Цвет полевой - Владимир Скребицкий

Петровичем Крюковым.

Роста он выше среднего, жилист, мускулист, немного сутуловат, всегда без головного убора, редкие седые волосы на косой пробор, лицо скуластое, глаза очень светлые, время от времени в них вспыхивают искорки, поджимаются губы, и лицо это, в общем-то, довольно мрачноватое, приобретает выражение лукавое и насмешливое.

Его поставленные в снегу палатки встречали рассветы над Памирскими ледниками: Гармо и Фортембрасом, его отриконенные ботинки ступали на все перевалы главного кавказского хребта, его ледоруб прокладывал путь по ледовым и снежным склонам… И какие у тебя были основания мандражить, идя по гребню, когда тебя страховал сам Крюков.

Ему 65 лет, но те, кто знали его в 35, говорят, что он нисколько не переменился, разве что морщин больше, и хотя на вид стал более суров, но в сущности своей помягчал.

В прежние времена, бывало, никаких различий не делал между прогулками по Подмоскавью и переходами по зимней тундре. Требовал, чтобы на маршруте Малино-Опалиха группа шла с полной выкладкой и даже несла с собой запас пресной воды на день перехода — всякое может случиться!

И когда ходили с Федором Петровичем, то, действительно, чувствовали, что повернуться может по всякому. Пусть сейчас светит солнышко, чирикают воробышки, на раскладных стульчиках сидят пенсионеры, и до поселка рукой подать. Но вот задует северный ветер, потемнеет, нахмурится все вокруг, загудят сосны, исчезнут и воробышки и пенсионеры, не видать станет ни жилья, ни дороги, заметет поземка, загудят лавины, разверзнутся хляби небесные, и ты поймешь, что с подмосковной просекой тоже шутить не стоит, что она не в квартирке твоей проложена, а в природе, где вода и ветер, и дикие звери, и надо быть ко всему готовым, ибо… всякое может случиться.

Если Федор Петрович и не говорил всего этого, то это было ясно и без слов. Достаточно было взглянуть на его сосредоточенный вид, на его огромный рюкзак, чтобы понять, что не на прогулку ведет он группу, но в поход, всегда в поход, сегодня, может быть, не такой опасный и сложный, а завтра., как знать.

И за это ценили его в группе. Ценили и признавали неизменным своим руководителем, неизменным лидером. Ценили и терпели, несмотря на причуды и деспотизм. Все терпели, все принимали, с одним только не могли примириться: со слишком ранними выходами на маршрут.

"Ну, ведь это же — все-таки отдых. Это же — наш выходной день. Почему же нельзя выйти попозже?!"

Но здесь (так же, как, впрочем, и во всем остальном) Крюков был неумолим, и электричек, позднее, чем 9.00, для него, кажется, просто не существовало. И однажды группа взбунтовалась: все объединились, все сговорились и на привале предъявили Федору Петровичу ультиматум — сбор не раньше, чем в 10.00. Или — ходи один.

И Крюков смолчал, не посмел возразить против мнения коллектива, побоялся оказаться в изоляции, смолчал и помрачнел и за весь остальной путь не сказал ни слова. И всем стало немного не по себе — сломили Крюкова, и все-таки все ликовали — коллектив победил, восторжествовал vox populi. Неясно было только, насколько победил, насколько восторжествовал. И потому, когда при расставании было объявлено, что в следующее воскресенье поедут с Савеловского вокзала до станции «Морозки» поездом… Федор Петрович склонился над расписанием, у всех дух перехватило: "Ну, 10.30! Ну, 11.20"…"Поездом 8.40. Сбор у пригородных касс в 8.25".

— Федор Петрович, но мы же решили!

— Да, там, вроде, у касс сейчас какие-то заборы понастроили. Так что, в случае чего, в четвертом вагоне от конца. Салют.

Я, кстати, ничего не сказал о его профессии. Он — инженер-электрик, но по призванию, конечно, турист. "Турист, par excellence", как сказал бы Олег Моисеевич Барен, любитель употреблять иностранные словечки и тем на мгновение повергать членов группы в молчание и недоумение — как тут поступить: сделать вид, что все понятно и закивать, или спросить попросту, что, мол, это значит. Молчание прерывает Варя:

"Пар что?" "Ах, милая Варя, par excellence, то есть по преимуществу. Ну, вы же, я думаю, согласитесь, что в первую очередь Федор Петрович все-таки великий турист, а уж затем, так сказать, Фарадей, Гальвани… какие еще есть великие физики-электрики… хорошо бы, знаете, кого-нибудь из отечественных…"

Олег Моисевич — на вид полная противоположность Федору Петровичу. И, хотя все туристские причиндалы — ковбойка, кеды, рюкзак — все при нем, но все это как-то разболтано, неподтянуто, неприлажено. Даже представить себе нельзя, как выглядела бы эта расхлябанная фигурка где-нибудь, скажем, на ледовом склоне. Впрочем, ни на ледовые, ни на снежные, ни на скальные и вообще ни на какие склоны Олег Моисеевич не ходок. Он — любитель подмосковных походов. Вот здесь, поспешая за Крюковым, перепрыгивая с кочки на кочку и почти ни на минуту не закрывая рот, здесь он в родной стихии.

"А все эти склоны, ледопады, ледорубы… нет, милый Федор Петрович, это не для белых людей".

Я хочу еще раз вернуться к личности Федора Петровича, он вполне того заслуживает. Я не хочу, чтобы сложилось о нем представление, как об упрямце и самодуре, и хотя, конечно, как говорится, не без этого, но все же не это в нем главное. Федор Петрович — лидер, и, как настоящему лидеру, ему присуща способность притягивать к себе людей самых разных, притягивать и общаться с ними, проявляя порой деспотизм, а порой, напротив, широту и терпимость.

Так, например, однажды, когда часть группы отреклась от него и стала под другие знамена, а затем, хлебнув горькой чаши, вернулась назад, вы думаете, он злился или мстил — ничуть. Он и бровью не повел, когда в очередной раз увидел блудных детей, собравшихся все как один с виноватым видом без опозданий, без пререканий, у пригородных касс такого-то вокзала. "Так, все в сборе? — сказал он, — пошли". И когда на привале в разговоре Таточка вдруг упомянула, что вот, мол, "в прошлый раз, когда мы не с вами ходили" (сказала и сразу осеклась — "зачем это я вспомнила", и все подумали — зачем это она), Федор Петрович повернул голову и спросил удивленно: "А вы в прошлый раз не со мной ходили? А я что-то не заметил, что вас не было". Хитрец! Все-то он заметил, все-то учел и, повторяю, не только не мстил, но как отец, обрадованный возвращением сына, особенно был благостен, особенно расположен, и на следующий раз маршрут объявил, всей группой самый любимый, и сбор назначил в 9.30, так что. и барашка заколол и пир уготовил. Впрочем,