Очарованная вальсом - Барбара Картленд

Коляска, на сиденье которой сжалась в комочек Ванда, медленно катила по извилистым улочкам, запруженным экипажами самых разных фасонов: большими, не очень и совсем маленькими и невзрачными. От нахлынувших на нее чувств и невеселых фантазий Ванда внезапно ощутила себя ничтожной песчинкой в этом холодном и отчужденном от нее людском море — незаметной, маленькой, затерянной среди огромного мира и бесконечно, бесконечно одинокой…

«Неужели я и в самом деле так сказочно расхрабрилась, что решилась пожаловать в Вену — причем абсолютно одна? И это в город, куда со всей Европы съехались сейчас знатные и богатые люди, обладающие и властью, и положением?» — уныло, почти сокрушенно думала Ванда, вслушиваясь в звуки города, доносившиеся до нее со всех сторон. И, как это водится у особ весьма впечатлительных, к каковым принадлежала и Ванда, калейдоскоп ее переживаний состоял из многих частичек разной степени яркости. Вперемежку с картинами ночного разбоя она с тем же ужасом представляла себе свои наряды. Платья ее, уложенные в кожаные чемоданы служанкой — пожилой женщиной, слабое здоровье которой не позволило ей совершить путь в Вену для сопровождения молоденькой девушки, — наверняка покажутся здесь деревенскими, никак не отвечающими моде! Но здесь, в большом и шумном европейском городе, моде следует каждая уважающая себя дама…

Потом мысли и чувства перескакивали в недавнее прошлое. Сколько сил она потратила, собираясь в столицу! Ведь это было очень непросто — уговорить сестер отца, которые твердили ей, что ничем хорошим эта поездка не кончится! Они, наверное, и настояли бы на своем, но не могли не исполнить последней воли Карлотты Шонборн и, в конечном счете, сдались, не переставая тем не менее каркать — что те старые, взъерошенные вороны — о мрачном будущем, какое ожидает «бедную, доверчивую, несмышленую» Ванду в столице.

И вот теперь Ванда горестно сетовала: настолько ли уж ошибочными оказались эти пророчества? В Вене она не знает никого, кроме князя. Он действительно оказался к ней добр — добрее и милостивее, чем она могла надеяться. Она до сих пор была взволнована тем, что он не только хорошо ее принял, но даже попросил помочь ему ради Австрии. Однако то, что во время разговора с князем казалось ей легким или, по крайней мере, посильным, сейчас начинало внушать ей страх, гасивший ледяной хваткой вспыхнувший в ней огонек восторга.

С какой легкостью князь рассуждал о том, как она познакомится с царем Александром, будет с ним танцевать, сумеет разговорить его! Теперь, оставшись одна, Ванда начинала понимать, насколько это все нереально. Коляска везет ее к баронессе… Но как знать, какой прием ее там ожидает? Не возникнут ли какие-нибудь обстоятельства, которые не позволят ей попасть на сегодняшний бал?

А что она наденет? О, этот вопрос всегда остается важнейшим для любой женщины. Поддавшись в какой-то момент панике, Ванда собралась было приказать кучеру разворачиваться и отправляться назад, домой, туда, где она будет чувствовать себя в безопасности, в окружении знакомых вещей, где все просто и все легко. Но ей вдруг вспомнилось лицо матери — изнуренное, бледное от болезни, внезапно просветлевшее на минуту, когда она тихо проговорила ей:

— Мне хочется, чтобы ты повеселилась, родная моя. Чтобы у тебя было то же, что и у меня в юности — танцы, балы и… кавалер…

— Где я здесь все это найду? — рассмеялась в ответ Ванда.

Она любила свой дом, стоявший на высоком склоне вдали от города. Часто они с матерью месяцами не видели никого, а только работавших в их поместье крестьян.

— Да, ты права, я полагаю, это невозможно, — согласилась Карлотта Шонборн, прикрыла глаза и откинулась на подушки. Этот короткий разговор утомил ее, и она не думала больше ни о чем, желая лишь одного: уснуть.

Однако спустя несколько дней угасшая было искорка вновь вспыхнула в ней.

— Подойди, Ванда, — попросила мать как-то утром. — Закрой дверь и присядь рядом.

Ванда удивилась, но тут же послушалась, присела рядом с кроватью. Мать протянула к ней руку и сжала ее ладонь.

— Послушай, моя дорогая! — тихо проговорила она, и Ванда наклонилась поближе к ее губам. — У меня есть один замечательный план. Я тут случайно узнала — окно моей комнаты было открыто, и я слышала разговор, — что в Вене будет проходить очень важный конгресс…

— Да, об этом все говорят, — непонимающе отвечала Ванда. — На нем собираются договориться о мире… Наполеон…

— Да-да. И хотелось бы надеяться, что им это удастся, — кивнула мать, желая сказать свое. — А ты понимаешь, что это еще означает? Я имею в виду конгресс.

— Что же?

— Там соберутся люди! И значит, будут балы… Парады, маски, танцы, музыка! Я хочу, чтобы ты непременно побывала там.

— Но это же невозможно! Как я это смогу?

— Все можно! Все! — уверенно провозгласила умирающая графиня Шонборн. — Это нужно устроить!

Идея отправить дочь в Вену на праздник жизни стала у матери просто навязчивой в последние недели перед смертью — поистине бренность плоти есть ничто по сравнению с бессмертием духа! Она добилась согласия от сестер мужа, подробно объяснила Ванде, что та должна сделать, написала письмо князю Меттерниху и наконец извлекла подрагивающими от слабости пальцами из потайного ящичка большой нарядной шкатулки с женскими безделушками бирюзовое ожерелье и отдала его в руки дочери.

— Передай мое письмо самому князю, — слабым голосом, но твердо наказывала она. — Можешь доверять ему, как никому другому. Я знаю, как легко теряют письма секретари и слуги в таких больших канцеляриях, а то и просто не хотят лишний раз беспокоить хозяина. Если тебя все-таки не пустят к нему, попроси показать князю это вот ожерелье… Он узнает его!

Когда такой момент наступил и князь отказался ее принять, Ванда почувствовала священный ужас и отчаянным жестом сняла ожерелье со своей шеи. Кладя ожерелье на золотой поднос — его с надменным видом держал перед ней лакей, — Ванда испытывала то же, что переживает игрок, переворачивая карту, на которую поставил все свое состояние.

Вспоминая об этом сейчас, Ванда закрыла глаза и вновь ощутила, как подпрыгнуло ее сердце, когда лакей вернулся и объявил, что князь ждет ее, снова почувствовала прикосновение его губ к своим пальцам в момент прощания. Имеет ли она право подвести его, отступиться, когда князь Меттерних уже так много для нее сделал? Ванда крепко сцепила пальцы для уверенности и увидела, что коляска сворачивает на узкую, закругляющуюся к воротам дорожку.

В совсем уже густых сумерках огромный, серый, внушительного вида замок — шлосс — выглядел мрачным и неприветливым. Ванда с легким трепетом во всем теле увидела зубчатые стены с готическими башенками и стрельчатыми окнами, массивные въездные ворота… Не исключено, что в замке живут привидения!