О чем он молчит (СИ) - Ставрогина Диана

Не было никаких любовниц, в существование которых, зная Дениса, Лена никогда всерьез не верила. Просто ее муж — настала пора это признать — ее избегал.

Зажмурившись на мгновение и с силой прижав ладони к лицу, забывая о риске испортить макияж, Лена разозлено потрясла головой. Она пришла сюда пообщаться с подругами, развеяться, поздравить Сашу с прохождением испытательного срока; очередной виток страданий и жалости к себе в расписание вечера не укладывались.

— Лену-у-у-сик? — Это снова была Саша. К счастью, слишком пьяная, чтобы по-настоящему что-то заподозрить. — Все хорошо?

— Да. Да, конечно, — неестественно выпрямившись, Лена, сидя на бархатном диванчике, уже во второй раз за несколько часов лгала. — Просто голова немного плывет.

Она не могла сказать правду. Язык не поворачивался. Да и сил на подобные признания не осталось. Когда-то давно она все рассказала Ларе, но Лара была и всегда будет ее самой близкой подругой, почти старшей (пусть они и одногодки) сестрой, какой у Лены, выросшей в компании младшего брата, никогда не было.

Лара умела слушать и умела понимать сложные, противоречивые чувства и решения, очень редко осмеливаясь критиковать или поучать там, где никто этого не просил. Ларе можно было доверить свою самую глубокую, самую сильную боль, не боясь, что она начнет из лучших побуждений ковыряться в незажившей ране.

Девчонки… девчонки были другими. Лена знала, какой будет их вполне искренняя, но такая предсказуемо жалостливая по отношению к ней реакция. Лене не нужны были ругательства в сторону Дениса или сочувствующие причитания. Легче от них не становилось, а проблемы не решались. Она хотела отвлечься, значит, сделает усилие и сосредоточится на происходящем сейчас.

— Мы сегодня здесь, чтобы твой карьерный рост отпраздновать, Саш, а ты все еще не рассказала, какие у тебя впечатления! — Лена, наконец, вспомнила, о чем собиралась разузнать еще в самом начале вечера.

— Да-да-да! — Аня согласно закивала головой, несколько громче приличного выражая свой интерес к наметившейся теме разговора. — Ты же теперь с Богдановым и Аверинцевым работаешь! Где байки о великих и ужасных?

Они рассмеялись, сразу понимая, кто в этой паре профессионалов самый ужасный.

Сергей Сергеич Богданов преподавал у них Теорию государства и права — самый главный и самый сложный для первокурсников предмет. Стараниями старшекурсников и даже некоторых преподавателей личность Богданова была окружена такими устрашающими историями о его строгости и требовательности, что на пары к нему большинство студентов до самого конца второго семестра заходили с подгибающимися от ужаса ногами.

Лена подозревала, что Сергей Сергеич намеренно поддерживал свой образ, то ли от скуки забавляясь испугом желторотых птенцов, то ли целенаправленно воспитывая в своих учениках психологическую стойкость. Вероятно, одно ничуть не исключало другого.

Забыть, как на январском экзамене Богданов устроил им три тура испытаний без сохранения заработанной на предыдущем этапе оценки, было невозможно. Из лениной группы процентов семьдесят ушли после первого этапа, согласившись на первые «удовлетворительно» в пестревших высокими оценками зачетках.

Лена, вместе с тремя другими смельчаками, дошла до последнего испытания, где выбор стоял между заветной записью «отлично» и путевкой на пересдачу. Богданов, явно про себя посмеиваясь, глядя на их перепуганные лица, вопреки самым мрачным ожиданиям первокурсников, задал им один-единственный вопрос на размышление. Вне тем билетов. «Отлично» тогда получили все.

— Я же лишь юрист, куда мне до контакта с великими мира сего, — отвечая, Саша попыталась закатить глаза, но получилось только наполовину: наверное, в ее состоянии подобные средства выразительности становились немного болезненными. — Я их не видела еще даже.

— Жа-а-а-аль, — Аня протянула с искренней печалью в голосе. — Интересно, как у Сергей Сергеича дела.

— Да, правда интересно встретить кого-нибудь из преподавателей спустя столько лет, — Лена подтвердила, задумчиво гадая, вспомнит ли ее кто-нибудь из бывших наставников или нет: она ведь совсем немного проучилась. — А как тебе сама фирма? Коллектив?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Неплохо. — Саша в своей привычной манере не пожелала демонстрировать лишних восторгов о других. — Адекватов больше, чем неадекватов. Работать можно.

Лена улыбнулась. Да, похвалы от Саши не услышишь.

— Еще партнер у нас новый. Ну, скорее старо-новая.

Аня и Лена переглянулись, недоумевая, о чем речь.

— У нас в Питере филиал еще, — объяснила она, заметив их непонимание. — Видимо, решила вернуться. Говорят, раньше она в Москве работала. Там мутная какая-то история. Никто ничего не знает, а сплетни ходят. Как обычно, короче. Вы слышали, наверное, про эту адвокатшу, — она демонстративно поморщилась; Лена поняла, что кто бы эта «адвокатша» ни была, Саша приязнью к ней не воспылала. — Морозова Катерина. Титулованная особа… — С заметной завистью Саша перечисляла названия премий, конкурсов и прочих заслуг, но Лена едва ли могла понять отдельные слова сквозь гул бьющегося то ли в горле, то ли прямо в голове сердца.

Морозова. В Москве.

Вернулась, вернулась, вернулась.

Глава 10

Затхлый, постаревший за прошедшие годы воздух бил по осязанию при каждом вдохе — судорожно-поверхностном, торопливо-жадном, истосковавшемся. От одного взгляда в глубь забыто-знакомых стен, обклеенных устаревшими обоями в крупный цветочный паттерн, грудную клетку сдавило припоминанием; давно утерянное родство с местом, что всегда оставалось единственным настоящим домом, отдавалось медленно накатывающей болезненной тяжестью в теле.

Еще на пути к родному городу, она почувствовала, как неторопливо, с мучительной оттяжкой расходятся старые раны, чье существование на расстоянии легко отрицалось ею много лет подряд. Вид нетронутого временем, но очевидно покинутого хозяевами дома царапал сердце и жег глаза.

Она выросла в этой квартире в сталинке на Фрунзенской набережной, она каждый день ходила в школу неподалеку, а затем — в университет, шесть дней в неделю проезжая свою любимую станцию метро, где так часто, но всегда неожиданно, после выезда из туннеля, слепило стоявшее над Москвой-рекой солнце; она возвращалась сюда по вечерам со своей первой работы, она примеряла свадебное платье, стоя перед трюмо в этой самой прихожей, где стояла и сейчас.

Теперь ее окружали коробки, сумки и чемоданы. Пумутневшие зеркала трюмо, слои пыли на мебели, источающаяся стенами тоска вперемешку с истекшим временем, пронзительно ощутимая покинутость, какая всегда заметна в оставленном без людей жилье. Катя не нашла в себе сил дать объявление с предложением о съеме — ни когда только уезжала из Москвы, ни после, даже в те месяцы и недели, когда денег на многое не хватало.

Она и сама не знала, почему категорически не желает видеть в этой квартире посторонних людей, почему лишь мысль о том, что кто-то другой начнет двигать мебель, менять декор, застилать кровать в спальне своими простынями, расставлять на кухне свою посуду, создавать внутри прошедшей жизни новую, вызывала в ней паническое неприятие. Бывая в Москве по нескольку раз за год, она все равно ни разу здесь не появилась, предпочитая ночевать у переехавших в пригород еще в годы ее студенчества родителей.

Квартира, очевидно, требовала уборки, затевать которую ради пары суток было просто нецелесообразно, как и покупать еду и нужные в ежедневном обиходе предметы. К тому же незапланированный, пусть и короткий, визит к родителям стоил раннего подъема утром, которого можно было бы избежать, останься она в центре. Оставаться не хотелось.

Дискомфорт от затянувшейся неподвижности, наконец, вынудил Катю сдвинуться с места. Разувшись (может, и не стоило: спустя столько лет она едва ли могла вспомнить, мыла ли полы перед отъездом), она медленно пошла вперед, по пути везде зажигая свет. В мыслях она редко возвращалась к последним прожитым здесь годам, и сейчас со странным, пробегающим холодком по внутренностям удивлением, осознавала, что помнит далеко не все.