Вкус манго - Камара Мариату

Встретившись в больничной палате, мы с сестрой без конца плакали и несколько часов подряд обнимали друг друга, пока Адамсей не отвели в операционную на обработку ран. С тех пор большую часть времени мы проводили вместе.

Наконец мы с родными достаточно оправились от ран, чтобы выбираться на свежий воздух. Поначалу мы с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом бродили по прибольничной территории, глядя на улицу через высокий забор.

Фритаун показался мне суетливым городом с уймой машин и толпами людей, спешащих на работу, с работы домой и на рынок. Еще тут было очень жарко, куда жарче, чем в Магборо, вероятно, из-за скопления людей и зданий. В такой скученности воздух нормально циркулировать не мог.

Мы видели женщин в элегантных юбках и блузках с пуговицами и причудливыми воротниками. Такая одежда встречалась мне впервые, но наряды подростков изумляли еще больше. Девушки тут носили штаны, порой такие короткие, что ягодицы вываливались наружу. В Сьерра-Леоне красивой считается женщина с пышными, округлыми ягодицами. Однако мы прячем их под длинными юбками и платьями, поскольку воспитаны с убеждением, что эту часть тела можно показывать только мужу. Грудь предназначена для кормления детей, поэтому совершенно нормальным считается ходить по улице с голой грудью, особенно если рядом младенец. Но демонстрировать попу… У меня челюсть отвисала, когда я ввдела через забор таких девушек.

— Фритаун совсем не похож на Магборо! — воскликнула я однажды, когда мы с Мохамедом наблюдали за горожанками. Брат не ответил: он не сводил глаз с женщин и странно улыбался. Мальчишки и мужчины порой такие смешные!

Выбравшись за территорию, мы заметили еще одну странность: поведение самих пациентов.

Мужчины, женщины и дети, перевязанные, покрытые порезами и синяками, топтались у ворот больницы с пустыми пакетами, которые протягивали прохожим. Иногда горожане бросали в пакет несколько леоне, но куда чаще качали головой и проходили мимо. Вскоре я поняла, что пациенты побираются. В больнице лежала в основном деревенская беднота, попавшая во Фритаун после нападения мятежников.

Вскоре я обнаружила, что безрукие дети вроде меня — самые успешные попрошайки. Горожане жалели нас, поэтому чаще давали денег, чем взрослым.

О войне фритаунцы знали не понаслышке. Когда она только вспыхнула на востоке Сьерра-Леоне, деревенские жители хлынули в столицу и теперь сотнями ютились в больницах, в так называемых лагерях для беженцев и прямо на улице, ночуя где придется. Позднее, в январе 1999 года, вооруженные столкновения докатились и до столицы, а когда война перекинулись на Магборо, мятежники уже отступили из Фритауна.

Как-то раз мы с Ибрагимом, Мохамедом и Адам-сей решили попробовать побираться. Вскоре мы просили милостыню каждый день, хотя я это занятие люто ненавидела.

Каждое утро моя ненависть к миру вспыхивала с новой силой. Солнце вставало, лилось в окна девичьей палаты, и настроение у меня падало. Первым делом всегда вспоминалась моя жизнь до Салью, до ребенка, до нападения мятежников — жизнь, которой у меня больше не было.

Почти каждое утро Адамсей расталкивала меня, пока другие девочки не успевали проснуться, и шептала:

— Нам пора!

По дороге в умывальную я на цыпочках обходила спящих соседок, еще не прознавших, что попрошайничеством можно зарабатывать на жизнь. Я вытирала влажной тряпкой лицо и волосы, поправляла юбку и блузку и отправлялась на промысел.

Мы с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом встречались у главного входа в больницу, кивали друг другу, но, выходя за территорию, почти не разговаривали.

Даже в ранний час на улицах было очень людно. В удачные дни мы вскладчину зарабатывали до десяти тысяч леоне, что соответствует трем долларам. Самыми прибыльными были пятницы, когда мы стояли у мечети и перехватывали выходящих оттуда мужчин. Они возвращались после молитвы и были настроены великодушно.

На улице на меня старались не смотреть: кто вниз глянет, кто в сторону, кто скользнет взглядом по изувеченным рукам и покачает головой. У одних в глазах мелькала грусть, у других — облегчение: они-то избежали страшных ран. В лицо мне смотрели единицы — в буднях попрошайки не менялось только это. Я тоже научилась смотреть вниз, когда в черный полиэтиленовый пакет мне бросали несколько леоне, потом поднимать глаза, чтобы сказать «спасибо», и снова опускать взгляд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Собранное на улице мы с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом тратили, покупая на рынке бутилированную воду, которую потом вместе выпивали. Верный себе Мохамед во всем видел только хорошее.

— Мариату, помнишь женщину, которая разговаривала с тобой у автобусной остановки? — спросил он однажды.

Я кивнула. Высокая худая дама в темно-синей юбке и белой блузке спросила меня:

— Где твоя семья? Где ты сейчас живешь? Почему тебе отрезали руки?

Как всегда, услышав такие вопросы, я подумала: «Вам-то что? Вряд ли я сильно отличаюсь от других фритаунских девчонок, лишившихся рук на войне». Тем не менее я ответила:

— Мама у меня в деревне. Сейчас я живу в больнице с кузенами. Почему мятежники отрезали мне руки, я не знаю.

Та женщина положила мне в пакет двадцать пять тысяч леоне — целое состояние. Больше мне не удавалось собрать даже за день попрошайничества.

— Думаю, она хотела тебя удочерить, — сказал Мохамед, подмигивая. — Тебя обязательно удочерят, Мариату, — повторил он. — Именно тебя.

Мохамед не сомневался, что из нас четверых у меня больше шансов попасть в богатую семью. Мы находились в больнице около месяца и часто слышали, что богачи из Фритауна и даже из других стран усыновляют раненных на войне детей.

Сперва я не поняла, что означает удочерение, но Мохамед объяснил: это не слишком отличается от того, как мои мама с папой отправили меня жить к Мари. Я даже позволила себе немного помечтать о том, каково будет стать дочерью в другой, богатой семье: красивая одежда, еда, когда захочется, спокойный сон по ночам. Все эти блага были у нас в Магборо.

Потом в мысли мне ворвались мерзкие слова, которыми меня встречали как минимум раз в день: «Что с тобой случилось, маленькая попрошайка?»

Мимо проехал микроавтобус пода-пода. Двое подростков высунулись из окон и принялись меня дразнить.

— Ты хоть есть самостоятельно можешь? — спросил один.

— Похоже, ты оказалась не в то время не в том месте! — проорал второй. — Теперь без няньки не проживешь!

Я упорно смотрела вниз, притворяясь, что не слышу, но жестокие слова ножом вонзались мне в сердце. Горло свело судорогой. Мне снова захотелось себя убить.

«Почему это случилось именно со мной?» — злилась я.

ГЛАВА 9

Я знала: когда нам снимут бинты и наклеят пластыри, чтобы не загрязнять раны, из больницы придется уйти. Перспектива вернуться в Магборо пугала. Мятежники! Вдруг они до сих пор рыщут по деревням? Администрацию больницы это тоже беспокоило. Они сказали Абибату, что мы можем перебраться в лагерь под названием «Абердин», развернутый во Фритауне для раненных на войне.

Возвращаться в Порт-Л око тоже было небезопасно, поэтому Фатмата помогла моей тете организовать нам переезд в «Абердин». Абибату согласилась поселиться с нами и помогать мне после рождения ребенка. Я очень радовалась: наконец-то мы все сможем спать под одной крышей.

Одним дождливым днем, когда мы с Адамсей, Мохамедом и Ибрагимом вернулись в больницу после «смены» попрошайничества, у главного входа нас ждал молодой человек с пухлыми щеками и широкой улыбкой. Недаром он показался мне знакомым: это был Абдул, дядя Мохамеда. Мохамед бросился к нему в объятия.

Абдул жил во Фритауне. По его словам, он увидел имя Мохамеда в списке вынужденных переселенцев, вывешенном Красным Крестом в центре города. Абдул тотчас бросил все свои дела и примчался в больницу.

Он очень напоминал Мохамеда: те же шутки, тот же неиссякаемый оптимизм. Абдул стал заботиться о парнях, как Фатмата и Абибату заботились обо мне, и даже готовил им еду. Когда мы не попрошайничали, он водил мальчиков на долгие прогулки.