Остров - Дмитрий Соболев

Голос истопника. Пришла раба божья, просит помолиться за упокой убиенного воина… (кричит) Как звать-то воина?!

Женщина. Михаил.

Голос истопника. Как, как?!

Женщина. (кричит) Михаил!

Голос истопника. …за убиенного воина Михаила.

Голос отца Анатолия. Нечего заупокойные службы по живым заказывать.

Голос истопника. Как же это отец Анатолий, он же еще в сорок четвертом голову свою в брани сложил.

Голос отца Анатолия. Ничего он не сложил. В плен он попал, а после победы во Франции на поселение остался. Сейчас болеет, вот и вспоминает жену свою первую любимую. Хочет повстречаться с ней перед смертью.

На лице женщины, которая слышала весь этот разговор через приоткрытую дверь, изобразилось крайнее изумление.

Келья отца Анатолия представляла собой маленькую каморку, места в которой хватало только для того, чтобы стоя на коленях творить молитву перед иконами, которыми сплошь были увешаны стены каморки.

Истопник находился в каморке один и, стоя перед образами на коленях, разговаривал сам с собой на два голоса, как хороший актер.

— Что же ей теперь горемычной делать? — спрашивал истопник своим обычным голосом.

— Ясно чего, — отвечал он же, но голосом скрипучим, словно у древнего старика, — во Францию надо ехать, утешить страдальца перед смертью и рукой своею глаза ему закрыть.

— Спасибо, батюшка, что надоумил, вот спасибо, пойду, обрадую бедняжку, — сказал истопник своим обычным голосом и вышел из каморки обратно в котельную.

— Ну, все слышала? — строго спросил истопник паломницу.

Женщина часто закивала головой.

— Ну, вот и исполняй, — сказал истопник и посмотрел на показания манометров на котлах, после чего распахнул затвор одной из печей, взял лопату и принялся подкидывать уголь в огонь.

— Как же это, батюшка, — наконец, спросила женщина, — я и во Францию?

— А что ж тут такого, во Франции тоже люди живут, по земле ходят. В двенадцатом году казачки наши там были, говорят, понравилось им там очень. Я тебе, баба, прямо завидую, — и истопник перестал бросать уголь и мечтательно задумался, видимо представляя себе — какая она Франция.

— Да как же это батюшка, это же капстрана, меня и не выпустят.

— Тю, раскудахталась… Если отец Анатолий сказал, значит, выпустят, — авторитетно заявил истопник и снова принялся подбрасывать уголек.

— Да у меня же дом, корова, хозяйство, хряка вон резать надо… — взмолилась женщина.

— Продавай, — отрезал истопник.

— Все?

— Все, а за хряка твоего хорошие деньги дадут… Славный хряк… Кабы я мясо ел, я бы у тебя его сам купил, — радостно сообщил истопник, захлопнул затвор печи и поставил лопату в угол.

— Да вы, батюшка, надо мной издеваетесь? — чуть не плача сказала женщина.

— Это еще что такое? — строго сказал истопник, — Тебе что важнее, хряк твой или с мужем, которого, как ты говоришь, уже тридцать лет любишь, перед его кончиной повидаться?

Женщина тупо уставилась на истопника мокрыми глазами.

— Вот, иди и исполняй предначертание, — закончил свою речь истопник.

— А стиральную машину покупать? — вдруг спросила женщина.

— Какую еще машину? Ты что ее, с собой во Францию потащишь? Не надо тебе никакой машины. У твоего мужа французская машина есть, вам ее одной хватит…

Настоятель монастыря на острове Холодный отец Филарет сидел за столом в своей обширной келье со сводчатыми потолками. На вид ему лет пятьдесят, был он тучен, но невысок. Его реденькая борода вокруг круглого подбородка в сочетании с чрезвычайно мягкими чертами лица делала всю его фигуру немного комичной. Один вид его мог вызвать улыбку, особенно когда он перед чтением книг водружал на нос большие круглые очки с толстыми дужками, совершенно не шедшие к его лицу.

Вот и сейчас Филарет, сидя за столом, читал келейное правило. Как вдруг в келью незаметно для настоятеля вошел Иов.

— Благословите, батюшка, — смиренно попросил не замечающего его Филарета Иов.

Настоятель вздрогнул и строго посмотрел на Иова.

— Вот вечно ты меня пугаешь, — сказал он недовольно, но благословил монаха. — И где ты только так ходить бесшумно научился?

— Хотите, я себе подковки на боты сделаю, чтобы меня завсегда издаля слышно было? — проникновенно спросил Иов.

— Я тебе сделаю, здесь монастырь, а не конюшня. А если все себе подковы наделают, это какой тупа-тум начнется, как на ипподроме. А мне что же, ставки на вас делать прикажешь? Вы же и так, ни помолиться, ни духовному размышлению предаться не даете, вечно у вас что-то горит. И так вроде на острове живем, а покою никакого нету… Ну, чего опять стряслось?

— Осмелюсь доложить, отец Анатолий… — начал было Иов.

— Опять отец Анатолий, ну, что он еще натворил? — недовольно спросил Настоятель.

— Вот, тут все написано, — и Иов достал из-под рясы сложенный листок и протянул его настоятелю.

— Чего ты мне свои писульки суешь? — отмахнулся от него Филарет. — Мы, чай, не на партсобрании. Если есть что сказать говори, а этого, — кивнул он на бумагу, — я чтобы больше никогда не видел.

Иов быстро запрятал листок обратно под рясу, откашлялся и, вперив взгляд в потолок, стал что-то вспоминать, потом произнес хорошо проставленным голосом следующую речь, с чувством, с толком, с расстановкой, словно читая ее с листа:

— Значит, первое: По причащении святых тайн отец Анатолий становится не перед престолом, но, оборотясь в отворенную пономарскую дверь лицом к народу, как бы на показ…

— Это и я замечал, — опечалившись, с вздохом сказал настоятель.

— Второе: В высокоторжественные же дни, — продолжал Иов, — отец Анатолий, хотя и участвует в Богослужении, но не выходит на молебны, а разоблачаясь, уходит из церкви, за что неоднократно был лишаем трапезы… Третье: во время Литургии, обратясь к аналою, отец Анатолий, не смотрит в служебник и как бы отвращается от святого престола, а при выходах из алтаря требует напоминания. При великом же выходе, по перенесении Святых Даров, не держит служебник перед собой и не обращает очей и сердца к святому престолу, совершая поклонение, а все смотрит в книгу, лежащую на аналое…

— Ну, хватит, у меня уже голова от тебя кругом идет. Где он сейчас? — спросил Филарет морщась, ему явно не хотелось ввязываться в эту свару между заведовавшим в монастыре хозяйственной частью Иовом и старцем Анатолием.

— Где же ему быть? В котельной у себя чай с сахаром с мирянами трескает, — зло ответил Иов, — Позвать?..

— Не надо, я сам к нему схожу… Да, ты передал ему мою просьбу, о том, чтобы он оставил послушание в котельной и перебрался в мою келью? — вспомнил Филарет.

— Передал, — хмуро ответил Иов.

— И чего?

— Ничего, спросил — знаю ли я, за что Каин Авеля убил?

— Занятно, — улыбнулся настоятель, — и за что?

— Ну, знаете, вы уже меня совсем обижаете, — вдруг огорчился Иов.

— Ладно, ладно, прости меня грешного. Иди, я сам с ним разберусь, — закончил неприятную аудиенцию Иова настоятель.

Иов почтительно поклонился и вышел из кельи Филарета.

— Как же, обидишь тебя, — сказал, оставшись наедине с самим собой, Филарет, но тут же перекрестился на висящий в кельи иконостас и промолвил: — прости мне Господи мои прегрешения, наставь меня на путь истинный и укрепи…

Истопник, он же старец Анатолий продолжал принимать мирян в своей кочегарке. На этот раз к нему вошла женщина лет тридцати с изможденным лицом. На руках у нее был худой, совсем высохший мальчик лет восьми с большими печальными глазами. Женщина вошла и остановилась в дверях.

— Сядь, — кивнул истопник на чурбак, заменяющий ему стол.

Женщина покорно села, придерживая ребенка на коленях.

— Чего с ним? — спросил истопник, глядя на ребенка.

— С крыши сарая упал, сломал ногу. Теперь вот бедро гниет. Уже четыре операции делали, ничего не помогает…

Из глаз женщины потекли слезы.

— Как зовут мальца? — спросил истопник.

— Колей, — всхлипывая, ответила мать.

— Коля, Коля, — позвал истопник.

Мальчик посмотрел на старца одними глазами, не поворачивая головы.

Отец Анатолий скрылся в своей маленькой келье и через секунду вернулся с иконой Богородицы. Поставил икону на полку в кочегарке.

— Вставай, — сказал он заплаканной женщине.

Женщина поднялась, все так же держа мальчика на руках.

Истопник взял чурбак, установил его прямо перед иконой.

— Ставь его сюда, — приказал отец Анатолий, указывая на чурбак.

— Да, как же… он же и сидеть-то толком не может, — удивилась женщина.

— Ставь, ставь… Я его с другой стороны поддержу, — приказал старец.