Вся собачья жизнь - Татьяна Ефремова

Я от такой заботы чуть не прослезилась. Надо же, какие люди меня окружают. Чуткие и внимательные. Даже неудобно врать, что заболела. Но не рассказывать же Валере, что мне просто работать не хочется. Пусть думает, что заболела. Ему приятно будет чувствовать себя внимательным и великодушным.

– Да, что-то неважно я себя чувствую, – подтвердила я, опустив глазки. – Пойду, пожалуй, отлежусь денек. Или два.

Я не стала ждать, пока Валера попросит меня дважды и, схватив сумку и куртку, выскочила в коридор.

Сердце пело. Это надо же, как повезло! Не успела рабочая неделя начаться, как тут же и закончилась. У кого-то может понедельник – день тяжелый, а у меня вот какой везучий. И даже погода уже не казалась слишком мрачной. Погода как погода. Осенняя. Тем более, дождь почти перестал. Идти домой было просто глупо, и я позвонила Димычу.

Он как будто ждал моего звонка, ничуть не удивился.

– Ты где сейчас? Давай приезжай ко мне, дело есть.

– Что за дело?

– Съездим к этому их главному собачьему судье. По совместительству директору дрессировочного центра.

* * *

На крыльце городского управления внутренних дел стоял, ежась, почти весь Захаровский отдел. Все трое: рыжий вертлявый Толик, всегда спокойный и какой-то сонный Серега, в своих круглых очочках и растянутом свитере напоминающий программиста-неудачника, и квадратный Боря – неисправимый добряк, занимающийся на досуге гиревым спортом. Борю, несмотря на его внушительные габариты, мне всегда почему-то хочется назвать Бориской. Обычно я сдерживаюсь, но иногда «Бориска» срывается с языка. Боря на меня не обижается, он вообще ни на кого не обижается, хотя сразу об этом и не догадаешься. Бориска всегда задумчив и сосредоточен. Улыбается он редко, соображает медленно. Я поначалу недоумевала, что такой тормоз делает в отделе, где надо хоть иногда шевелить мозгами? Но после одного случая изменила свое мнение о Боре на прямо противоположное. Решения он принимает всегда верные и часто неожиданные. И я ведь уже говорила, что он добряк?

Вся троица топталась на пятачке крыльца, укрытом от дождя небольшим козырьком над входом. Курили и поглядывали время от времени за угол здания.

– Привет! – поздоровалась я со всеми сразу. – Вы куда это все собрались? Захаров не с вами, случайно?

– Нет, он свидетельницу опрашивает. Хитрый. Выбрал себе занятие по душе. Сидит теперь в теплом кабинете, с девушкой симпатичной беседует. А мы тут, как три тополя на Плющихе.

Это Толик. Если его сразу не заткнуть, потом словесный поток уже не остановишь. Ему все равно, о чем говорить. Как он ухитряется в протоколах ответы свидетелей записывать, если все время трещит без умолку?

– А вы чего тут торчите? – перебила я Толика. – Он вас выгнал, что ли?

– Нас выгнать невозможно, – заржали они хором. – Мы сами ушли. Сейчас машину дождемся и поедем кататься, трупы по кустам собирать.

Я махнула на них рукой и зашла внутрь. Привычно соврала дежурному, что капитан Захаров вызвал меня ровно на двенадцать часов, и, получив временный пропуск, начала петлять по коридорам управления.

В кабинете Димыч, действительно, был не один. Спиной к двери на стуле для посетителей сидела маленькая стройная женщина ничем не примечательного вида. А может, это была девушка. Лица мне видно не было, а стандартная одежда – джинсы, тонкий свитер и короткая кожаная курточка – определить возраст посетительницы не позволяли. Так одеваются многие, и школьницы, и почти пенсионерки. Я вот тоже, к примеру, сегодня в джинсах и свитере. Только у меня он темно-синий, а у опрашиваемой свидетельницы цвета молодой травы.

Димыч заметил мою просунутую в дверь физиономию и молча кивнул на свободный стул за крайним от входа столом. Я юркнула на предложенное место и стала украдкой разглядывать посетительницу. Собственно, разглядывала я ее из-за этого самого травяного свитера. Когда я покупала свой, там было еще несколько расцветок на выбор. В том числе и вот этот вот дикий зеленый цвет. Я его именно так и определила тогда для себя – «дикий зеленый». И не купила, остановилась на более нейтральном. А она купила, не побоялась. И, надо признать, не прогадала – смотрелась она гораздо ярче и привлекательней. И это при том, что волосы мы с ней красили в очень похожий рыжий цвет. Зря я, все-таки, не выбрала тогда зеленый. Я подперла кулаком щеку и стала ждать, когда посетительница повернется ко мне лицом. Чтобы или окончательно пасть духом и уверовать в собственное ничтожество, если она окажется ярче и привлекательней меня не только со спины, или внутренне восторжествовать, если впечатление от лица окажется не таким сокрушительным, как от яркой одежки.

Свидетельница тем временем прочитала подсунутый ей протокол, расписалась, где показали, и, поднявшись, направилась к выходу.

– До свидания! – сказала она Димычу. И добавила зачем-то: – Спасибо!

– Не за что!

– До свидания! – она остановилась напротив меня и смотрела, слегка наклонив голову.

Похоже, она заметила, что я ее беззастенчиво разглядываю, но не стала злиться на бестактную дуру а решила удовлетворить мое любопытство таким вот непринужденным способом. Воспитанный человек, ничего не скажешь. Воспитанный и великодушный. Не то, что я. И свитер у нее ярче, и сама она моложе и привлекательней.

Настроение вмиг испортилось. «До свидания!» – пробормотала я, не поднимая от стыда глаз. Девушка (она оказалась все-таки девушкой лет двадцати пяти) кивнула мне на прощание и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Ты чего мне дамочку смущаешь? – подал голос Димыч. – Уставилась на нее, как солдат на вошь, и смотрит. Раньше надо было приходить, насмотрелась бы вволю. А я бы заодно реакцию ее посмотрел. А то сидит вся такая неприступная.

– А кто это?

– Жена Кузнецова. Вернее, теперь уже вдова. Или все же жена, только бывшая? Как ее назвать, если они в разводе, а его убили?

– Гражданка Кузнецова, – подсказала я.

– Можно и так, – легко согласился он.

– Что рассказывает гражданка Кузнецова?

– Ничего интересного. С мужем развелись почти шесть лет назад. Виделись редко. Алиментов он не платил, с дочкой почти не виделся. Проблемами бывшей семьи не интересовался. И семье тоже был до фонаря. Ничего эта Ольга – так гражданку Кузнецову зовут – про убитого толком не знает. Ни круга общения, ни последних событий. Она вообще замуж выходит за американца, ей Кузнецов теперь совсем неинтересен.

– Слушай, а не могла она его убить?

– Ничего нельзя исключать. Хотя, мотивов у нее на первый взгляд нет. Не из-за алиментов же. Будем копать, – пообещал он, поднимаясь. – Ты чего сидишь, кстати? Поехали в дрессировочный центр.

Дрессировочный центр оказался, вопреки ожиданиям, крохотным одноэтажным домиком, спрятанным среди деревьев, недалеко от той самой площадки, на которой и убили Юрия Кузнецова. В комнатке, куда нас пригласили, было тесно от разнокалиберных стульев и уютно от развешанных по стенам фотографий. Большинство были черно-белыми, порядком выцветшими, и от этого особенно трогательными. В углу были горой свалены дрессировочные костюмы старого, «телогреечного» образца. Пара новых – красно-синий и желто-зеленый – ярких и нарядных, как карнавальные, висели на гвоздях, вбитых в стену.

Пахло, как на лыжной базе: старым деревом, чайной заваркой и немножко пылью.

Руководитель центра, Петр Алексеевич Давыдов, оказался совершенно свойским дядькой. Велел нам снять мокрые куртки и повесить их рядом с обогревателем, а сам стал хлопотать «насчет чайку». Был он таким же уютным и незамысловатым, как и комната. Высокий, крупный, лет шестидесяти. Непривычно крепкий и бодрый для своего возраста. Разглядывая предъявленное Димычем удостоверение, надел очки – тоже основательно, не торопясь. И чай заваривал сейчас тоже не торопясь. Ополоснул большой фарфоровый чайник кипятком, отмерил ложкой заварку. Налил ровно половину чайника, потом, подержав его немного под крышкой, долил еще кипятка. Мы следили за этими манипуляциями заворожено.

– Это у нас целый ритуал, как чай заваривать, – заметил наше внимание Петр Алексеевич. – Кто-то придумал много лет назад, и прижилось. Теперь только так и делаем. А почему, сами не знаем. Традиция.

Он засмеялся и придвинул поближе к нам большие керамические кружки.

Я обхватила кружку замерзшими руками и блаженно замерла.

– Ну что вам про Юрку рассказать? – начал Петр Алексеевич, неторопливо, словно пробуя ногой почву прежде, чем сделать первый шаг. – Сложный он был человек. Не скажу, что плохой, нет. Бывают и похуже. А вот непонятный какой-то. Нелюдимый. Вроде, и букой не был, а в душу к себе не пускал. Сколько раз мы вот тут чай пили, да и чего покрепче, что уж скрывать. А вот спросили вы меня сейчас, и понял, что рассказать-то особо нечего. Он про себя мало говорил, все больше про собак. Собак любил, это точно. И понимал. Таким талантом мало кто похвастаться может. Сергеич вот покойный таким был. Слышали про Сергеича-то? Уникальный был дрессировщик, от бога. Юрку ведь он разглядел. У нас даже говорили, что Сергеич что-то типа колдуна был. Потому и Юрку к себе приблизил, что собирался ему силу свою передать. Ерунда, конечно, но теткам нашим нравится. Когда таинственно, то всегда интереснее. А Сергеич, и правда, Юрку за несколько лет научил с собаками работать. Тоже не особо разговорчивый был. Мы ведь с ним примерно в одно время начинали, с Сергеичем-то. Я тоже много чего от него взял. У него ведь как было? Хочешь учиться? Приходи, смотри, учись. Рассказывал мало, в основном все на личном примере. Нетерпеливые думали, что он жадничает, хочет единственным крутым специалистом быть. Обижались на него. Я сам по молодости обижался, было дело. А потом понял, что дурак. Смотреть надо внимательно, повторять, тогда и знания придут. Теория что! Теорию и в книжках прочитать можно. А вот как спецы настоящие работают, мало где можно увидеть. Вам, небось, про Юрку наболтали уже всякого? Нажаловались? Как собак калечил, да как бывшим своим питомцам подыгрывал?