Богоматерь Нильская - Схоластик Мукасонга

разглядывала их, потом выбрала несколько штук, положила в ступку и истолкла в порошок. Затем плюнула сверху, не переставая еле слышно бормотать какие-то слова, приготовила из порошка нечто вроде теста и завернула его в кусок бананового листа, как маниоку. «На, держи, напишешь твоему возлюбленному, ты учишься в лицее, умеешь писать, теперь даже женщины умеют писать! Через три дня тесто высохнет, ты сделаешь из него порошок и положишь в письмо, но до того – не забудь! – ты натрешь себе этим порошком грудь и все остальное. Когда твой жених распечатает письмо, он вдохнет порошок и, будь спокойна, твой милый достанется тебе одной, ни с какими другими девицами он ходить не будет, дай мне пятьсот франков, и он ни на кого, кроме тебя, смотреть не будет, и думать будет о тебе одной, будет рядом с тобой как в плену, слово Ньямиронги, дочери Китатире, но тебе все же надо дать себя обласкать всю, целиком, слышишь? Целиком!»

Она снова взялась за трубку и выпустила подряд три клуба дыма. Иммакюле протянула ей пятисотфранковый билет, и Ньямиронги спрятала его под свое одеяло.

Потом она обернулась ко мне: «А ты зачем пришла? Тебе что от меня нужно?» – «Мне сказали, что ты повелеваешь дождем, я хочу посмотреть, как ты это делаешь». – «Ишь какая любопытная. Я не повелеваю дождем, я с ним разговариваю, а он мне отвечает. Я всегда знаю, где он находится. Если я попрошу его прийти или уйти и он этого тоже захочет, то он сделает так, как я прошу. Вы, молодежь, вот учитесь в школе у абападри, а ничего не знаете. Давно, до того как бельгийцы вместе с главным абападри прогнали короля Юхи Мусинга, я была молодая, но меня уже уважали. Люди знали, что я могу, потому что моя сила досталась мне от матери, а ей – от ее матери, а ей – от ее… а той – от нашей прапрабабки, Ньирамвуры, Дочери дождя. Я жила тогда у подножия гор, у самого водопоя. Когда дождь задерживался – а ты знаешь, какой он, этот дождь, сам никогда не знает, когда начнется, – вожди племен приводили коров к моему водопою: там-то вода всегда была. Они приводили с собой молодых танцоров инторе. Те говорили мне: „Ньямиронги, скажи нам, где же дождь, вели ему начинаться, а мы дадим тебе коров, меда в кувшинах, тканей, чтобы ты была нарядной как будто при дворе у короля“. А я отвечала: „Сначала надо исполнить танец дождя, вот напоишь коров, а потом пусть твои инторе спляшут, чтобы пошел дождь“. И инторе плясали передо мной, долго плясали, а потом я говорила вождю: „Идите обратно на ваши пастбища, дождь скоро начнется, он застанет вас в пути“. И дождь начинал литься на коров, на фасоль, на маис, на колоказии, он лился на сыновей Гиханги: на тутси, на хуту, на пигмеев тва. Я частенько спасала наш край от засухи, и поэтому меня называли Умубьейи – мать, мать страны. Но когда базунгу отдали тамтам новому королю, меня прогнали с моего пастбища, даже хотели повесить, и я долго пряталась в лесу. А теперь я стала старая и живу совсем одна в этой пигмейской хижине. А люди ходят за дождем к абападри. Но разве эти белые умеют разговаривать с дождем? Дождь в школу не ходил, он их не слушается: дождь делает, что ему хочется. С ним надо уметь разговаривать. Так что некоторые все же приходят ко мне. И не только ради дождя, как твоя подруга. Если ты хочешь узнать, как я разговариваю с дождем и как он мне повинуется – если сам хочет, спляши танец дождя, спляши передо мной. Как давно никто не плясал передо мной, чтобы вызвать дождь». – «Ньямиронги! Ты же видишь, я не могу плясать в этой школьной форме, да и у тебя в хижине слишком тесно, но прошу тебя, скажи все-таки, где сейчас находится дождь». – «Ладно, если не хочешь плясать, дай мне пятьсот франков, и я скажу тебе, где дождь». Я дала ей пятьсот франков. «Хорошо, ты добрая девочка. Я покажу тебе, на что способна».

Она протянула правую руку, пальцы которой были сжаты в кулак и только указательный поднят к потолку хижины. Ноготь на нем был длинный-длинный, как орлиный коготь. Она направляла руку – указательный палец с длинным ногтем – во все четыре стороны. Затем спрятала руку под одеяло. «Я знаю, где сейчас находится дождь. Он над озером, он сказал, что скоро придет сюда. Быстро уходите, бегите, пока он вас не застал. Я вижу, как он приближается, как перебирается через озеро. Дайте мне еще пятьсот франков, если не хотите, чтобы в вас ударила молния. Вы не сплясали ради дождя, вы его разгневали. Давай сюда пятьсот франков, и молния вас не убьет».

«Скорее, – сказал Кагабо, – делайте что она велит, и пошли отсюда». Мы бросились бежать по склону горы, по тропинке. Тучи собирались, поднимались к нам. Послышался рокот грома. Когда мы вбежали в ворота лицея, хлынул дождь, небо разодрала молния.

Девочки долго молча слушали беспрестанный стук дождя за окном.

– Я думаю, – сказала наконец Модеста, – что Ньямиронги и дождю много есть о чем поговорить между собой и этот ливень никогда не кончится.

– Кончится, как кончается каждый год с приходом сухого сезона, – ответила Глориоза, – но скажи, Вероника, а как Иммакюле? Ей удалось получить назад своего парня?

– Он сразу же приехал снизу навестить ее, в Ньяминомбе видели, как мимо пронесся огромный мотоцикл, таких они в жизни не видали, все разбежались в разные стороны, одна девочка разбила кувшин, но жених, конечно же, в лицее не показался. Они встретились в заброшенной хижине пастуха, рядом с источником. Ну, ты знаешь, чем там занимаются. Иммакюле сделала все, что советовала ей Ньямиронги, боюсь, как бы не больше.

– Ты, Вероника, любопытна не в меру, – сказала Глориоза, – походы к колдуньям не доведут тебя до добра, я уверена, что ты все-таки сплясала перед колдуньей, только тутси способны плясать перед дьяволом, я могла бы выдать тебя, но не хочу подводить Иммакюле: ее отец бизнесмен, а мой говорит, что он очень щедр к партии. В конце концов, если эта старуха возвращает возлюбленных, если она повелевает дождем, я тоже навещу Ньямиронги: может, она и в политике что-то может сделать.

Изида

– Послушай, Вирджиния, мне надо кое-что тебе рассказать. Только никому не