Женщина-рыцарь. Самые необычные истории Средневековья - Брезгам Галинакс

моего рассказа. Итак, я оставался девственником, а между тем, я был привлекателен, молод и силён. В Париже любовные отношения легко начинаются и легко оканчиваются; при желании я мог бы каждую неделю менять любовниц, однако робость и стыдливость одолевали меня всякий раз, когда какая-нибудь дама оказывала мне недвусмысленные знаки внимания.

Не ездил я и к девицам, продающим свою любовь за деньги, потому что тогда они вызывали у меня отвращение, – не столько физическое, сколько нравственное. Позже я обнаружил, что многие из них – порядочные, добрые и честные создания, как это ни странно, – во всяком случае, честнее и порядочнее большинства женщин высшего света. Недаром одной из самых верных последовательниц Христа была Мария Магдалина, блудница, перешедшая к святости, не предавшая Иисуса при аресте, не покинувшая Его при казни и державшая Грааль со священной кровью, пролитой на кресте. Почему она была выбрана Господом для этого, она – бывшая жрица разврата? Не потому ли, что в ней разглядел Спаситель те черты, которых не увидел в так называемых порядочных женщинах?..

* * *

Получалось, что я избегал любви, жадно стремясь к ней, – продолжал Робер. – С завистью я слушал рассказы моих товарищей об их любовных приключениях, мечтая о чём-то подобном для себя. Как я теперь понимаю, во мне боролись два чувства, взаимно исключавшие друг друга: желание найти высокий идеал в женщине и желание самой женщины, как таковой, то есть плотское желание. Что победило, как вы думаете?.. Правильно, святой отец: плотское желание одержало верх. Оно внушило мне, что дама, которую я возжелал, и есть тот самый высокий идеал, к которому я стремился, – так что сомнения отпали, и я мог без колебаний добиваться осуществления своего плотского желания.

Как звали эту даму? Давайте назовем ее Ребеккой; должно быть, её уже нет на белом свете, но всё равно я не хочу бросить тень на её имя, – вдруг кто-нибудь из внуков или правнуков моей наставницы в любви случайно прочтёт ваши записи, святой отец, и узнает свою бабушку! – улыбнулся Робер. – Ребекка была старше меня на год, и когда я с ней познакомился, она уже успела овдоветь – её муж на охоте неудачно упал с лошади и отдал Богу душу. Ребекка была блондинкой среднего роста, немного склонная к полноте; трудно было причислить эту даму к красавицам, но записать её в дурнушки тоже было бы несправедливо. Она была привлекательна своей молодостью, свежестью, живостью, но особенно хороши были её глаза. О, её глаза были чудом, святой отец! Огромные, голубые и прозрачные, они излучали кротость, доброту и какую-то детскую беззащитность. Взглянув в них, каждый мужчина ощущал себя Роландом, Тристаном, святым Георгием, готовым сразиться с чудовищным драконом или с бесчисленными полчищами врагов для того чтобы защитить эту даму.

Прекрасная дама, не знающая милосердия. Художник Фрэнсис Дикси

Слабость Ребекки была её силой, и, поверьте мне, она умело пользовалась своим оружием! Евангельские нормы морали не стесняли её: помолившись, исповедавшись и получив отпущение грехов, она считала себя свободной и вновь грешила с твёрдым убеждением, что не совершает ничего дурного. Если бы ей сказали, что она ведёт себя плохо, Ребекка очень удивилась бы, ведь она никому не причиняла зла, а просто следовала зову своей плоти.

Часто меняя любовников, она быстро забывала их и никогда не задумывалась над тем, что с ними сталось, не страдает ли кто-нибудь из них после того, как она его бросила. Чужие страдания не трогали её сердца, поскольку собственные прихоти и желания были для неё превыше всего. При этом Ребекка искренне полагала, что она добра и отзывчива; её взгляд не являлся притворством и именно поэтому был так опасен. Я был одним из многих, кто попался на удочку этой дамы, но я был обманут, потому что хотел обмануться, – кого же винить в этом, как не себя?..

Наше знакомство состоялось на большом пиру, который давал король в своём дворце. Здесь собрались все представители благородного сословия, в том числе много девиц и дам. Их одежды были смелыми, даже очень смелыми, а поведение дам было просто вызывающим. В провинции такого не встретишь: в наших палестинах строго придерживались золотого правила: «Что не видно, то не стыдно», но в большом городе были свои представления о приличиях, здесь скорее можно было сказать: «Стыдно, когда не видно». Грех выставлялся напоказ, а над безгрешными дамами и девицами издевались, называя их недотрогами, злюками и кривляками. Возвышенная любовная поэзия вызывала насмешки; в моде были короткие стишки фривольного содержания, в которых «дама сердца» прославлялась, прежде всего, за телесные прелести и за доступность.

Благородные и чинные танцевальные выходы, которые я ожидал увидеть во дворце, были лишь в самом начале и скоро сменились танцами с приседаниями, подскоками, разворотами и короткими пробежками. Дамы и кавалеры будто старались показать друг другу, как они быстры и неутомимы, сколько в них сил для любовных утех. Танцы, святой отец, это великая похоть, нашедшая в них выход из тайников человеческой души.

– Вы поражаете меня мессир, – улыбнулся монах. – То вы чересчур снисходительны к людским слабостям, то слишком строги.

– Я стараюсь быть справедливым, а справедливость – это и строгость, и снисходительность одновременно, – возразил Робер, скрестив руки на груди. – Отчего я назвал танцы похотью? А отчего брачные игры животных и птиц не обходятся без танцев? Оттого, что в танце эти бездуховные твари показывают, во-первых, свою привлекательность, а во-вторых, какие они замечательные любовники, – но у людей разве не то же самое? Танец действует, как возбуждающий любовный напиток, от него теряют голову, забывают о сдержанности и благоразумии. Вспомните, как Соломея добилась от царя Ирода казни Иоанна Крестителя: через танец обольстила она царя: голову, правда, потерял не Ирод, а Иоанн.

Если завтра у людей вдруг пропадет плотское влечение, то в тот же день исчезнут и танцы, – можете не сомневаться! В монастырях ведь нет танцев, и быть не может, не так ли, святой отец? И дело здесь не в однополом составе монахов или монашек: просто там, где умерло плотское желание, нет места танцу.

– А как же старики, мессир? – заспорил зачем-то Фредегариус. – Вам не приходилось видеть, как они танцуют?

– Само собой, танцуют, – подтвердил Робер, – как танцуют и дети. У стариков это воспоминания о плотском влечении, у детей – предчувствие его. Вот как сильна наша плоть: с детских лет и до глубокой старости она не даёт нам покоя.

– У вас на всё готов ответ,