Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер

– Так, значит, ты прошел две войны? – желая польстить своему собеседнику, проговорил я. – И до кого ты дослужился?

– Слава богу, только до солдата, как говорила моя мама, – ответил Нахум. – Сам понимаешь, мама есть мама. В израильской армии офицеры во время боя идут впереди солдат, на пули. Даже генералы впереди войска. Такой у нас устав.

– Кстати, есть анекдот про устав израильской армии, – вставил я. – «Все, начиная от солдата и до полковника, чтобы не давали во время боя советы генералам! Иначе не получите орден!»

Нахум добродушно рассмеялся… В это время в дежурное помещение банка вошел очередной клиент – косопузый мужчина с жирным лицом и черными навыкате глазами. Под расстегнутым воротником на шее мужчины висел массивный золотой могендовид. Короткие пальцы были рассечены массивными золотыми перстнями.

– Шолом, Нахум! – произнес толстяк и добавил что-то на иврите.

– А… Костя, – ответил по-русски Нахум. – Шолом, шолом… Познакомься, Костя, мой приятель. Из Ленинграда. Книги пишет.

– Книги пишет, – повторил Костя. – Делом займись, парень, делом. – Во рту у Кости блеснули золотые россыпи. – В Израиле книг писать не надо, уже написали Тору. Хватит… Делом займись.

Я скованно ухмыльнулся. Неловко, когда на тебя прет хамство, сразу, в упор, словно пикирует.

– Будешь книги писать – будешь сидеть тут, в подвале, как мышь, охранять чужое богатство, как Нахум, – все наставлял толстяк. – Делом займешься – будешь как я: богатый еврей. Хорошо быть богатым евреем. Понимаешь, дорогой, в Дербенте, где я жил, когда говорили «еврей», все знали, что он богатый человек. И не ошибались. А здесь все евреи. Но не все богатые евреи. Поэтому подчеркиваю: я – богатый еврей.

Нахум добродушно подсмеивался. Почему он позволяет этому дикарю так разговаривать, хмуро думал я, он, поэт, автор нескольких детских книг и на русском, и на иврите? Я читал рецензии на его книги, где Нахума сравнивают с детским поэтом Квитко, погибшем в годы репрессий у нас в стране…

– Принес кое-что положить в свой сундук. – Костя достал из засаленного кармана золотую цепь с каким-то камнем. – Купил у араба. Хорошо заплатил, но вещь стоит того. А, Нахум?

Нахум взял цепь, покачал в ладони.

– Хорошая цепь. Тяжелая, – согласился Нахум и вернул владельцу. – Поздравляю.

– Сам не знаю, зачем купил, – буркнул неожиданно толстяк.

Я из вежливости кивнул.

Нахум раскрыл тетрадь, порыскал глазами и ткнул пальцем. Жирный Костя, оттопырив мизинец, расписался в указанном месте и, шаркая подошвами, пошел следом за Нахумом в хранилище.

– Код свой помнишь? – спросил через плечо Нахум.

– Более глупый вопрос ты задать не мог, Нахум? – проворчал толстяк с придыханием.

Вскоре Нахум вернулся, оставив клиента колдовать у своего сейфа – тайна вклада…

– О чем мы с тобой? – Нахум сел на свое место, нашпигованное какими-то кнопками сигнализации, под неусыпным оком небольшого телемонитора в потолке. – Ах да… Ты анекдот рассказал. Кстати, в израильской армии орденов нет. Ни медалей, ни орденов.

– То есть как нет? – удивился я.

– Во всех армиях мира – есть, а у нас нету… Только планки за участие в сражении. Одинаковые планки и у солдата, и у генерала. А орденов нет. Нам навеки дан один общий орден, Илья, это – наш Израиль. Понял? Вот так.

– Хорошо сказал, дорогой, – донесся из глубины зала голос толстомордого Кости. – Правильно сказал. Как настоящий поэт.

– Слышит, стервец, – покачал головой Нахум. – Такой слух, понимаешь… Кстати, и форма, ты заметил, одинаковая, что у солдат, что у офицеров. Знаки различия есть, а так одинаковая. И если, скажем, на сборах раздают обед, то все равны – и солдаты, и генералы. Бывает, что не хватает еды генералу, если он пришел не вовремя… Видишь, какой анекдот получается.

– Ты меня извини, Нахум, – проговорил я. – Но как-то слабо верится… Эти ребята с оружием, мальчики и девочки, тонкие, изящные, с библейскими глазами… И потом, когда они служат? Повсюду – в городах, в поселках, на шоссе, на пляже – грызут мороженое, едят питу. И все куда-то едут и едут. На автобусах, на попутных автомобилях…

– Известно, куда едут! – воскликнул Нахум. – К маме, на обед. Ночуют у себя дома или у подружек. Конечно, те, кому положено, – дежурят, смотрят на экраны, техника у нас сейчас неплохая и, кстати, своя, израильская. А так все по домам. Как после работы…

Шарканье тяжелых шагов прервало наш разговор. Взор Нахума, обращенный к хранилищу, стал мягче и беспомощнее, точно у близорукого, когда тот снимает очки.

Появился тучный Костя. Слоистые веки наполовину прикрывали черные выпуклые глаза уставшего человека.

– Насмотрелся на свое добро? – спросил Нахум.

– Слушай, писатель, – Костя обратился ко мне, – в каком-то театре я видел, еще в Дербенте… Один жадный еврей сидел со своим золотом. Потом к нему еще пришел сын, или кто-то там, не помню…

– Может, «Скупой» Мольера? – высказал я предположение. – Или, может быть, Пушкин. «Скупой рыцарь».

– Да, я помню. Антисемитская такая пьеса, – продолжал Костя. – Вышли из театра, я говорю жене: «Слушай, как можно? Статья есть специальная за межнациональную пропаганду». Жена ответила: «Дурак ты, Костик. Это – искусство…» Теперь я понял, понимаешь. Молодец был Пушкин, собрал здесь евреев, помог своим искусством. А вообще-то золото – страшная сила. Целый день бы сидел у своего сейфа, только надо идти, делать еще золото. Потому что я богатый еврей. – В тяжелом взгляде Кости я уловил насмешку. Разыгрывает он меня, что ли? – Послушай, ты совсем приехал сюда? Ах, в гости! Тогда молодец! Сюда приезжать не надо. Там, где много евреев, жить очень тяжело. – Костя протянул мне руку. Я поразился какой жесткой и крепкой оказалась его ладонь.

Попрощавшись с Нахумом, Костя ушел.

– Странная личность, – произнес я неопределенно. – Кто это?

– Хороший человек, – коротко определил Нахум. – Один из тех, кто был гордостью Израиля. Коммандос из группы Натана Нетаньягу. Они освобождали заложников в Уганде, в аэропорту Энтеббе. Помнишь ту историю?

Еще бы! Как я мог не помнить историю, которая потрясла мир! В 1976 году после посадки в Афинах французский лайнер, на борту которого летело из Тель-Авива 246 пассажиров, был захвачен палестинскими террористами и угнан в Уганду. Президент Уганды Иди Амин поддержал террористов. Президент Уганды ненавидел евреев еще и за то, что англичане в свое время рекомендовали Уганду как один из возможных вариантов размещения еврейского государства…

Прибыв в аэропорт Энтеббе, террористы отпустили всех пассажиров, кроме евреев, и заперли заложников в здании аэровокзала, требуя освободить из тюрем Израиля арестованных террористов. Иначе они расстреляют пассажиров-евреев захваченного лайнера.

Узнав о происшествии, израильтяне через сорок минут приступили к разработке плана по освобождению граждан своей страны, а также французских летчиков, которые решили остаться со своими пассажирами… В результате операции, осуществленной на расстоянии более четырех тысяч километров от Израиля, заложники были освобождены, террористы и союзные с ними угандийские солдаты убиты. Но при этом погиб руководитель операции. Раненный шальной пулей, он умер в воздухе по дороге домой.

– Так вот, этот Костя – один из коммандос. Он также участвовал в уничтожении террористов, захвативших автобус с детьми. И вообще был орел, пока не заболел какой-то редкой болезнью. Наша лучшая в мире медицина опустила руки – не поймут, в чем дело. Что-то на молекулярном уровне. Орел превратился в раскормленного индюка… А человек он и вправду богатый. После отставки занялся бизнесом, и довольно успешно… Между прочим, я тоже был в коммандос, – улыбнулся Нахум, – но не долго, перевели в обычные войска. Я никак не мог научиться метко стрелять на бегу. Да и под водой неважно ориентировался. Правда, ловко стрелял с парашюта, но этого было недостаточно, там такой конкурс… Но кое-что из мужской работы и мне перепало.

Много любопытного я узнал на этих посиделках в подвале банка «Дисконт». Приходили клиенты, приветливые, милые, состоятельные люди – сабры, сефарды, ватики… Только олимов среди них было не так уж и много. Но попадались. Из тех, кто уже нашел себя. Кто-то купил бензоколонку с автоматической мойкой, кто-то служил на престижном автобусном предприятии «Эгед», кто-то – о чудо! – устроился работать по профессии – врачом. И не куда-нибудь, а в первоклассный госпиталь «Рамбам», практикующим хирургом, с окладом восемь тысяч шекелей в месяц…

– Коммандос – это особое братство, – продолжал Нахум после ухода очередного клиента. – Это особые ударные силы армии. Их сразу узнаешь по внешнему виду. Они не таскают за собой рюкзаки с автоматом. Вернее, таскают, но не так, как эти пацаны и девчонки. У них особая стать. Воинская элита, гвардия… Коммандос может все. Владеет всеми видами оружия, техникой. Выносливые, как верблюды. Хладнокровные, смелые. Настоящие наследники Макковеев… Это потом, через годы, коммандос становятся такими вот, как я, добродушными поэтами. Или такими, как Костя… В молодости об этом не думаешь, в молодости тебя всего поглощает страшная сила – любовь к Эрец-Исраэлю, к Земле Израильской. Одна мысль о трагических дорогах твоего народа порождает такую ненависть к врагам, боль и гордость, что само понятие смерти принималось как величайшее благо, ниспосланное свыше. Да-да, это не поэтическая метафора. Нет силы могущественнее, чем национальное самолюбие. И ничто не может нанести большей обиды, чем оскорбление национального чувства. Знаешь, старик, я счастлив, что приехал сюда. А вдвойне счастлив, что все это не упало с неба, а я сам, по мере своих возможностей, создавал, строил и защищал свою маленькую страну…