Марино Фальеро, дож венецианский - (Джордж Байрон

Из жил вампиров старых, отдающих

Лишь выпитую у мильонов кровь?!

Дож

Прости мне! Все шаги и все удары

Я с вами разделю. Нет, я не дрогнул,

О нет! Но именно моя _решимость_

Все совершить - меня волнует. Пусть же

Они пройдут, томительные мысли,

Чему лишь ты - свидетель равнодушный

Да ночь... Наступит миг - и это я

Набат обрушу и ударом гряну,

Что обезлюдит не один дворец,

Что подсечет древа родов древнейших,

Развеет их кровавые плоды,

Цветы их обрекая на бесплодье;

Я так хочу, так должен, так свершу я

Клянусь! Ничто не отвратит мой рок!

И все ж, подумав, кем я должен стать

И кем я был, - я трепещу!.. Прости мне!

Израэль

Бодритесь! Я подобных угрызений

Не знаю вовсе. Что меняться вам?

По доброй воле действуете вы.

Дож

Да, ты не знаешь. Но и я! Иначе

Тебя на месте б я убил, спасая

Жизнь тысяч, - и убил, не став убийцей.

Не знаешь ты, как бы мясник, на бойню

Идя, куда патрициев согнали!

Всех вырезав, ты светел станешь, весел,

Спокойно руки алые обмыв.

Но я, тебя с друзьями превзойдя

В резне ужасной, - чем я должен стать,

Что чувствовать, что видеть? Боже, боже!

Ты прав, сказав, что я "по доброй воле"

Затеял все; но и ошибся ты:

Я _вынужден_. Но ты не бойся: я

Вам соучастник самый беспощадный!

Ни доброй воли нет во мне, ни чувства

Обычного - они б мешали мне;

Теперь во мне и вкруг меня - геенна,

И, точно бес, кто верит и трепещет,

Я, с отвращеньем, действую!.. Идем!

Ступай к своим, а я - моих вассалов

Спешу собрать. Не бойся: всю разбудит

Венецию набат, за исключеньем

Сенаторов зарезанных. И солнце

Над Адрией не встанет в полном блеске,

Как всюду вопль раздастся, заглушив

Роптанье волн ужасным криком крови.

Решился я. Идем.

Израэль

Готов всем сердцем!

Но обуздай порывы этих чувств,

Не забывай, что сделали с тобою,

И помни, что плодом расправы этой

Придут века довольства и свободы

Для города раскованного! Истый

Тиран опустошит страну любую,

Не зная вовсе мук твоих - при мысли

О каре для предателей народа,

Для горстки! Верь, что жалость к ним преступна

Не менее, чем снисхожденье к Стено!

Дож

Ну, человек, ты дернул ту струну,

Что рвет мне сердце!.. Так! Вперед, за дело!

Уходят.

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Дворец патриция Лиони. Лиони, сопровождаемый слугой,

входит и снимает маску и плащ, которые венецианская знать

носила в общественных местах.

Лиони

Я отдохну; я так устал от бала;

Он всех шумнее был за эту зиму,

Но, странно, не развлек меня. Не знаю,

Что за тоска вошла мне в душу, но

И в вихре танца, взор во взор с любимой,

Ладонь в ладонь с прекрасной дамой сердца

И то меня давила тягость; холод

Сквозь душу в кровь сочился, проступая

На лбу как бы предсмертным потом. Я

Тоску пытался смехом гнать - напрасно.

Сквозь музыку мне ясно и раздельно

Звон погребальный слышался вдали,

Негромкий, как прибой адрикский, ночью

Вливающийся в шепот городской,

Дробясь на внешних бастионах Лидо...

Я и ушел в разгаре бала с целью

Добиться дома от моей подушки

Покоя в мыслях или просто сна...

Возьми, Антоньо, плащ и маску; лампу

Зажги мне в спальне.

Антонио

Слушаю синьор.

Чем подкрепитесь?

Лиони

Только сном, но сна мне

Ты не подашь.

Антонио уходит.

Надеюсь, он придет,

Хоть на душе тревожно. Может быть,

Мне воздух свежий успокоит мысли:

Ночь хороша; левантский ветер мглистый

В свою нору уполз, и ясный месяц

Взошел сиять. Какая тишина!

(Подходит к раскрытым жалюзи.)

Как не похоже на картину бала,

Где факелы свой резкий блеск, а лампы

Свой мягкий разливали по шпалерам,

Внося в упрямый сумрак, что гнездится

В огромных тусклооких галереях,

Слепящий вал искусственного света,

В котором видно все, и все - не так.

Там старость пробует вернуть былое

И, проведя часы в работе трудной

Пред зеркалом, правдивым чересчур,

В борьбе за молодой румянец, входит

Во всем великолепье украшений,

Забыв года и веря, что другие

Забудут их при этом лживом блеске,

Потворствующем тайне, но -. - напрасно.

Там юность, не нуждаясь в этих жалких

Уловках, цвет свой неподдельный тратит,

Здоровье, прелесть - в нездоровой давке,

В толпе гуляк, и расточает время

На мнимое веселье, вместо сна,

Пока рассвет не озарит поблекших

И бледных лиц и тусклых глаз, которым

Сверкать бы должно долгие года.

Пир, музыка, вино, цветы, гирлянды,

Сиянье глаз, благоуханье роз,

Блеск украшений, перстни и браслеты,

Рук белизна, и вороновы крылья

Волос, и груди лебединый очерк,

И ожерелий Индия сплошная,

Но меркнущая перед блеском плеч,

Прозрачные наряды, точно дымка,

Плывущая меж взорами и небом,

Мельканье ножек маленьких и легких

Намек на тайну нежной симметрии

Прекрасных форм, столь чудно завершенных,

Все чары ослепительной картины,

Где явь и ложь, искусство и природа

Пьянили взор мой, с жадностью впивавший

Вид красоты, как пилигрим в пустынях

Аравии, обманутый миражем,

Сулящим жажде светлый блеск озер.

Все бросил я. Вокруг - вода и звезды;

Миры глядятся в море, сколь прекрасней,

Чем отблеск ламп в парадных зеркалах;

Великий звездный океан раскинул

В пространстве голубую глубину,

Где нежно веет первый вздох весенний;

Высокий месяц, плавно проплывая,

Дает воздушность камню гордых стен,

Дворцов и башен, окаймленных морем;

Колонны из порфира и фасады,

Чей на Востоке был захвачен мрамор,

Впродоль канала алтарями встали

И кажутся трофеями побед,

Из вод взлетавшими, и столь же странны,

Как те таинственные массы камня,

То зодчество титанов, что в Египте

Нам указует эру, для которой

Иных анналов нет... Какая тишь!

Какая мягкость! Каждое движенье,

В согласье с ночью, кажется бесплотным.

Звучит гитара: то бессонный кличет

Любовник чуткую подругу; тихо

Окно открылось: он услышан, значит;

И юная прекрасная рука,

Сама как бы из лунного сиянья,

Столь белая, дрожит, отодвигая

Ревнивую решетку, чтоб любовь

За музыкой вошла, - и сердце друга

Само звенит, как струны, в этот миг.

Вот фосфоритный всплеск весла, вот отблеск

Фонариков с бортов гондол проворных,

И перекликом дальних голосов

Хор гондольеров стих на стих меняет;

Вот тень скользит, чернея, на Риальто;

Вот блеск дворцовых кровель и шпилей...

Вот все, что видно, все, что слышно в этом

Пеннорожденном землевластном граде!..

Как тих и нежен мирный час ночной!..

Спасибо, ночь! Ужасные предчувствья,

Каких не мог рассеять я на людях,

Ты прогнала. Благословлен тобою,

Твоим дыханьем, кротким и спокойным,

Теперь усну я, хоть в такую ночь

Сон - оскорбленье для нее...

Слышен стук в дверь.

Стучат?

Что это? Кто пришел в такое время?

Входит Антонио.

Синьор, там некто, с неотложным делом,

Приема просит.

Лиони

Кто же? Незнакомец?

Антонио

Лицо он в плащ укутал, но манеры

Его и голос чем-то мне знакомы;

Спросил я - кто он, но лишь вам открыться

Готов упрямец. Он упорно просит,

Чтоб вы ему позволили войти.

Лиони

Так поздно... Подозрительное рвенье...

Но вряд ли есть опасность: до сих пор

Патрициев не убивали дома;

Но, хоть врагов и нету у меня,

Однако осторожность не мешает.

Введя его, уйди, но позови

Твоих подручных сторожить за дверью.

Кто б это был?

Антонио уходит и возвращается с Бертрамом,

закутанным в плащ.

Бертрам

Синьор Лиони! Дорог

Нам каждый миг - и мне и вам. Ушлите

Слугу; нам надо с глазу на глаз быть.

Лиони

Бертрам как будто... Можешь удалиться,

Антоньо.

Антонио уходит.

Ну, что нужно вам так поздно?

Бертрам

(открывая лицо)

Благодеянья, добрый мой патрон!

Бедняк Бертрам от вас их много видел;

Еще одно - и счастлив буду я.

Лиони

Тебе, ты знаешь, с детства помогал я

В любых твоих житейских достиженьях,

Приличных званью, и теперь готов бы

Все обещать заранее, но странный

Приход ночной, настойчивость, поспешность

Мне подозрительны. Я чую тайну,

Скажи, в чем дело? Что произошло?

Внезапная пустая ссора? Лишний

Глоток вина и драка и кинжал?

Обычная история. И если

Убит не дворянин, суда не бойся,

Но все ж беги: в порыве первом гнева

Друзья и родственники могут мстить

В Венеции смертельнее закона.

Бертрам

Синьор, спасибо, но...

Лиони

Но что? Ты руку