Катары - Роже Каратини

Случай и человеческая жестокость позаботились о том, чтобы его предоставить. Мы помним, что в 1204 году легат Пьер — или Пейре — де Кастельно отлучил от церкви графа Тулузского. Этот приговор был подтвержден папой три года спустя, 29 мая 1207 года. И вот что случилось с легатом через несколько месяцев после этого папского подтверждения, 15 января 1208 года:

[...] Пейре де Кастельно тогда Господень путь привел

В Прованс, где он своим трудам последний счет расчел

С Тулузским графом и того от Церкви отлучил,

Ведь граф соседей разорял и грабежи чинил.

Но графский конюший один все в темноте бродил

И, сердцем злобу возлюбя, от графа милость ждал.

Он свой предательский кинжал прелату в бок всадил,

Убил де Кастельно, затем, дурных наделав дел,

Избрал убежищем Бокэр, лен графа и удел.

Но перед смертью к небесам всё руки возводил

Благочестивый Кастельно и Господа просил,

Чтоб неразумному слуге тот смертный грех простил;

И перед Богом и людьми убийство отпустил.

Он причастился, лишь петух вновь утро возвестил;

Его душа слетела с уст, лишь край небес зардел, —

И всемогущий наш Господь ее в раю призрел.

Над мертвым телом в Сен-Жиле всю ночь огонь горел,

И на святых похоронах весь клир молитвы пел.

(ПКП, 4)

На этот раз решение было принято. Когда папа Иннокентий III весной 1208 года узнал об убийстве своего легата, он находился в Латеранском дворце, где как раз и беседовал о положении Церкви в Лангедоке с дюжиной кардиналов и братом Арнаутом, настоятелем Сито, с чьими суждениями весьма считался. Война всем казалась неизбежной, и несколько дней спустя с папских уст слетел краткий и сухой, отданный на латыни приказ: «Истребить всех мятежников от стен Монпелье до ворот Бордо!» Брат Амори тотчас и решительно разъяснил этот приказ в словах, донесенных до нас автором «Песни о крестовом походе», который рассказывает, какие безжалостные меры были приняты в тот день папой Иннокентием III для того, чтобы, по просьбе цистерцианца, покончить с лангедокскими еретиками:

Когда, потупив взор, аббат Арнаут с колен

Поднялся после всех и встал возле колонн,

Он рек такую речь: «Будь благ, святой Мартин!

Живущим на земле ты, папа, господин...

Пошли скорей приказ на языке латин[52],

Чтоб с ним и я бы мог уйти от этих стен

В Гасконь и Перигор, Овернь и Лимузен,

И славный Иль-де-Франс, сам королевский лен,

Поскольку время мстить, поставив злу заслон.

Пускай ничьей души не тронет вражий стон

От той земли до той, где правил Константин[53].

А если в ратный строй не встанет паладин[54],

На скатерти он есть не будет и в помин,

Ни пробовать вина, ни одеваться в лён,

И гроб его вовек не будет освящен».

И согласились все с тем, что промолвил он,

Советчик умудренный.

(ПКП, 6)

Теперь папа должен был принять окончательное решение. После того как каждый из присутствующих кардиналов высказал свое мнение, в латеранском дворце воцарилось молчание, затем послышался твердый, властный голос святого отца:

«Брат мой, отправляйся в путь. Иди прямо в Каркассон

и великую Тулузу на берегах Гаронны,

иди и веди войско против отступников.

Во имя Господа отпусти крестоносцам их грехи

и попроси от моего имени безжалостно вырывать

колючий кустарник неверных из наших христианских земель»,

[...]

Он [настоятель Сито] поспешно покинул город.

С ним отправилась толпа епископов:

епископ Лериды, епископ Таррагоны,

также из Барселоны, и из Монпелье,

и те, что пришли из более далеких земель,

из Бургоса, Памплоны и Таразоны,

все сопровождали настоятеля.

(ПКП, 7)

Заметим, что и брат Арнаут, настоятель Сито, и папа — оба используют слово «крестоносец» для обозначения воинов, которым следовало изгнать из Лангедока мятежников, которых они не называли «неверными». Итак, дело было решено: против еретиков начинался крестовый поход, крестоносцам будут отпущены грехи, как и тем рыцарям, которые бились в Святой земле; оставалось лишь объявить о начале похода и дать сигнал к выступлению если не всем баронам французского королевства, поскольку Филиппу Августу никто не мог приказывать — даже папа римский, то, по крайней мере, северным сеньорам, тем, чьи земли лежали к северу от Гаронны.

Нам ничего не известно о том, при каких обстоятельствах произносилась проповедь о крестовом походе, но похоже, что крест взяли все сеньоры Лангедока, в том числе и наиболее могущественный среди них, граф Раймонд VI Тулузский, который был отлучен от церкви в мае 1207 года по приговору, вынесенному легатом Пейре де Кастельно. Впрочем, это было в его же собственных интересах: вступить в ряды крестоносцев было для Раймонда VI лучшим способом уберечь собственные земли от нашествия их полчищ. Однако для того чтобы он мог это сделать, надо было еще, чтобы папа согласился отменить вынесенный ему 29 мая 1207 года приговор, по которому его отлучили от церкви; и потому Раймонд VI, не теряя времени даром, поспешил в Обене, где собрались высшие духовные лица его графства, и бросился в ноги брату Арнауту, настоятелю Сито, умоляя простить ему грехи. «Лучше бы вам отправиться со своим покаянием в Рим, — ответил ему настоятель, — только папа и его прелаты могут отпустить вам грехи». Граф в бешенстве покинул зал, вскочил в седло, и вот как Гильем из Туделы рассказывает нам о том, что было дальше:

Он отправился, пришпорив коня,

к своему племяннику Тренкавелю, виконту Безье.

«Нам надо прекратить наши распри, сказал он,

объединимся, иначе нам не выстоять

против крестоносного войска». Тренкавель не стал его слушать

и повернулся к нему спиной. Раймонд, кипя от ярости,

возвратился в Арль и Авиньон.

[...]

Граф Тулузский ярился и бесновался.

Он остался один: Тренкавель отказался от союза,

и толпа крестоносцев уже колотилась

в двери края [графства Тулузского].

[...]

«Лишь один человек, подумал он, может мне помочь:

это архиепископ Оша, мой благословенный друг».

Он тотчас велел передать ему прошение:

«Брат мой, идите в Рим. Возьмите с собой

настоятеля Приюта, Раймонда де Рабастана [бывшего епископа Тулузского] и настоятеля Кондома. Один — хороший врач, другие — златоусты. Вы вместе заступитесь за меня перед папой, и пусть Господь поможет вам смягчить его суровость».

(ПКП, 9-10)

Четверо послов Раймонда VI немедленно выехали из Тулузы, но путь до Рима долог, и уже началась зима, когда они добрались до папы и выступили перед ним в защиту графа. Раймонд, как уверяли они, был готов изъявить покорность папскому престолу в присутствии легата, менее враждебно настроенного против него лично, чем Арнаут Амори, настоятель Сито. Иннокентий III, решивший пощадить графа Тулузского из опасения, как бы тот не вступил в ряды еретиков, уступил их просьбам и послал к Раймонду в качестве легата своего нотариуса Милона.

Был ли Раймонд искренен в своем раскаянии или же попросту старался уберечь свое графство от нашествия папских крестоносцев, сделавшись крестоносцем сам? Ни один историк не смог ответить на этот вопрос, приведя убедительные аргументы, но несомненно, что граф Тулузский предложил изъявить покорность папе не ради того, чтобы доставить удовольствие последнему: он сделал это для того, чтобы заручиться поддержкой собственных подданных, из которых большинство остались католиками, несмотря на усиленную катарскую пропаганду в тулузских землях, и для того, чтобы им не пришлось испытать на себе нашествие крестоносцев. Впрочем, теперь этого нашествия опасаться не приходилось, поскольку подчинение графа Раймонда Церкви обязывало его ipso facto[55] самому изгнать еретиков из своих владений. И наоборот, папа Иннокентий III согласился послать к графу Тулузскому другого посредника, а не настоятеля Сито, вовсе не для того, чтобы проявить великодушие по отношению к раскаявшемуся грешнику — скорее он сделал это ради того, чтобы иметь возможность использовать войска этого могущественного правителя не только против еретиков, обосновавшихся на тулузской земле, но и против тех, кто не переставал расселяться на землях других, менее могущественных баронов.

Другими словами, оба противника взаимно разыгрывали комедию друг перед другом — Раймонд VI изображал покорность, Иннокентий III делал вид, будто простил обиду, — и финал этой с размахом поставленной комедии был сыгран в Сен-Жиле 18 июня 1209 года в присутствии двадцати двух высших сановников Церкви, в числе которых были три архиепископа, вассалов графа и всего духовенства графства. Пьер де Во-де-Серне так описывает это в своей «Альбигойской истории»: