Застава «Турий Рог» - Юрий Борисович Ильинский

сапоги блестят, смуглую шею оттеняет ослепительный подворотничок. Вот таким бы стать!

Нет, не получится, не с того конца затесан. А если попробовать? Стараться быть дисциплинированным, исполнительным бойцом. Интересно, куда его пошлют, может, в пехоту? Это неплохо, двоюродный брат — пехотинец, хвалит в письмах стрелковые части. А товарищ служит в железнодорожных войсках, тоже, конечно, интересно — железнодорожники есть и на фронте, водят бронепоезда…

Груша постоял в очереди, вошел в комнату, за столом пожилой майор просматривал документы, быстро пропуская остриженных парней.

— Тракторист? Значит, танкист. Колхозный бригадир? В пехоту. Учитель физики? В артиллерию. Вы, Груша?.. Это фамилия такая? В погранвойска.

Груша ушел огорошенный, но, поразмыслив, успокоился: ничего, что не попал на фронт, пограничники всегда на передовой линии. Главное, не учли его профессию — этого Груша опасался более всего.

На заставу он приехал затемно, уважительно поздоровался с часовым. Пограничник дрогнул углом рта: салага! С часовым разговаривать не полагается. В казарме Груша уставился на ражего — под потолок — детину с четырьмя треугольниками в петлицах: ну и бугай!

— Що, не бачив[37] таких? — спросил Данченко. — Нагляделся? Теперь шагом марш за мной!

В кухне вкусно пахло гороховым супом, Груша оживился — заправиться не мешает, в дороге он проголодался. Однако кормить его не торопились, кухня пустовала, во дворе дневальный ножом щепал лучину на растопку.

— Принимайте хозяйство, товарищ боец. Кухня у нас оборудована как положено — котлы, посуда, прочее. Ужин сварен, сами кустарничали. Завтрак в восемь ноль-ноль, обед в четырнадцать, ужин в двадцать ноль-ноль. И чтобы без опозданий!

Груша беззвучно открыл и закрыл рот. Обошел, горестно вздыхая, кухню, заглянул в подсобки, поскреб ногтем котел. Явился дневальный с охапкой щепы.

— Батюшки! Никак повара нашли?! Наконец-то питаться будем нормально. То пригорит, то вовсе сгорит…

— Потом побеседуем, — сухо проговорил Груша. — Пойдем продукты на завтрак получать. С дровами успеется.

Освоился он быстро, солдаты поваров уважают. Груша и бойцом стал неплохим — прилично стрелял, сносно держался в седле. На границу его поначалу не брали, позже наравне со всеми посылали в «секрет», если требовалось кого-то подменить, что бывало не часто. Груша очень старался, когда же он приготовил свое коронное блюдо — знаменитый узбекский плов и чай — «кирепкий, горячий и сыладкий», — заслужил благодарность начальника заставы.

Петухов изводил Грушу несносными шуточками; увидев Костю с Ланкой, повар очень удивился и, поразмыслив, встревожился: неладно получается. Девушка дружит с самостоятельным человеком, отличником боевой и политической подготовки, с которого все пример берут, и вдруг является этот свисток, и все летит к чертям! Конечно, старшина очень занят, должность хлопотливая, день и ночь мотается, а Петухов этим бессовестно пользуется, чуть только освободится, сразу бежит на кордон. Тропа начинается прямо за кухней, Груше хорошо видно, кто по ней ходит. Плетет небось девке невесть что, мозги туманит, а дурища уши развесила. Может, намекнуть Данченко, пусть резвого Петушка попридержит. Наряд-другой подкинет — некогда будет на гулянки шастать. Однако как бы не промахнуться — старшина самолюбив: а ты, мол, зачем встреваешь?

Повар так ничего и не придумал. Петухова старался не замечать, молча совал миску борща, каши и про себя удивлялся: куда только Данченко смотрит! В субботу кино крутили, «Боевой киносборник». Петухов совсем обнаглел, подсел к Ланке, что-то ей нашептывал, а старшина и ухом не ведет. Его, конечно, понять можно, командир, человек солидный, не хочет унижаться…

Старшину Груша так и не решился предупредить, зато на Ланку обрушился:

— Ты что же, красавица, двоим сразу головы крутишь? А совесть?

— Тебя не спросила! — вспыхнула девушка.

Больше на заставе она не появлялась.

На занятиях Костя дремал, оживлялся лишь в тире. Здесь он мог себя показать, чего-чего, а стрелять на фронте приходилось. Выбивал он прилично, но товарищи не отставали. Хиляк Девушкин, то и дело поправляя сползающие очки, укладывал пулю в пулю. По круглой мишени бил так, что Петухов диву дался, — центр черного круга был источен пулями.

— Потрясающая кучность! Хитрый Митрий, выдай секрет столь точной стрельбы…

— Случайность…

— Скромничает, — пояснил Седых. — Девушкин на окружных соревнованиях занял второе место.

Ну и ну! Щуплый задохлик бьет как заправский снайпер.

После обеда метали гранаты, тут Костя отыгрался, показал, на что способен, знай наших — гвардейцы всегда впереди. И, конечно, не удержался, похвастался:

— Вот так, почтенные. Ну, кто кинет дальше, слабаки?

Раздался смех, вперед вышел Данченко, подбросил на широкой ладони литую болванку и зашвырнул ее к плывшим над заставой перистым облачкам. Граната описала полукруг, пыль взметнулась далеко за Костиной отметкой. Данченко метнул одну за другой еще три гранаты, они легли точно в цель.

— Слабовато сегодня.

Данченко, не глядя на уничтоженного Петухова, удалился, провожаемый восхищенными возгласами.

Высоченный, сложенный как древнегреческий бог, Данченко вызывал у Кости острую зависть и неприязнь. Слишком щедро оделила природа старшину; с каждым днем Петухов раздражался все больше: с детства Костя всюду хотел быть первым — в школе, в таксомоторном парке, в роте. Первенство давалось не просто, его приходилось отстаивать — в школе — в стычках со сверстниками. На работе тоже пришлось попотеть, и на фронте случалось туго, но Костя был расторопен, сметлив и всегда готов помочь товарищам. Везде ему это удавалось, но на заставе…

Петухов понимал, что за старшиной ему, конечно, не угнаться, впервые Костя встретил человека, который превосходил его не только в физическом смысле. Но Костя был на редкость упрям, стремление к соперничеству усилилось, когда он познакомился с Ланкой. Особого впечатления девушка не произвела, но, узнав, что за ней ухаживает Данченко, Костя воспринял новость как личное оскорбление. Уязвленный невозмутимым спокойствием старшины, Петухов задумался всерьез. Раньше он просто болтал с Ланкой лишь для того, чтобы позлить старшину, но постепенно стал думать о ней все чаще и чаще, а Ланка, продолжая встречаться с Данченко, Костю не отталкивала: с разбитным пареньком весело и интересно.

Все это не укрылось от пограничников, бойцы посмеивались над Костиными виражами, Данченко по-прежнему был спокоен и невозмутим. «А если он и впрямь ничего не замечает, — размышлял Костя. — Нет, быть того не может — хитрит, притворяется. Ну, ничего, товарищ дипломат, посмотрим, надолго ли тебя хватит».

А Данченко оставался самим собой: дотошным, придирчивым, строгим. Вечера коротал в красном уголке, конспектировал «Историю партии». С Петуховым разговаривал доброжелательно и, как ни присматривался Костя к старшине, ничего не замечал.

Однако со стороны виднее. Однажды повар задержал Костю в столовой, подозвав, долго мялся, не мог начать.

— Ты что же, друг ситный, товарищу в кашу гадишь? Пошто