться в них, вытащил одну, и я снова увидел его бледное лицо с блестевшими на лбу и под носом капельками пота, мелкими, как булавочные острия.

– Прошу вас, располагайтесь, я сию минуту вернусь.

– Нет! – крикнул я, вскакивая с места. – Передайте эту папку мне! – мною руководило какое-то вдохновение.

Он обеими руками прижал папку к груди. Я подошел к нему, впился взглядом в его глаза и взялся за картонный край папки, он не хотел ее отпускать.

– Девятнадцать, – медленно проговорил я.

Капли пота, как слезы, катились по его щекам. Папка сама перешла в мои руки. Я открыл ее. Она была пуста.

– Служба… Я действовал… Приказ свыше, – лепетал священник.

– Шестнадцать, – сказал я.

– Пощадите! Нет!

– Сядьте, пожалуйста. Вы не выйдете из этой комнаты, пока не получите разрешения по телефону, святой отец. Понимаете?

– Так точно!

– И сами вы не будете никому звонить?

– Нет! Клянусь!

– Хорошо.

Я вышел, закрыл за собой дверь, прошел по коридору, миновал пустую потемневшую часовню, спустился по винтовой лестнице. Снаружи часового уже не было. Я вызвал лифт – и вдруг обнаружил, что держу в руках отобранную у священника желтую папку.

Комната девять тысяч сто двадцать девять находилась на девятом этаже. Я вошел туда без стука.

Одна из секретарш вязала на спицах, другая ела бутерброд с ветчиной и помешивала чай. Я поискал глазами следующую дверь, в кабинет шефа, но здесь не было видно никаких других дверей. Это меня шокировало.

– К майору Эрмсу, со специальной миссией, – объявил я.

Секретарши словно бы и не слышали. Та, которая вязала, сосредоточенно считала петли.

"Может, нужен какой-то пароль?" – мелькнуло у меня в голове. Я еще раз окинул взглядом небольшую комнату. Вдоль стен стояли секции узких полок, разделенных вертикально на большое число узких ячеек. Над одной из них, довольно высоко, висел раскрашенный в цветочки микрофон. Обратиться еще раз значило смириться с поражением. Я положил свою желтую папку на стол той девушки, которая ела.

Она посмотрела на нее, продолжая жевать. Над зубами у нее розовели десны. Затем мизинцем отодвинула салфетку, в которую был завернут хлеб, но так, что часть его осталась выдвинутой за край бумаги.

Я подошел к полке и в глубине ячейки заметил за ней что-то белое – поверхность двери.

Она была загорожена полками. Без раздумий я ухватился за секцию и стал ее отодвигать. Вертикальные пластины, делящие полки на ячейки, угрожающе зашелестели.

– Шестнадцать, семнадцать… – считала зловещим шепотом секретарша, – девятнадцать…

Полки за что-то зацепились. Дверь освободилась лишь наполовину. Я заметил, что она отворялась в ту сторону, нажал на ручку и протиснулся между косяком и боковиной секции полок.

4

– Наконец-то вы изволили явиться! – приветствовал меня юношеский голос.

Из-за письменного стола красного дерева поднялся офицер со светлыми, как лен, волосами, без кителя, в одной рубашке. В комнате было очень жарко. Из ящика стола он достал маленькую щеточку.

– Вы запачкались о стенку.

Он чистил мне рукав и в то же время говорил:

– Я ждал вас со вчерашнего дня. Надеюсь, вы провели ночь не наихудшим образом? Работа не позволяла мне сегодня отойти, но я этому даже рад, ибо из-за этого мы не могли разминуться. Минуточку, вот тут еще немного известки. Однако, я уже настолько глубоко вошел в ваше дело, что отношусь к вам, как к старому знакомому, а ведь мы, собственно, еще ни разу не виделись. Я – Эрмс, да вы, впрочем, знаете.

– Да, знаю, – сказал я. – Благодарю вас, не утруждайте себя, господин майор, это пустяк. У вас есть для меня инструкция?

– Ясное дело, иначе зачем бы я сидел здесь? Чаю?

– Да, пожалуйста.

Он пододвинул ко мне стакан, спрятал щетку в стол и сел. При этом он все время улыбался. У него была обаятельная наружность светловолосого мальчишки, хотя, присмотревшись к нему поближе, я обнаружил вокруг его смеющихся голубых глаз морщинки, однако это были морщинки смеха. Зубы у него были как у молодого пса.

– Ну, к делу, мой дорогой. Инструкция… Где же это она у меня была, эта инструкция…

– Только не говорите, что вам надо за ней выйти, – заметил я.

Я слабо усмехнулся. Он залился таким неудержимым смехом, что у него даже слезы выступили на глазах. Поправляя развязавшийся галстук, он сквозь смех проговорил:

– Ну и шутник же вы! Нет, не нужно мне никуда выходить, она у меня здесь.

Он показал рукой в сторону. Из бледно-голубой стены выступала стальная оболочка небольшого сейфа. Он подошел к нему, покрутил кодовые диски так, что сейф аж завибрировал, извлек из его недр толстую пачку бумаг, перевязанную шнурком, бросил ее на стол и, опершись на нее сильными большими руками, сказал: