Сны листопада (СИ) - Юлия Леру

рядом.

Не верила. Не стану и сейчас.

— А ты можешь подумать о том?

— Зачем? — Я не подняла взгляда. — Я не хочу. Я не буду думать, Костя, я уже много думала.

Он молчал, и после вздоха я продолжила:

— Я устала, я два дня торчала в поезде. Я пойду.

— У тебя кто-то есть там, в Уренгое, да? — Это был бы не Костя, если бы не спросил. — Нашла себе кого-то?

— Да, — сказала я еле слышно, и эта ложь — Ростислав, Ростислав, — которую я на мгновение сделала правдой, оказалась такой легкой, если не смотреть в глаза. — Есть.

Тишина проводила меня до двери, вывела наружу и провела под руку до самого дома.

Глава 8

Ростислав позвонил через две неполных недели после моего отъезда. Я с какой-то гордостью, которую безуспешно пыталась замаскировать притворным недовольством, прошептала маме «начальство» и, выскочив в соседнюю комнату, бодро и по-деловому ответила: «Здравствуйте, Ростислав Евгеньевич, слушаю вас».

Мама, тоже почти таинственно и благоговейно, прижала палец к губам, когда зашедший в дом папа стал громко жаловаться на непролазную грязь дальше по улице, там, где заканчивались давным-давно проложенные администрацией села двести метров асфальта и начинались, как их называла мама, «хлябищи».

— Начальство.

Священное слово. Папа понимающе закивал и почти на цыпочках прошел в кухню.

Вопросы были текущие. Ростислав уточнил у меня кое-что по просьбе Горского, попросил напомнить, в какой папке у меня лежит проект штатного расписания — мы готовились к расширению штата и одновременно к оптимизации, и начальники служб вот уже с месяц несли нам свои предложения, — спросил, посадила ли я картошку…

— Ну хватит уже надо мной смеяться, — сказала я. — На дворе март, какая картошка?

— А никто и не смеется, Юстина Борисовна, — сказал Ростислав, тем не менее, с усмешкой. — Тут наоборот, всем горько, говорят, я без тебя озверел совсем. Работать заставляю, обсуждать маникюр и косметологов в рабочее время не разрешаю, к ошибкам в проектах приказов придираюсь.

— Как же так, на работе и без косметологов? — заметила я. Да, мы злословили. Но иногда было сложно удержаться. — Ну, ты нашел папку?

— Да, нашел, смотрю… Ты и проект приказа об утверждении «штатки» уже слепила! Когда только все успеваешь. Придется все-таки выписать тебе в этом месяце премию.

— Если ты откроешь приказ, то увидишь, что там ма-а-аленькими буквами в левом углу написана фамилия исполнителя, — подсказала я не без ехидства, хотя знала, что никакой премии мне Макаров «выписывать» не собирался. Это была наша с ним шутка со времени той самой первой совместной поездки домой. — Не я готовила.

— Чем же вы тогда, Юстина Борисовна, занимаетесь на работе, если не можете подготовить даже проект приказа?

— Знамо дело, чем, — сказала я. — Крашу ногти, обсуждаю косметологов. А вы, Ростислав Евгеньевич? Неужто работаете?

«…Интересно, а где сейчас находится его жена? — вдруг подумалось мне, пока мы перебрасывались репликами-шпильками, так похожими на те, что отпускали в адрес друг друга на работе. — И если рядом, неужели ей настолько все равно, с кем так долго и эмоционально разговаривает ее муж?»

Я вдруг поняла, что уже очень давно вообще не слышу из уст Ростислава имя Лиды, хоть и раньше он называл его совсем редко, по большей части только при Сережке, но все же…

Может, у них снова не все ладно? Может, их брак снова начал трещать по швам, как в прошлом году?

Мне не понравилось чувство, которое пробудила во мне эта мысль.

* * *

После того, как я сказала Косте, что у меня кто-то есть, и закончила этим короткий недоразговор у него дома, он не звонил мне и не приходил. Мы виделись — не могли не видеться, жили почти рядом — по пути в магазин и из магазина, когда я шла к своей старенькой бабушке Люде или возвращалась от единственного в деревне банкомата, сняв с карточки деньги.

Лукьянчиков не оборачивался. Даже не бросал взгляда, но однажды через три недели после моего приезда, когда после дождя в переулочке, где жила моя бабуля, образовалась уж совсем непролазная грязь, остановился и предложил подвезти.

Я, с трудом выдирая ноги в резиновых сапогах из крепко обнявшей их глиняной каши, согласилась.

— Я натопчу, — предупредила сразу, открыв дверь.

— Переживу, — буркнул он, глядя, как я безуспешно пытаюсь скинуть с сапог налипшую грязь. — Ты к Людмиле Никитичне?

— Угу.

— Что там она?

— Не очень она, — сказала я невесело, и по лицу Кости было видно, что он искренне огорчился.

Бабуля у меня вот уже лет десять была божий одуванчик, а в этом году как-то быстро, почти стремительно начала сдавать, высыхать, даже ссыхаться, правда, разума и живости не теряла и по-прежнему звонила мне на домашний телефон и звонко кричала в трубку:

— Устиньюшка! Ну ты придешь сёдни ко мне или нет?

— Приду, бабуль! — кричала я в ответ, и она радостно и по-молодому смеялась и сразу начинала говорить о делах:

— Ну тогда я тебя поджидать буду. Тебе с чём пироги: с капустом или с рыбом сделать? Я могу и тех, и тех, ты тольке скажи.

— С капустом, бабуль! — выбирала я, смеясь, и она заканчивала разговор, бормоча «ну, с капустом так с капустом, тесто у меня готово…».

Я старалась навещать ее каждый день. Прибиралась в доме, мыла пол, забирала в стирку одежду, приносила чистое постельное белье. И говорила, говорила, говорила… Мы с ней могли с утра до ночи не замолкать.

— А твой-то что, не зайдет? — спросила бабуля, когда я вышла из Костиной машины и, чавкая сапогами, стала филигранно обходить огромную лужу у крыльца.

Костя для нее всегда был «мой», независимо от того, расставались мы или сходились, и даже сейчас, год спустя после моего отъезда, так и остался для нее моим. И вот к ней-то Лукьянчиков в пору наших с ним встреч-расставаний заходил часто. Бабуля его всегда привечала.

— Идем, Костик, я тебе пирога с капустом свежего отрежу, — сказала она, поманив его рукой. — Только спекла.

— Мы с вашей Юськой поссорились, Людмила Никитична, — сообщил ей Лукьянчиков, закуривая и выпуская дым в окно. — Не зайду.

— Ну тогда