Крест непобедимости - Юлия Вево

сюда передали вместе с папиной почтой.

Я протянул руку — красивая светловолосая женщина, смеясь, подняла вверх желтоватый конверт.

— Сначала поцелуй! — кокетливо подставила душистую щеку с ямочкой.

Торопливо чмокнул, вырвал конверт. Руки дрожали, все яснее становилось, что тревога была не напрасной. Разорвал конверт, отвернулся от женщины, пытавшейся заглянуть мне через плечо, щебетавшей что-то про поклонниц. Старательно выведенные, но то и дело все равно налезающие друг на друга строки запрыгали у меня перед глазами:

«Ваше благородие, Николай Михайлович! Узнал у нашего ротного, которого встретил на бегах, ваш парижский адрес. Уж год как получил весточку из России про Елену Ивановну, но не знал, где вы, чтобы вам передать. Вы, помнится, наказывали, если что проведаю, чтобы вам сообщить. А как сообщить, если вы со старой квартиры съехали, я это знаю, потому как письмо вернулось. Ротный сказал, вы на княжеской дочери женились и живете хорошо. Дай вам Бог. А Елена Ивановна, страшно сказать, террористкой стала. Мне рассказал один поручик из наших, он из Москвы, сбежал недавно через Грузию пешком. Человек верный, врать не станет. Елена Ивановна, как и обещала, до конца боролась с красной сволочью. Пробралась в Москву, устроила в одиночку какой-то взрыв, уложила милиционеров человек десять. Ее схватили, конечно. Почти неделю продержали в чека, все пытали, кто еще причастный к теракту. А выдавать-то ей было некого. Так и запытали до смерти совсем. Царствие ей небесное, вечный покой.

Я сам живу в Константинополе. Жизнь моя не сахар, однако жаловаться не привык: одет, обут, служу при ипподроме конюхом. По-басурмански почитай не понимаю, да с лошадьми и надобности нет. Часто вспоминаю наши походы, службу нашу. Да где то время.

Будьте здоровы, поминайте Елену Ивановну на панихидах.

Ваш бывший ординарец Петр Степанов Василенко».

Я медленно поднялся наверх по лестнице, ничего не видя и не слыша. Даже своего голоса, самым будничным тоном сказавшего что-то вроде «Я на минуту, милая!» Запер дверь изнутри, ключ не шел, я поднажал, все же запер и, подумав, не без удовольствия сломал его в замке. Набросал пару слов для жены, а письмо Василенко сжег в пепельнице. Вытащил револьвер, проверил, заряжен ли. Взвёл курок привычным жестом. Подошел к зеркалу, окинул взглядом щегольские усики, пробор, белую рубашку, мягкие летние брюки. В глаза смотреть не стал.

Проснулась Лара от вибрации телефона у самого уха. Сон слетел и забылся моментально. Удивилась, что за окном еще не до конца рассвело, в школу ей нужно было в тот день не рано. Машинально взяла телефон, на экране мерцала полуголая красавица в соблазнительной позе. Телефон был чужой. Тут она вспомнила вчерашнее, отшвырнула телефон и испуганно спряталась под одеяло. То, что произошло между нею и Сашей, было мило и естественно, как будто они до этого знали друг друга сто лет. Но как теперь быть, Лара не знала, и от этого ее охватила мучительная неловкость. Кроме того, ей было ужасно стыдно, что она читала стихи. Ей всегда казалось, что любые танцы голышом на столе куда приличнее, чем пьяные поэтические излияния. Не зная, как быть, она вынырнула из-под одеяла и посмотрела на Сашу, безмятежно спавшего в детской позе с руками под щекой. Завитки отросших волос на шее, уже яркие веснушки, рыжеватая щетина. Ей все это очень нравилось.

В ванной она на вопрос как быть нашла единственно верный ответ: никак. Не надо никак поступать, само как-нибудь поступится. Проснувшийся Саша без церемоний вломился в ванную и продолжил с того самого места, на котором они вчера заснули. Неловкость будто рукой сняло, и уже за завтраком они болтали как ни в чем не бывало. Телефон Саша выключил и спрятал в карман куртки, чтоб не мешал. Отбиваясь в прихожей от поцелуев на прощанье, Лара грозно прошипела:

— Будешь приставать на работе — убью! И вообще, не воображай ничего такого.

— Я ничего и не воображаю. — промурлыкал Саша и легонько укусил ее за ухо. — А насчет репутации в коллективе не переживай. Туся и Рита давно уверены, что ты от меня беременна, а я тебя уже бросил.

— Дурак. Хотя, впрочем, я знаю, Оля мне говорила. — Она вытолкала его за дверь и потерла пылающее ухо.

Выглянув в окно кухни, увидела, как Саша вышел из подъезда и потянулся, заложив руки за голову. До работы было еще часа два. Лара провела их за проверкой сочинений, то и дело отвлекаясь на воспоминания, ежилась, хмыкала и морщилась, краснела и улыбалась. Накрасилась и оделась особенно тщательно. Вышла пораньше, шла привычной с детства двадцатиминутной дорогой, знакомой до единой трещины в асфальте. Там вечная лужа, там пыльный угол у бордюра, в котором всегда собирается то палая листва, то снег, то тополиный пух или пахучие сережки. Там старый толстый ясень, уже пустивший почки. Там небольшая детская площадка с новыми, еще не поломанными лошадками и качелями. Все казалось милым и полным значения, напоминало о детстве и дышало безмятежностью. Лара ощущала такую полноту жизни, словно ей было восемь лет, и ей только что подарили первый двухколесный велик. Школьная ограда, теперь высокая, исправная с фасада, была проломлена в трех местах с тыла. В одну из дыр Лариса пролезала, когда хотела сэкономить время, так было короче. Когда она была школьницей, ограда была из низкой рабицы, заваленной на землю почти полностью, и преодолевать ее было еще проще.

Вынырнув из пролома в заборе, она увидела Лёшу Пащенко из ее одиннадцатого класса. Это был тихий худой мальчик из троечников, непонятно как доучившихся до выпуска. Он сидел спиной к забору на скамейке и курил, сплевывая под ноги.

— Здравствуй, Пащенко! — весело проговорила Лариса, внезапно возникнув перед Лешей. Он вздрогнул и сильно побледнел.

— Здравствуйте, Лариса Николаевна.

— Урок скоро. Тебя ждать?

— Да, конечно, я сейчас, Лариса Николаевна. Я сейчас.

Он выбросил недокуренную сигарету и спрятал руки в карманы. Вид у него был расстроенный и испуганный, глаза изучали носы грязных ботинок. Прыщи, сальные волосы, потертая одежда. Понятно было, почему в классе у него не было друзей и подруг. Лара хотела было утащить его с собой на урок, чтоб не сбежал, но пожалела парня, который мучился от неловкости при любом контакте с девочками или женщинами, даже с Тусей разговаривал, опустив глаза в пол.

— Я буду надеяться, Пащенко. — она удалилась, оставив его стоять на прежнем месте, с руками в карманах и опущенной головой.

В шумном школьном коридоре Ларису едва не сбили с ног дерущиеся пятиклассники,