Катары - Роже Каратини

Несмотря на то что участие Доминика в подготовке крестового похода против катаров не было решающим, — впрочем, этот поход, начатый в 1206 году, был прерван вторжением в Лангедок католических крестоносцев в июле 1209 года, через полтора года после убийства легата Пьера де Кастельно, — оно заслуживает того, чтобы вкратце о нем рассказать.

Для начала монах и его испанский епископ вступили в переговоры с цистерцианцами (братьями Ги и Ренье), которых папа отправил с поручением в Нарбонн. Поскольку монахи из Сито разъезжали повсюду не иначе как в богатых экипажах с возницами и многочисленными слугами, Доминик с епископом предложили им отослать прочь слуг, лошадей и все роскошное, громоздкое и совершенно лишнее снаряжение, которое возмущало еретиков; однако монахи и слушать их не стали, как не стали слушать и еретики, когда их попытались вновь обратить в католическую веру во время публичных диспутов в Осма, Монпелье, Сервиане, Безье, Каркассоне, Верфее или Памье, где была устроена последняя «беседа» с дискуссией в замке графа де Фуа (единственным, о ком доподлинно известно, что святому Доминику действительно удалось его обратить, был Понс Роже де Тревиль). Гильом де Пюилоран в своей «Альбигойской истории» также дает понять, что монах Доминик сам призывал к всеобщему крестовому походу против альбигойцев и что он сделался личным советником зловещего Симона де Монфора, который, как мы увидим дальше, станет одним из полководцев этой кровавой религиозной войны, но в нашем распоряжении нет ни одного документа, который бы это доказывал.

Фактически единственным, что святому Доминику, бесспорно, удалось сделать полезного и долговременного для католицизма в Лангедоке, было создание в 1206 году монастыря Пруй (поблизости от Кастельнодари), первоначально предназначавшегося для того, чтобы принимать молодых девиц, которые, будучи воспитанными в еретической вере, под влиянием проповеди брата Доминика вернулись бы в лоно Церкви. «Молите Господа Бога, — попросили они, — чтобы Он открыл нам истинную веру, в которой мы хотим жить и умереть, и чтобы мы были спасены». Если верить легенде, святой ответил им: «Не бойтесь ничего, Господь Бог покажет вам и прогонит того хозяина, которому вы служили до сего дня». И когда он произнес эти слова, демон явился им в образе ужасного черного кота. Святой Доминик основал для юных жительниц Лангедока, возвратившихся к католицизму, этот монастырь, которому годом позже архиепископ Нарбоннский отдал церковь святого Мартина в Лиму и которому впоследствии предстояло обогатиться за счет имущества, конфискованного у местных сеньоров-еретиков.

* * *

Если значительная часть лангедокских горожан и крестьян и посещала, открыто или тайком, «тихие дома» катаров, местная католическая церковь не утратила из-за этого ни своих прихожан, ни своей силы, ни... своих недостатков, из которых самым серьезным была торговля церковными должностями или духовным саном, греховная практика, носившая название симонии, которой охотно предавалась немалая часть высшего лангедокского духовенства (чем, среди прочего, и объясняется успех ереси «чистых» — катаров — в этой области французского королевства). Сам папа Иннокентий III сурово относился к нравам своих епископов. Вот, например, как он говорит о них в одном из своих посланий:

«Это слепцы, безгласные псы, разучившиеся лаять [понимай: разучившиеся сражаться с грехом], виновные в симонии, отпускающие грехи богатому и осуждающие бедного. [...] Они набирают бенефиции [церковные должности, приносящие определенный доход] и доверяют священство и духовный сан недостойным священникам или не знающим грамоты детям [тем, кто сам купил их или чьи семьи это сделали]. Отсюда идет и дерзость еретиков, отсюда и пренебрежение сеньоров и народа к Богу и Его Церкви. В этих местах прелаты стали посмешищем для мирян».

(Иннокентий III, Послания, т. VII, с. 79)

Легко представить, как могли вести себя стремящиеся к монашеской жизни миряне, какими были катары, по отношению к продажному, распутному, опустившемуся католическому духовенству и насколько тем самым была облегчена задача совершенных, переходивших из города в город и из деревни в деревню: они, как и католические епископы, проповедовали любовь к Богу и следование безупречной евангельской морали, но делали это, подавая пример собственной жизнью, а не просто произносили слова, которым противоречили экипажи, нравы и богатство церковников. Тем не менее, если катарская Церковь и отказалась от золота и пышности Церкви католической, она все же была устроена по ее образцу: в каждом церковном округе Лангедока был свой катарский епископ, которому помогали «старший сын» и «младший сын», избранные собранием совершенных этого округа; перед смертью епископ передавал сан старшему сыну, который делался его преемником, младший сын становился старшим сыном, и собрание избирало нового младшего сына; кроме того, в каждом населенном пункте был свой диакон, подчинявшийся катарскому епископу соответствующей провинции, которому оказывали административную и финансовую помощь верующие-миряне, а наиболее богатые из них (как правило, торговцы) обеспечивали содержание общинных домов, одновременно служивших жильем, школами, больницами и монастырями. Таким образом, за несколько лет в юго-западной феодальной Франции, на территории которой появлялось все больше этих монастырей нового типа, сложилось новое общество на религиозной основе, которого, казалось, не могли поколебать ни проповеднические кампании, проводившиеся католическими епископами, ни старания папы, отправившего в катарский край святого Доминика, чье поведение было столь же строгим и безукоризненным, сколь и у самих проповедников-еретиков. Последняя попытка восстановить свою власть в тулузском графстве была предпринята папой в 1206 году, когда он лишил сана за симонию недостойного епископа Тулузского Раймонда де Рабастана, заложившего земли епархии, чтобы расплатиться с заимодавцами, и заменил его провансальским монахом по имени Фульк из Марселя, который прежде был трубадуром и бегал за каждой юбкой (при условии, что она была надета на знатную даму).

Новый епископ начал с того, что выплатил долги своего предшественника, а затем взялся насаждать католические порядки в тулузском графстве, где вместе с испанским епископом Осма, святым Домиником и настоятелем Сито, Арнаутом Амори, участвовал в кампании «собраний-споров» с катарскими проповедниками; но единственным результатом было то, что им удалось довести до фанатичного исступления нескольких лангедокских католиков и затем в течение пяти лет, впрочем, безуспешно, пытаться натравить их на еретиков, о чем напоминает читателям Гильем из Туделы в самом начале своей «Песни о крестовом походе»:

Скажу, коль Бог благословит, что эти люди злей,

Чем яблоко грызущий червь, гнилых плодов гнилей,

Ведь слышим мы уже пять лет их непотребный лай.

Совсем у Господа от рук отбился этот край!

Чем в схватке яростней глупцы, тем ближе бездны край,

Ведь им, пока идет война, не будет, так и знай,

Пощады на земле.

(ПКП, 2)

В течение этих пяти лет Церковь не решалась дать начало трагедии, которой обернулся бы истребительный крестовый поход против еретиков, теоретически предложенный папой Александром III в его анафеме 1179 года: стратегия «собраний-споров» ни к чему не привела, если не считать того, что она дала возможность окситанским епископам понять, насколько еретики многочисленны и насколько велики те средства защиты, коими они располагают. Теперь папа Иннокентий III, равно как и те легаты, которых он держал в графстве Тулузском и на других землях юго-западной Франции, отступали перед моральной ответственностью за войну.

Но что это могла быть за война, с кем на деле предстояло воевать? Против кого следовало выступить в поход? Против сеньоров-католиков, приютивших еретиков в своих владениях? Это не имело бы ни малейшего смысла: воевать следовало хозяевам этих земель, например графу Раймонду VI Тулузскому... Но каким образом принудить его к этому? Под угрозой отлучения в случае, если он этого не сделает? Или призвать к крестовому походу против лангедокских еретиков? Этого нельзя было делать, поскольку все лангедокские сеньоры были вассалами короля Франции, который никогда не допустил бы присутствия каких бы то ни было чужеземных войск в их владениях: окситанская часть Франции не была турецкой провинцией, подобно Палестине. А главное и прежде всего — какой casus belli[51] здесь можно было отыскать?

Случай и человеческая жестокость позаботились о том, чтобы его предоставить. Мы помним, что в 1204 году легат Пьер — или Пейре — де Кастельно отлучил от церкви графа Тулузского. Этот приговор был подтвержден папой три года спустя, 29 мая 1207 года. И вот что случилось с легатом через несколько месяцев после этого папского подтверждения, 15 января 1208 года: