Застава «Турий Рог» - Юрий Борисович Ильинский

тащила телегу по пыльной дороге, старуха причитала:

— Ну, что я такого сробила? Ведь кабанчик, покель туда да обратно сгоняем, и впрямь провоняется, что же, тогда мясо кинуть? Тухлятину и собака не исть.

— Точно, — охотно согласился Булкин. — Хорошая собака никогда тухлое не сожрет, невкусно ей. Наши заставские собаки, к примеру, несвежее есть не станут.

Булкин весело болтал, подгоняя унылую лошаденку, старуха плаксиво косоротилась, сушила слезы платком. Костя избегал ее взгляда, стыдливо смотрел в сторону: видели бы однополчане, чем приходится заниматься!

На заставе Булкин обстоятельно доложил все начальнику. Зимарёв послал за поваром. Тушу разделывали на толстой плахе. Зрелище не из приятных, Костя недоумевал: зачем все это? Груша чувствовал себя героем дня, профессионально орудовал ножом, покрикивая на подручных. Шкуру сняли, очистили мездру; старуха выла в голос: спортили мясо, как есть спортили — куда теперь с ним?

— Хоть забрать дозвольте. Может, и успею довезти, соломкой обкладу. Батюшки! Никак пластать намеряетесь?

— Мы, бабуля, сейчас с твоей свинки еще одну шкуру спустим, чтобы не парилась по такой погоде, — хихикнул Груша, но осекся под грозным взглядом старшины и, кряхтя, нагнулся над разделанной тушей: — Подсобите кто-нибудь…

Покопавшись в разверстом брюхе свиньи, Груша извлек продолговатые пакеты, вымазанные кровью, и передал их Зимарёву. Начальник заставы вспорол пакет, посыпался серый порошок.

— Что и требовалось доказать, — сказал Зимарёв удовлетворенно. — Опиум.

— Китайский, — добавил Данченко. — Похоже, свежий.

— В отряде уточнят.

— Эх, мамаша! — укоризненно проговорил Булкин. — Свининка-то с начинкой. Какой хунхуз прислал, кому везла?

Когда старуху увели, ефрейтор подмигнул Косте.

— Видишь, какая ведьма? А ты ее пожалел, Петухов. Прижале-ел…

— Ладно! — досадливо отмахнулся Костя. — Скажи лучше, как ты догадался, что в туше что-то спрятано?

— Нутром почуял…

— Интуиция?

— Послужи на границе с мое — научишься сквозь землю видеть.

Белесые бровки ефрейтора обиженно дрогнули, на тугих, малиновых щеках разом высыпали конопушки — не может без подковырок Петухов! Нахватал мудреных слов и мечет, словно козыри…

После обеда Костю окликнул Девушкин.

— Дело есть. Боевой листок выпускаем.

— И на здоровье. Мне-то что?

— Можешь считать это своим комсомольским поручением.

Костя согласился без особого энтузиазма, отказаться не мог: общественной нагрузки у него пока не было.

— Что от меня требуется?

— Сущий пустяк, — обрадовался комсорг, справедливо полагавший, что Петухов будет сопротивляться. — Напиши заголовок.

Петухов загрустил.

— Бумага есть?

— Ватман.

— Годится. А краски?

— Все есть, даже перья плакатные.

Плохо дело, подумал Костя и вдруг просиял. Напустив на себя озабоченный вид, виновато проговорил:

— Я, конечно, с удовольствием. Хоть сейчас. Но… Видишь ли, — голос Кости задрожал от скрытой печали. — Я не умею рисовать. Понимаешь, какая досада!

Девушкин прищурился: хитер монтер, хочет отвертеться, сачок, не выйдет.

— Что ж… В таком случае сочини заметку. Писать, надеюсь, не разучился? Сделаешь зарисовочку о Булкине, как контрабандистку задержал. Случай свежий, интересный. Ты же с ним был, тебе и карты в руки. Странички на полторы, не больше…

Костя поднял на Девушкина невинные глаза: привязался, репей! Нужно еще успеть написать письмо домой и ребятам в роту. Но, ничего, голой рукой, комсорг, меня не возьмешь, мало каши ел…

— Это можно. Запросто накатаю, в школьной редколлегии три года состоял, руку набил, сделаю в лучшем виде. Но… удобно ли? Вот вопрос.

Девушкин рассердился: придется этого Петухова воспитывать, отлынивает от комсомольского поручения.

— Увиливаешь?

— Выбирай выражения, Дмитрий! Я от общественной работы никогда не отказывался, просто ты ставишь меня в неловкое положение.

— То есть? Объясни.

— Ребенку ясно… Старуху кто задержал?

— Ефрейтор Булкин.

— Один?!

— И ты, разумеется. Вы вдвоем

— Вот то-то и оно!

— Ну и что же? — Раздосадованный Девушкин нервничал: время на исходе, скоро комсомольское собрание, а тут изволь вести бестолковый разговор с разбитным хитрецом. — Что ты хочешь этим сказать, Петухов?

— А вот что. Петь себе дифирамбы не желаю, не имею права. Не по-комсомольски это. Скромность, как известно, украшает человека. Ты бы о себе написал?

— Нет, конечно! Но кто тебя заставляет — пиши о товарище.

— А я, значит, ни при чем? Меня, выходит, там не было и капитан не мне благодарность объявил?

…Заметку пришлось писать самому Девушкину.

III

ЛАНКА

Солнце высвечивало дно реки, яркие лучи играли на перекатах. Приток Турги, Серебрянка, петлял между сопок; берега, густо заросшие осокой, светлели кое-где каменистыми проплешинами. Густой кустарник местами подступал к самой кромке берега, иногда сбегал и вовсе к воде, окунув ветви в реку, они казались изломанными, чернели в голубой прозрачной воде, играющей нежно-зелеными лохмами водорослей. Иногда их выплескивало на крупные гладкие гольцы, на солнце они быстро темнели, рассыпались бурой пылью.

Вечерело.

Костя зашел в казарму, достал из тумбочки оставшуюся от завтрака горбушку, пайковый квадратик сахара. Сразу захотелось есть, не удержавшись, он отгрыз кусочек, и горбушка показалась на удивление маленькой: придется клянчить у Груши добавку. Увы, Костя выбрал неудачное время: повар пребывал в мрачном настроении.

Подгоняя хворостиной коз, он угрюмо размышлял о своей отнюдь не героической должности. Товарищи давно на фронте, в каждом письме — скрытый упрек. Правда, двое одноклассников попали на военный завод, но не поварами же они там были! А остальные сражались на разных фронтах; маленький вихрастый Генка Степанов и вовсе каким-то чудом угодил в военно-морской флот, кажется, на эсминец или какой-то другой корабль — из письма понять невозможно, одно только ясно — задохлик Генка тоже воюет!

Получив назначение на границу, Груша обрадовался, но начальник заставы узнал, что он работал в сельской чайной, и вопрос был решен.

Увидев Костю, Груша подхлестнул медлительных коз.

— Добрый вечер, — вежливо сказал Костя.

Груша сделал вид, что только что заметил бойца.

— А, это ты, Петухов. Гуляешь?

— Ничего подобного, — Костя сориентировался мигом. — Тебя встречаю, хочу помочь.

— А ты не шутишь? — Груша недоверчиво заморгал. — В таком разе будь добр попаси скотинку, а я на кордон смотаюсь. Дед обещал медку подкачать. Угощу.

— Попасти? С удовольствием. Правда, времени у меня маловато, но так и быть, на полчаса подменю. Давай хворостину.

Вот бес! До кордона пять километров. Повар помрачнел, но Петухов держался так искренне, что Груша усомнился: может, действительно времени у человека в обрез?

— Говори, зачем пришел. Небось снова продукты канючить?

— Что поделаешь, приходится унижаться, — вздохнул Костя. — Ради бедных животных я на все готов.

— Бедные! Это прорвы! Чтоб их утробы ненасытные натрое распались! — Груша огрел хворостиной ближайшую козу, коза мемекнула. И вдруг повар просиял, Костя удивленно повернулся: к ним приближалась девушка.

Загорелая, носик задорно вздернут, пшеничные волосы рассыпаны по плечам, простенькое платье обтягивает ладную фигурку… Груша расплылся