Катары - Роже Каратини

«Я считаю, — начал Тренкавель, — надо, чтобы четыреста из нас, скача по-арабски [то есть без доспехов и распластавшись по спине коня, чтобы избежать вражеских стрел и дротиков], напали на них до наступления темноты; у этих рыцарей тяжелое вооружение, мы сможем захватить их врасплох, победить и, вернувшись без потерь, снова укрыться за нашими стенами».

«Я полагаю, — сказал Пьер-Роже, сеньор замка Кабаре, — что не следует торопить события. Завтра крестоносцы будут стоять лагерем у наших стен, и о чем же они позаботятся в первую очередь? Разумеется, о том, чтобы занять дорогу, ведущую к реке, чтобы лишить нас воды: именно тогда мы должны появиться, напасть на них и биться насмерть. До тех пор станем выжидать, не трогаясь с места».

Другие рыцари присоединились к его мнению, которое показалось им наиболее разумным; вдоль стен расставили часовых, и ночь прошла мирно и безмятежно. На рассвете Тренкавель проснулся первым и первым поднялся на укрепления. Его люди внизу пробуждались, кони били копытами, пехотинцы зашевелились, теперь и в Каркассоне начищали оружие...

Утром третьего августа 1209 года крестоносцы, прежде чем подступиться к могучим крепостным стенам самого города и его башням, из осторожности решили заняться двумя примыкавшими к нему предместьями, которые были защищены всего-навсего стеной из крупных камней, возвышавшейся над довольно широким рвом. Первую атаку они направили на северное предместье (Бург), полагая, что смогут овладеть им, не прибегая к помощи громоздких боевых машин. Они медленно двигались вперед, все вместе — епископы, аббаты, монахи, рыцари и солдаты, усердно распевая гимны. Первым — и даже единственным, если верить Пьеру де Во-де-Серне, — из рыцарей, кто решился спрыгнуть в окружавший предместье ров, не побоявшись града стрел и дротиков, сыпавшихся на него со всех сторон, был Симон де Монфор. По мнению автора «Альбигойской истории», он больше всех прочих сделал для того, чтобы взять предместье, которое крестоносцы затем подожгли и разрушили. На следующее утро, после недолгого ночного отдыха, католическая армия напала на Кастеллар, южное предместье, укрепленное куда лучше (стена, поднимавшаяся надо рвом, была очень высокой и толстой). Предместье защищал сам Тренкавель со своими людьми, они отбивали нападения крестоносцев, осыпая их градом камней. Во время боя один католический рыцарь, раненный в бедро, скатился в ров и не мог оттуда выбраться; Симон де Монфор, не обращая внимания на снаряды, сыпавшиеся на него дождем, отважно бросился вниз лишь с одним оруженосцем и сумел таким образом спасти жизнь Божия воина (надо сказать, Монфор был атлетически сложен и потому смог поднять раненого и, взвалив его на плечи, вытащить из рва).

После этой первой стычки к стенам, ограждавшим Кастеллар, подвели осадные машины, которые назывались камнеметами, нечто вроде катапульт, при помощи которых можно было издали стрелять тяжелыми каменными снарядами по стенам или укреплениям с тем, чтобы их разрушить. Но усилия оказались напрасными: толстая крепостная стена, сложенная из больших, прочно скрепленных каменных глыб, казалась неприступной. Справиться с ней удалось лишь саперам армии крестоносцев: к подножию стены подкатили повозку, завешанную бычьими шкурами, и под ее прикрытием саперы целые сутки подкапывались под стену. Пьер де Воде-Серне, подробно описывающий нам первые военные действия во время осады, сказал о дальнейшем так: «Что я могу прибавить? На рассвете подрытая стена, в конце концов, обрушилась, и наши с грохотом ввалились через пролом в крепость» (АИ, 97). Тогда каркассонские солдаты стали отступать к верхней части города. Затем, видя, что крестоносцы, убив несколько защитников предместья, оставили Кастеллар и вернулись к своим шатрам, вновь спустились, вышли за стены Каркассона и, поджигая дома, прогнали из предместья немногих замешкавшихся там осаждавших, после чего снова укрылись за крепкими стенами города... чтобы час-другой отдохнуть, в чем они крайне нуждались.

На следующий день боев не было. На Каркассон опустилась ночь, теплая летняя окситанская ночь, озаренная полной луной, чей свет затмевал мерцание звезд. Безмолвие этой прекрасной августовской ночи 1209 года нарушали лишь тяжкие шаги часовых, расхаживавших вдоль крепостных стен уснувшего города, да кваканье жаб и лягушек, плескавшихся в прудах на равнине. За городскими стенами хозяин этих мест, Раймонд-Роже де Тренкавель, погрузился в раздумья. Лето в этом году выдалось особенно жарким, не было еще ни одной грозы, ручьи почти пересохли, и город вот-вот начнет испытывать нехватку воды: стало быть, виконту Каркассона вскоре придется вступить в переговоры с врагом. Возможно, он уже предполагал обратиться за посредничеством к своему сюзерену, его католическому величеству Педро II, королю Арагона, когда внезапно, как сообщает нам «Песнь о крестовом походе», этот монарх ранним утром появился у стен Каркассона в сопровождении большого вооруженного эскорта — появился нежданно, словно угадав желание своего вассала:

Прекрасным августовским днем Педро, король Арагона, прибыл к крестоносцам с сотней хорошо снаряженных рыцарей. Бароны, принцы, прелаты

в это время ужинали там, у стен Каркассона,

вином и бараньими ногами, расстелив длинные белые скатерти.

Все они, едва завидев его и его небольшой отряд,

встали, раскинув руки с утиральниками.

«Добро пожаловать», — сказали они ему, и король Педро вежливо их приветствовал.

(ПКП, 26)

Прибытие арагонского короля на место сражения в ту самую минуту, когда он понадобился Тренкавелю, — слишком красивый исторический эпизод для того, чтобы быть правдой, и вполне возможно, что окситанский поэт из чистого патриотизма приукрасил ситуацию а posteriori. Тем не менее осада Каркассона крестоносцами, начавшаяся после разрушения Безье, конечно, не могла оставить равнодушным Педро Арагонского. Хотя, если верить автору «Песни о крестовом походе», его поведение по отношению к баронам с севера Франции и к крестоносцам, осаждавшим столь значительную крепость юго-запада, каким был город его вассала Тренкавеля, не было враждебным:

Король Педро и сотня его рыцарей

вошли, беседуя, в пышную рощу

на берегу реки. Там был шатер

графа Тулузского, шитый золотом и серебром.

Король поел мяса и опустошил несколько кубков,

затем снова сел в седло, и вот он едет

к городу, без всякого оружия и без щита.

(ПКП, 27,1—7)

И все же заметим, что Педро II, отужинав, не стал мешкать (из предосторожности ли? опасался ли он армии крестоносцев, несмотря на то что был добрым католиком?) и спокойно продолжил путь к замку своего вассала. Тот, узнав о прибытии сюзерена, приказал опустить подъемный мост и поспешил ему навстречу в сопровождении ликующих рыцарей. Тренкавель, едва встретившись с королем, изложил ему положение дел и описал чудовищную резню, обагрившую кровью его город, Безье[62].

«Крестоносцы, — сказал он ему, — несут повсюду разорение, бедствия и огонь.

Наш край гибнет. Нам надо их прогнать, они хуже дикарей».

(ПКП, 27)

Арагонский король попытался успокоить своего вассала, затем слегка побранил его, после чего стал убеждать вступить в переговоры:

«Богом клянусь, — ответил король, — лишь вы повинны

в этом грязном деле. Если бы вы выгнали

из своего виконтства этих негодяев-еретиков,

как я приказал вам сделать,

до этого бы не дошло.

Как мне горестно, какая ярость меня терзает

при виде того, в какой вы опасности и в какой беде

из-за того, что позаботились об этой шайке безумцев!

Я вижу лишь одно средство от ваших нынешних горестей:

договаривайтесь, сын мой. Достойное соглашение —

единственная ваша надежда. Если бы будете упорно

напрашиваться на побои, звенеть щитами,

вскоре черви заведутся в ваших глазницах.

Поверьте мне, крестоносцы слишком сильны:

я пересек их лагерь, вам их не победить.

Ваши укрепления, не спорю, достойны доверия,

они высоки, широки и крепки. И все же подумайте:

ваш город обременен женщинами и детьми,

долго ли еще вы сможете их кормить?

Ваше несчастье мешает мне жить,

ибо я очень люблю вас. Позвольте мне вас спасти.

Говорите. Я сделаю все, что не нанесет ущерба чести,

чтобы снова увидеть вас радостным.

(ПКП, 27-28)

Тренкавель дал себя уговорить и склонился перед волей сюзерена:

Хорошо, сир, я вступлю в переговоры. Примите,

прошу вас,

ключи от моего города и все, что в нем есть, и

позаботьтесь о нем.

Ваш отец когда-то очень любил моего.

В память о нем вверяю себя вам.