Город (СИ) - Владимир Петько

Зал имел форму купола, его светло — серые стены смыкались над головой на высоте метров десяти. Пол под ногами покрыт черным упругим материалом. Видимо какая‑то синтетика. Единственный выход шёл в неосвещённый коридор. Еще в зале был истукан, глядевший неживым взглядом в неизвестные дали. Те двое говорили о нем, как о живом существе и вроде бы что‑то от него хотели.

— Добрый день! — я помахал рукой статуе.

Каменные глаза повернулись и уставились на меня. Вздрогнув, я отступил. Глаза на самом деле были не каменные, но и живыми их не назовешь.

— Простите, если помешал, — сказал я. Глупо конечно звучит, он же статуя, но немного вежливости не помешает.

Я подошел ближе, а глаза так и остались смотреть в то же место. Кажется, наше общение закончилось. Понятно, на что жаловался тот, которого звали Дэнилом.

— Вы любите больных девочек? — спросил я зачем‑то, вспомнив историю, произошедшую здесь.

Истукан ответил на этот вопрос, так же, как и на предыдущие. Глаза его уже успели незаметно для меня вернуться в исходное положение, так что, возможно, мне все это померещилось. Ладно, я ведь не к нему пришел, мне вещи парочки кровавых маньяков нужны.

К сожалению, тарелок и ложек, как в истории, перед истуканом не стояло, только лежало старое одеяло, сложенное пополам. Я опустился на импровизированную лежанку и закрыл глаза. Надо бы на бок повернуться, мелькнула запоздалая мысль, а то опять стошнит на одежду. В следующий миг я неожиданно быстро отключился.

Синее одеяло делили на клетки белые линии. Спящая на нём девочка лет пяти, в синем платье с белыми оборками, почти сливалась цветом со своей скудной постелью. Обнявший ее сзади мальчишка, старше ее на несколько лет из одежды имел только штаны. Скомканная рубашка лежала под головой девочки. К плечу паренька протянул руку его сверстник и бесцеремонно затряс. Спящий вздрогнул и открыл глаза.

— Дэнил? Чего тебе?

Второй мальчишка выпрямился и махнул рукой:

— Пойдем.

Заворочалась девочка, оглянулась на встающего:

— Ты куда Максим? — голос ее дрожал, будто вот — вот расплачется.

— Я на минуту, спи, — буркнул мальчишка в ответ.

Вдвоем они пошли по большому помещению, лавируя между лежащими на полу детьми. Огромный зал напоминал своей архитектурой древний собор — множество бессмысленных украшений на стенах, всмотревшись в которые можно уловить какой‑то сакральный смысл или придумать его, ведь неизвестно, есть он там на самом деле или нет.

Два паренька прошли к широкой лестнице, облицованной мрамором и с чудными фигурками через каждый метр перил. Второй этаж представлял из себя площадку десять на десять метров, со стулом напротив большого окна и длинным баллоном для хранения газа посередине. Мальчишки заглянули в окно. В чернильной темноте снаружи не различить, где кончается черная земля и начинается беспросветное небо. Только вдалеке сверкали маленькие как острие булавки, вспышки.

— Может это наши? — сказал Максим.

Дэнил хмуро посмотрел на него.

— Ты на высоту посмотри. Какие это наши?

— Может там гора… — сказал Максим обреченно.

— Откуда там гора? — зло и с напором ответил Дэнил. — Ты что несешь?

— Значит все? — посмотрел на товарища Максим. — Может ты ошибся? Мама говорила, они никогда не пройдут сюда.

— А про зубную фею она ничего тебе не говорила? — недобро усмехнулся Дэнил. — А то я могу рассказать, чтобы тебе легче было. Если бы эти хреновы экспериментаторы не могли сюда попасть, зачем все взрослые до единого тогда ушли их останавливать, а?

Максим промолчал.

— А зачем наши ушли сражаться, если этих гадов целый мир до этого не остановил? Что сможет сделать несколько тысяч?

— Наверное, они знают… — неуверенно начал Максим.

— Ничего они не знают, — перебил Дэнил. — Как ты думаешь, почему нам сказали, что если небо снова станет светлым, то мы должны будем сами заботится о своем пропитании и о тех, кто младше?

Максим с безнадегой посмотрел в окно.

— Баллон думаешь, они от нечего делать поставили? — не отставал Дэнил.

— Когда начнем? — уныло спросил Максим.

— Сейчас. А то эти гады вроде и там, а через секунду уже здесь.

Они подошли к баллону и подняли лежащие рядом маски. Дышать в противогазах было неудобно, от шума собственного дыхания не слышно того что происходит рядом, а стекла сразу запотели. Дэнил посмотрел на товарища и, убедившись, что тот управился, схватился за вентиль на баллоне. Стальной круг неохотно поддался, и тут же донесся тонкий жалобный свист. Чем больше вращал Дэнил вентиль, тем глуше становился свист, наконец, из клапана наверху повалил плотный белый туман. Он сползал по бокам баллона на пол, растекался во все стороны, а дойдя до края площадки, стекал вниз. Пошипев пару минут, баллон иссяк. Мальчишки в противогазах двинулись вниз. На первом этаже газ, смешавшись с воздухом, стал почти невидимым, только у самого пола от ботинок завихрялись празднично — радужные смерчи. Дети так и лежали, словно ночь идет своим чередом, и время для хорошего крепкого сна. Осторожно, стараясь не задеть тела, двое пробирались к центру зала. Максим повернул голову в сторону синего в клетку одеяла, из‑под его маски раздался невнятный возглас. Дэнил схватил его за руку и сильно дернул. Максим покачнулся и потащился за товарищем, так и смотря себе за спину, на одеяло и девочку в синем платье. В центре зала Дэнил дернул его еще раз, и они опустились у мраморного круга, сантиметров тридцати в диаметре, возвышающегося на ладонь над полом. С разных сторон, в метре от круга имелись отверстия. Максим отполз к левому, Дэнил к правому. Вытащив из‑за пазухи по причудливому длинному ключу, с несколькими рядами зубцов на конце, они посмотрели друг на друга сквозь круглые стекла масок, и одновременно всунули в отверстия ключи. Раздался громкий щелчок. Дэнил схватился обеими руками за мраморный круг и начал крутить его против часовой стрелки, словно выкручивая огромную пробку. Макс посмотрел на него и содрал маску. Он лег на бок и глубоко вздохнул.

— … родную сестру… — донеслись до Дэнила еле слышные слова.

Максим равнодушно смотрел как постепенно, сантиметр за сантиметром, диск выдвигается из пола, обнажая бока, источенные частой резьбой. Через несколько мгновений его глаза застыли, и голова опустилась на пол. Дэнил продолжал крутить, из‑под маски доносилось пыхтение. Мраморный диск вылез из пола уже на добрых сорок сантиметров, прежде чем резьба кончилась. Уже не диск, а цилиндр покатился по сверкающим плитам, ткнувшись в живот смотрящему в никуда Максиму. Дэнил вытащил из‑за пояса короткий кривой нож, похожий на маленький серп, и наклонился над отверстием. Тело его вдруг дернулось, он поднял голову, испуганно оглядываясь. Кроме него, никого живого теперь здесь больше не было, но Дэнил чувствовал чьё‑то присутствие. Тело дернулось еще раз, и он сдернул с себя маску, глубоко вдохнув отравленный воздух. Взгляд его уперся в дно маленького колодца, где из земли выглядывал тонкий бурый стебель с несколькими крохотными листками. Хиленькое растение, которое приказали уничтожить, если всё пойдёт по самому плохому варианту. Руки и ноги Дэнила задрожали и разъехались, он закричал, упав на пол и накрыв грудью отверстие. Тело свело судорогой. Дэнилу с трудом удалось подтянуть правую руку к груди, и загнутый полумесяцем нож медленно вошел между ребер.

— Хрен вам! — прохрипел он со злорадством. — Никого не получите!

Лицо его вытянулось и побледнело, дыхание стало громким и частым. Кровь ручейком текла вниз, поливая стебелек и листки. Но он почему‑то не умирал. Ни от газа, ни от раны. Даже боль не так сильна, как вроде должна быть. В голове еле слышно зашептал тихий голос, через немного к нему присоединились другие. Боль прошла совсем, дыхание стало медленным и поверхностным. Только кровь все также стекала вниз, на стебель. Голоса шептали друг другу непонятные слова, сознание ухватывало только отдельные, похожие на тарабарщину — «церебрум», «пирамис», «корпус манимиларе». Вдруг ударила новая волна боли, не такая как раньше, не физическая, она шла из ниоткуда и со всех сторон сразу, сознание стало меркнуть, окружающий мир поблек и смазался. Волны боли накатывали одна за другой, он (уже не понимая, кто он, на самом деле) не чувствовал, кричит ли, бьется в судорогах или его тело лежит безвольным куском плоти.

Мира больше не было, не было вообще ничего, даже боль пылала заревом в безымянном месте, только где‑то рядом неторопливо текла другая жизнь, совсем непохожая на его собственную, и она что‑то значила для него, потому что безымянное нечто время от времени цеплялось за нее остатками воли. Тон голосов с деловитого постепенно перешел на разочарованный, они почти все затихли, остались только двое, они что‑то решали между собой, потом не стало и их.