Остров - Дмитрий Соболев

— Простите, товарищ контр-адмирал, — пролепетал он, — я не знал, о том, что вы…

— Это ничего, — ободряюще улыбнувшись, ответил старик, — я понимаю. Со своей стороны обещаю сделать все возможное, для того чтобы шум прекратился. Вопрос исчерпан?

— Да, то есть… — сбился молодой человек, — разрешите доложить капитану, о том, что вы находитесь на борту?

— Разрешаю, — ответил старик, — только, ради Бога, прошу вас избавить меня от каких-либо знаков внимания. Я уже давно в отставке, и не помню, когда в последний раз надевал форму.

— Есть, — щелкнул каблуками помощник капитана, — разрешите идти?

— Идите.

Молодой человек, развернувшись на каблуках, почти строевым шагом направился к лестнице.

Старик проводил его взглядом и скрылся в свое каюте.

Когда он вошел, то увидел, что Настя на четвереньках стоит на полу и рукой закрывает рот, пытаясь сдержать тошноту.

— Старик снял пиджак и бросил его на койку, потом легко подхватил женщину на руки и вынес в коридор.

Он донес ее до двери, ведущей в гальюн, зашел в него и опустил ее перед унитазом. Женщину сразу же вырвало.

Старик вышел из гальюна, неся женщину на руках. Он донес ее до каюты и вошел. Сразу же уложил больную в койку, накрыл одеялом. Настя была бледной, но теперь выражение ее лица изменилось, она слабо улыбнулась, и прошептала:

— Спаси меня, папа.

Старик улыбнулся. Взгляд его был полон нежности, к дочери.

— Спи, тебе надо поспать, — сказал он, — завтра у нас тяжелый день.

Женщина кивнула и закрыла глаза. Старик полюбовался ею какое-то время. Потом надел пиджак и вышел из каюты.

По лестнице он поднялся на палубу, где все еще бушевала стихия, и не было ни одной живой души. Старик подошел к борту, стал смотреть на бушующее море. Полы его пиджака раздувал ветер, брызги от волн били в лицо. Вдруг старик страшно и протяжно крикнул навстречу стихии, это не был крик ярости, это был вопль отчаяния. Правда, его совсем не было слышно, потому что рев волн и свист ветра тут же поглотили звук. Через секунду лицо старика снова стало спокойным и бесстрастным. Он застегнул пиджак на все пуговицы, повернулся, собираясь вернуться к себе в каюту, но тут его взгляд случайно встретился с взглядом вахтенного матроса, закутанного в блестящий от дождя и брызг плащ, который на протяжении всей сцены с любопытством наблюдал за стариком. Не изменив выражения лица под взглядом матроса, контр-адмирал спокойно и с достоинством покинул палубу корабля и скрылся в надстройке.

Старец Анатолий проснулся в котельной на куче угля. Внутри котельной все осталось по-старому, но сильно изменился сам истопник, его высокая фигура сгорбилась, лицо потемнело и осунулось, борода была совсем седая, говорил он хрипло, часто со свистом вдыхая и выдыхая воздух. Самодельная ряса его совсем почернела и засалилась от угольной пыли. Отец Анатолий сел на своем каменном ложе и принялся откашливаться. В этот момент из-за двери послышался голос Иова.

— Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…

— Аминь, — хрипло выдохнул старец.

Иов вошел в келью. Он совсем не изменился, был все так же крепок, и борода его все так же была ухожена.

— Благословите, отец Анатолий, — попросил Иов.

— Нечего мне тебя благословлять, — ответил истопник, — это мне у тебя благословляться надо, у меня грехов вдвое больше твоего.

— Да что вы говорите такое… — начал было Иов.

— Ладно, хватит Ваньку-то валять, знаю я, что ты меня не любишь, из-за любви ко мне настоятеля стараешься.

— А за что тебя любить? — вдруг зло заговорил Иов. — Ты же мимо моей кельи без шуток не ходишь, то ручку дегтем вымажешь, то дрянь какую подкинешь… Ты думаешь, я без твоих намеков грехов своих не знаю?..

— Ты, вот что… прости меня, брат, забудем, — вдруг печально сказал истопник.

Иов удивленно уставился на старца. Но тот вдруг замер и словно бы о чем-то задумался.

— Ты о чем думаешь, отец Анатолий? — спросил Иов после долгого молчания.

— Думаю, как упросить Царя Небесного о том, чтобы дал мне перезимовать эту зиму в монастыре, потому как братии тяжко будет рыть могилу для меня в мерзлоземе.

Отец Иов с облегчением вздохнул:

— Ну, слава Тебе Господи, опять шутить начал, а то я уж подумал, ты того…

Истопник поднялся, пошел куда-то в угол котельной, вернулся с двумя ведрами для угля.

— Я чего пришел-то, — вдруг вспомнил Иов, — Ты зачем мне ладана и смирны прислал?

— В четверг отпевать будем, — возясь с ведром, у которого отвалилась дужка, небрежно ответил истопник.

— Кого отпевать-то? — с интересом спросил Иов.

— Кого Господь положит того и отпоем… Может, и меня…

— Тебя? Да что ты, отец Анатолий… Бог с тобой, как же это?!.. — сморщил лицо Иов.

— «Объяли меня волны смерти, и сети смерти опутали меня», — процитировал истопник.

— Ты чего, правда, что ли, помирать собрался? — изменившись в лице, спросил Иов.

Истопник молчал.

— Так я для тебя гроб закажу, какой хочешь — хочешь, сосновый, хочешь, дубовый?.. На материк, на подворье к митрополиту кого-нибудь пошлю. У него там брат Фома, сильный плотник. Ты только скажи…

— Чего зря людей гонять, — ответил истопник, по-прежнему возясь с ведром, словно разговор шел о каких-то обыденных вещах, — гроб мой давно готов.

— Где же он? — все более удивляясь речам старца, спросил Иов.

— На колокольне, лет пять уж, как меня дожидается.

Они поднялись на монастырскую колокольню. Первым на верхнюю площадку поднялся Иов, а за ним, тяжело дыша, наверху появился и истопник. Он остановился, чтобы перевести дух. Здесь дул сильный, холодный, пронизывающий до костей ветер. Иов, ежась от холода, в недоумении оглянулся. На колокольне, кроме старого длинного просмоленного ящика ничего не было. Иов вопросительно уставился на истопника.

— Вон он, — тяжело дыша, прохрипел отец Анатолий, указывая на ящик.

Иов и истопник подошли к ящику, открыли его. Внутри, кроме потемневшей от времени соломы, да нескольких разлохмаченных канатов, которые видимо когда-то служили для раскачивания тяжелых колокольных языков, ничего не было.

— Может, гроб все-таки заказать? — осторожно спросил Иов.

— В нем, в нем, батюшка… — настаивал истопник, — Такое мое завещание… Аминь…

— Вот почему ты такой?! — вдруг завелся Иов. — Даже помереть без выкрутасов не можешь. Все люди как люди, в гробах лежат… Даже почтенных Оптинских старцев и то в гробах хоронили… Ему же нате, ящик из-под канатов подавай. Гордыня это отец Анатолий, гордыня…

— А ведь я тебе наврал, — хитро щурясь, сказал вдруг истопник.

Иов осекся.

— Ведь ты меня любишь, отец Иов, — засмеялся старец.

Иов насупился и, не отрываясь, смотрел на старца.

— Ведь, правда же, любишь? — не отставал от него истопник.

— Да я тебя терпеть не могу, старый хрыч! — вдруг закричал на истопника Иов, — Вот ты меня спрашивал, за что Каин Авеля убил? Я тебе отвечу за что; я ведь, как ты хотел, людям помогать, да не принимает мои жертвы Господь… Эх, да что с тобой говорить…

— Когда я помру, небось, плакать будешь? — продолжал весело спрашивать истопник.

— А! Да!.. — хотел что-то сказать Иов, но только махнул рукой на старца и пошел к лестнице.

Истопник остался один на колокольне, он, улыбаясь, смотрел вслед Иову. Потом подошел к краю колокольни. Отсюда был виден весь монастырь и весь остров как на ладони. Было видно, как к старой пристани причалил небольшой пассажирский корабль, и на пристань стали сходить пассажиры.

И вдруг старец Анатолий, набрав полные легкие воздуха, прокричал петухом, потом еще и еще, и получилось это у него так правдоподобно, как будто кричит настоящий петух. Неожиданно, откуда-то со стороны пристани ему ответил другой петушиный крик. Тогда истопник закричал снова, ответный петушиный крик опять повторился. Старец весело засмеялся.

Истопник спустился с колокольни и наткнулся на настоятеля монастыря Филарета. Филарет, выглядел сильно постаревшим, его круглое лицо прорезали морщины, но глаза по-прежнему светились наивностью и детской добротой.

— Все развлекаешься, проказник? — строго спросил Филарет.

— Доложили уже? — спросил истопник.

— Что ты помирать собрался?

Отец Анатолий кивнул. И вдруг сильно закашлялся. Филарет помог ему сесть на стоящую у стены лавку.

— Сказали, — грустно ответил Филарет, — жаль мне терять тебя.

— Ничего, Бог милостив.

— Я вот что подумал, — начал Филарет, — хочу постричь тебя в схиму…

— Даже и не думай, — отмахнулся от настоятеля истопник, — всю жизнь жил земной жизнью, спасал от правосудия живот свой, а теперь перед смертью отрекусь от него. Словно бы это и не я…