Рукопись, найденная в ванне - Станислав Лем

– В общем-то, ничего. Но я показал вам фрагмент современного шифра, не слишком сложного, однако находящегося в употреблении. Впрочем, он имеет многослойную маскировку.

Он говорил быстро, словно бы пытаясь отвлечь мое внимание от недосказанного намека. Я хотел вернуться к нему, открыл уже рот, но вместо этого высказал:

– Вы говорили, что все является шифром. Это была метафора?

– Нет.

– Следовательно, каждый текст…

– Да.

– А литературный?

– Ну конечно. Прошу вас, подойдите сюда.

Мы приблизились к маленькой дверце. Он открыл ее, и вместо следующей комнаты, которая, как я предполагал, там находилась, я увидел занимавший весь проем темный щит с небольшой клавиатурой. В середине его виднелось нечто вроде никелированной щели с высовывавшимся из нее, словно змеиный язычок, концом бумажной ленты.

– Процитируйте, пожалуйста, фрагмент какого-нибудь литературного произведения, – обратился ко мне Прандтль.

– Может быть… Шекспир?

– Что угодно.

– Так вы утверждаете, что его драмы – это набор зашифрованных депеш?

– Все зависит от того, что мы понимаем под депешей. Но, может, нам лучше все же проделать этот опыт? Я слушаю.

Я опустил голову. Долго я не мог ничего вспомнить, кроме снова и снова приходящего на ум возгласа Отелло: "О, обожаемый задок!", но эта цитата показалась мне слишком короткой и не соответствующей требованиям.

– Есть! – вдруг сказал я и поднял голову. – "Мой слух еще и сотни слов твоих не уловил, а я узнала голос: ведь ты Ромео? Правда?"

– Хорошо.

Капитан быстро нажимал на клавиши, выстукивая изреченную цитату. Из похожей на отверстие почтового ящика щели поползла, извиваясь в воздухе, бумажная полоса. Прандтль осторожно подхватил ее и подал мне. Я держал в руках кончик ленты и терпеливо ждал. Она медленно, сантиметр за сантиметром, выползала из щели. Слегка натягивая ее, я чувствовал внутреннее подрагивание механизма, который ее перемещал.

Легкая дрожь, ощущавшаяся через полоску бумаги, внезапно прекратилась.

Лента продолжала выползать, но уже чистая. Я поднес отпечатанный текст к глазам.

"Подлец мать его подлец руки и ноги ему переломать со сладостью неземной мэтьюзнячий выродок мэтьюз мэт".

– И что это значит? – спросил я, не скрывая удивления. Капитан покивал головой.

– Я полагаю, что Шекспир, когда писал эту сцену, испытывал неприязненные чувства к лицу по имени Мэтьюз и зашифровал их в тексте драмы.

– Ну, знаете, никогда в это не поверю! Иными словами, он умышленно совал в этот чудесный лирический диалог площадную брань по адресу какого-то Мэтьюза?

– А кто говорит, что умышленно? Шифр – это шифр вне зависимости от намерений, которыми руководствовался автор.

– Разрешите? – спросил я. Затем приблизился к клавиатуре и сам настучал на ней уже расшифрованный текст.

Лента ползла, скручивалась в спираль. Я заметил странную улыбку на лице Прандтля, который, однако, ничего не сказал.

"Ес ли бы ты мне да ла эх рай ес ли бы ты мне эх рай да ла бы да ла рай эх ес ли бы", – увидел я аккуратно сгруппированные по слогам буквы.

– Ну так? – спросил я. – Что же это такое?

– Следующий слой. А чего же вы ожидали? А? Мы просто докопались до еще более глубокого уровня психики средневекового англичанина, и ничего более.

– Этого не может быть! – воскликнул я. – Значит, этот чудесный стих – всего лишь футляр, прячущий внутри каких-то свиней: дай – и рай? И если вы заложите в свою машину величайшие литературные произведения, непревзойденные творения человеческого гения, бессмертные поэмы, саги – из этого тоже получится бред?

– Конечно. Ибо все это бред, дорогой мой, – холодно ответил капитан. – Диверсионный бред. Искусство, литература – разве вы не знаете, для чего они предназначаются? Для отвлечения внимания.

– От чего?

– Вы не знаете?

– Нет.

– Очень плохо. Вы должны знать, ибо, в таком случае, что вы здесь делаете?

Я молчал. С напряженным лицом, кожа на котором натянулась, словно полотно, обтягивающее острые камни, он тихо сказал:

– Даже разгаданный шифр все равно остается шифром. Под взором специалиста он сбрасывает с себя покров за покровом. Он неисчерпаем, не имеет ни пределов, ни дна. Можно углубляться в слои все менее доступные, все более глубокие, и этот процесс бесконечен.

– Как же так? А… "не будет ответа"? – Я напомнил ему его предыдущую расшифровку. – Ведь вы представили мне эту фразу как окончательный вариант.

– Нет. Это тоже лишь этап. В рамках определенной процедуры – существенный, но только этап. Подумайте, и вы придете к этому же сами.

– Не понимаю.

– В свое время поймете, но и это будет лишь следующим шагом.

– А вы не можете мне в этом помочь?

– Нет. Вы должны прийти к этому сами. Каждый должен познавать это сам. Это существенное требование, но вы, как отмеченный, один из немногих… Вы ведь знаете, чего от вас ждут… К сожалению, я не могу уделить вам больше времени. В будущем я сделаю для вас, что смогу. Разумеется, в служебном порядке.

– Но как же так? Ведь я, собственно говоря, по-прежнему не знаю… – торопливо заговорил я, сбитый с толку. – Вы ведь должны были познакомить меня с шифрами, которые понадобятся мне в связи с миссией.

– С вашей миссией?

– Да.

– И каково ее содержание?

– Подробностей я не знаю… Полагаю, что они содержатся в инструкции. Она у меня здесь, с собой, в папке – но я не могу ее вам показать сейчас. Где моя папка?

Я сорвался с места, заглянул под стол – папки не было. Я глянул в сторону жирного офицера. Глаза у него были, как у уснувшей рыбы. Воздух посвистывал, проходя через его полуоткрытый рот.

– Где моя папка?

Я повысил голос.

– Спокойно, – проговорил за моей спиной Прандтль. – У нас ничего не может пропасть. Крууух!

Потом с укоризной произнес:

– Крууух! Отдай! Слышишь? Отдай!

Толстый пошевелился, и что-то шлепнулось на пол. Я схватил папку, пощупал, полна ли она, и выпрямился.

Неужели он сидел на ней? И когда он успел стащить ее прямо из-под моего носа? Видимо, он был, вопреки обманчивой наружности, чрезвычайно ловок.

Я уже совсем было собрался открыть папку, как вдруг сообразил, что не смогу извлечь необходимую информацию из зашифрованного текста, а капитан, не зная, о чем идет речь, не сможет дать мне соответствующий ключ. Это был порочный круг.

Я сказал об этом капитану.

– Это, пожалуй, упущение со стороны Эрмса, – закончил я.

– Вот уж не знаю, – ответил он.

– Я пойду к нему! – бросил я почти с вызовом.

Это означало: сейчас я пойду и доложу, что ты умываешь руки, чиня тем самым препятствия миссии, которую доверил мне сам главнокомандующий.

– Пойду сию же минуту! – загорелся я.

– Вы можете поступать так, как считаете нужным, – ответил он. Затем добавил с некоторой нерешительностью: – Вот только в курсе ли вы относительно действующей здесь практики?

– Не из-за этой ли практики я ухожу с пустыми руками? – холодно спросил я.

Прандтль снял очки, словно маску, и под ними на его как бы внезапно обнажившемся лице обнаружился отпечаток мучительной беспомощности. Я почувствовал, что он хочет мне что-то сказать и не может, или же ему нельзя это делать.

Враждебность, которая нарастала между нами во время разговора, вдруг исчезла.

В охватившем меня замешательстве я с удивлением обнаружил что-то вроде неопределенной, может быть, бессмысленной симпатии к этому человеку.

– Вы выполняете приказы? – спросил он так тихо, что я едва расслышал.

– Приказы? Да.

– Я тоже.

Отворив дверь, он неподвижно стоял возле нее, ожидая, когда я выйду. Когда я проходил мимо, он приоткрыл рот, но слово, которое он хотел произнести, так и не прозвучало. Он лишь дохнул на меня воздухом, овеяв мое лицо, отступил назад и захлопнул дверь прежде, чем я успел понять, что, собственно, произошло. Я остался в коридоре с папкой, крепко зажатой в руке. Что ж, хотя визит в Отдел Шифрования и не принес того, что я от этого ожидал, ибо я ни на шаг не приблизился к желанной миссии, но, по крайней мере, мне теперь было куда идти, а этим никак не следовало пренебрегать. "Девять тысяч сто двадцать девять" – мысленно повторил я, предвкушая, что теперь явлюсь к Эрмсу уже не с претензиями, а просто приду за обеденными талонами, которые он обещал мне достать.

А это был неплохой предлог для того, чтобы начать более серьезный разговор.

Я миновал уже порядочное количество белых дверей, как вдруг до меня дошла суть того, что содержится в моей папке. Если весь шифр – даже в мыслях я называл это шифром – звучит так же, как те места, которые я прочел в кабинете Эрмса, то следующие страницы могут заключать в себе описание моих дальнейших хождений по Зданию, в том числе и тех, о которых я пока не имел ни малейшего представления.

Если везде, где бы я ни находился, мне намеками давали понять, что о моих поступках знают больше, нежели я думаю, и если временами переставали быть тайной даже мои мысли – на это указывал прочтенный у Эрмса фрагмент, – то почему папка не может содержать описание моих последующих блужданий, а также то, что ждет меня в самом конце?