Очарованная вальсом - Барбара Картленд

— Теперь понимаете? — спросил Александр. — Вы причешете волосы, как у меня. Я пришлю к вам Бутинского, моего личного парикмахера, и он все сделает. Наденете маску, и никто не поймет, что это вы, а не я. У меня кожа светлее — это можно поправить с помощью грима. Когда вы войдете в зал со шведским орденом на груди, никто не догадается, что он не ваш!

— А вы, сир? — с улыбкой спросил Ричард.

— А я сегодня буду танцевать и разговаривать с кем захочу и надеюсь услышать, что думают простые мужчины и женщины в Вене о моем плане с Польшей и о том, какую роль я сыграл в освобождении Европы от Наполеона.

— Предвижу, что это может доставить вам немало огорчений, сир, — сухо заметил Ричард, — но если вам так хочется, извольте, я поддержу вашу игру.

— Я знал, что вы меня не подведете, — сказал император, — и буду с нетерпением ожидать сегодняшнего вечера. У меня был трудный день. Меттерних был еще неуступчивее, чем обычно. Ужасно сознавать, что среди всех собравшихся здесь людей лишь я один отстаиваю идеалы и принципы христианского либерализма.

Александр говорил так искренне, что Ричарду стало понятно: император действительно верит своим словам. Однако, зная, что такое российское самодержавие, вряд ли он убедит кого-нибудь из участников конгресса в том, что подходит для роли поборника свободы и справедливости.

— Императрица знает о вашем плане? — спросил Ричард, желая увести разговор в сторону от уже навязшего у него в зубах польского вопроса.

— Конечно, нет, — нахмурился царь. — Никто об этом не знает, даже Екатерина.

— Сомневаюсь, что мне удастся хотя бы наполовину сыграть мою роль с таким же блеском, с каким вы сыграете свою, — сказал Ричард, — но я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Царь с улыбкой посмотрел на него.

— Придется нам с вами сегодня припудриться, — сказал он. — Знаю, что в Англии пудра среди мужчин больше не в моде, но здесь все еще в ходу. Не забудьте припудрить лицо и руки. Как вы считаете, я буду лучше выглядеть, если стану слегка загорелым?

— Венские дамы уверяли меня, что вашу внешность невозможно улучшить, сир, — ответил Ричард.

Царь вновь улыбнулся:

— Ах, женщины! Всегда они льстят! Но скажите мне честно, Ричард, вам когда-нибудь доводилось видеть столько хорошеньких женщин, собранных в одном месте?

— Никогда, сир, — честно ответил Ричард.

— «Стан твой как пальма, а груди — как виноградные гроздья», — процитировал Александр «Песнь песней» из Библии. — Вот как царь Соломон обращался к своей Суламифи.

Ричард знал, что царь любит пересыпать свою речь библейскими изречениями, но сейчас он не был уверен, насколько уместно прозвучала данная фраза. Но на всякий случай ответил в тон:

— Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…

— В этом отношении конгресс уникален, — продолжал Александр, не заметив, что его высказывание вкупе с предшествовавшей ему репликой Ричарда являют собой некий в определенном смысле каламбур, — и сегодня я увидел ту, что затмевает красотой всех, кого я когда-либо встречал.

— Кто же она? — живо поинтересовался Ричард и мысленно посмеялся своему наблюдению над их диалогом.

— В мыслях я называю ее Прекрасной Селестой. А настоящее ее имя — графиня Юлия Жичи. Я должен вновь увидеть ее. Да, я уверен, что встречусь с нею опять. Напомните мне спросить у Волконского, чтобы он рассказал мне о ней. Он должен знать, нет ничего, что было бы ему неизвестно.

— Посмотрим, как скоро он разузнает о том, что случится сегодняшним вечером, — многозначительно отвечал Александру Ричард.

— Это мысль, Ричард! — хлопнул в ладоши царь. — Проверим его. Итак, когда закончится банкет, я поднимусь наверх. Вы последуете за мной. Наденете мой мундир, маску и домино, а потом выйдете так, словно вы — это я, и присоединитесь к императрице, которая будет ожидать вас внизу.

— И она распознает подмену, как только я заговорю, — предположил Ричард.

— Вам нет необходимости разговаривать с ней, — спокойно ответил царь. — Молча проведете ее в бальный зал. Вы слегка запоздаете, все уже будут сгорать от нетерпения поскорее начать танцы — а может быть, танцы к тому времени уже и начнутся. Войдете в бальный зал, оставите императрицу и смешаетесь с толпой.

— Я вижу, вы все продумали, — заметил Ричард.

— Когда готовишься к войне, важно предусмотреть каждую мелочь, — с достоинством отвечал царь.

— К войне, сир? — переспросил Ричард.

— И к миру тоже, — быстро добавил Александр. — Сегодня я даю бой скрытности и уединению, которые окружают всех, кто носит корону. Сегодня, как говорили древние пророки, я отправляюсь на поиски истины.

— А я, сир, отправляюсь с вашего благословения искать приключений, — рассмеялся Ричард.

Глава третья

К тому моменту, как Ванда прибыла в дом баронессы Валузен, приподнятое настроение и восторг, так чудесно охвативший ее при разговоре с князем Меттернихом, заметно сгладились, потускнели.

Пришел и отгорел закат, и над Веной постепенно сгущались сумерки. Фонарщики начали зажигать фонари — масляные год от года сменялись газовыми, и столица Австрии не отставала в этом от Лондона, как известно, опережавшего освещением своих улиц (не всех, разумеется) крупные города континента.

Ванде невольно вспомнилось, что, как она знала из рассказов матери, бывшей довольно осведомленной в исторической теме, древние римские, греческие и египетские столицы освещались факелами и кострами на площадях, за которыми следила городская стража. Отдельной должности осветителя тогда, в те далекие годы, не было, но ее появление вызвало резкое сопротивление церкви: христианская церковь плохо относилась к языческой, как она считала, традиции освещения городов — ведь если бог создал ночь темной, то человеку грешно нарушать установленную гармонию. Несколько веков назад многие считали фонарщиков слугами дьявола, а совсем недавно к этому добавились суждения врачей и полицейских: освещение ночных улиц неминуемо приведет к упадку нравов, дурно скажется на здоровье горожан, которые непременно будут чаще гулять по ночам, а не спать праведным сном. Освещение поможет также преступникам совершать их темные злые делишки…

Ах, преступники! А она-то вовсе о них не подумала. Они же могут напасть на нее, причинить зло, и к кому ей тогда обращаться? Это если она будет в состоянии обратиться за помощью!.. Перед мысленным взором Ванды предстала картина ночного разбоя, и она прижала пальцы к вискам. Прочь, прочь, гадкие мысли, долой!

Коляска, на сиденье которой сжалась в комочек Ванда, медленно катила по извилистым улочкам, запруженным экипажами самых разных фасонов: большими, не очень и совсем маленькими и невзрачными. От нахлынувших на нее чувств и невеселых фантазий Ванда внезапно ощутила себя ничтожной песчинкой в этом холодном и отчужденном от нее людском море — незаметной, маленькой, затерянной среди огромного мира и бесконечно, бесконечно одинокой…