ГУЛАГ. Паутина Большого террора - Энн Эпплбаум

Лагерная пропаганда, набиравшая силу по ходу войны, поощряла этот патриотизм. Как и повсюду в СССР, в лагерях развешивали плакаты, показывали военные фильмы, выступали с политинформацией. «Мы сейчас должны работать в несколько раз лучше, ибо каждый грамм золота, добытый нами, — это удар по фашизму», — говорили заключенным.[1241] Разумеется, невозможно оценить, насколько действенна была такая пропаганда, как невозможно оценить действенность любой пропаганды. Судя по всему, гулаговское начальство стало более серьезно относиться к агитации и лозунгам, когда вдруг выяснилось, что лагерная продукция имеет жизненно важное значение для ведения войны. В брошюре о перевоспитании «Возвращенные к жизни» сотрудник КВЧ Логинов писал, что лозунг «Все для фронта, все для победы!» нашел в сердцах трудящихся «горячий отклик». «Заключенные, временно изолированные от общества, удвоили и утроили темпы работы. Самоотверженно трудились на заводах, стройках, делянках, на полях, стремясь своим высокопроизводительным трудом ускорить гибель врага на фронте».

Несомненно, ГУЛАГ внес свой производственный вклад в борьбу с противником. За первые полтора года войны тридцать пять промышленных колоний были переориентированы на производство боеприпасов. Многие лесозаготовительные лагеря стали изготовлять ящики для патронов и снарядов. По крайней мере в двадцати лагерях шили обмундирование для Красной Армии, в других делали полевые телефоны, маски для противогазов (1,7 млн штук), минометные вьюки (24 000 штук) и т. д. Более миллиона заключенных работало на строительстве железных и автомобильных дорог, аэродромов. Если где-то возникала внезапная, срочная необходимость в рабочих, скажем, случился прорыв трубопровода или нужно было соорудить новую железнодорожную ветку, за помощью, как правило, обращались к ГУЛАГу. Дальстрой, как и раньше, добывал почти все советское золото.[1242]

Но, как и цифры, касающиеся мирного времени, эти данные и эффективность, о которой они призваны были свидетельствовать, обманчивы. «С первых же дней войны ГУЛАГ организовал на своих предприятиях выполнение заказов для нужд фронта», — пишет Наседкин. Не лучше ли удовлетворялись бы эти нужды силами свободных рабочих? Далее он заявляет, что производство некоторых видов боеприпасов выросло многократно.[1243] Но во сколько раз оно бы выросло, если бы патриотически настроенным людям позволили работать на обычных заводах? Тысячи солдат, которые могли бы находиться на фронте, вместо этого стерегли заключенных. Тысячи сотрудников НКВД были брошены сначала на арест, а затем на освобождение поляков. Их тоже можно было использовать лучше. ГУЛАГ не только помогал, но и мешал стране вести войну.

Помимо генерала Горбатова и некоторых других военных, было еще одно, куда более обширное исключение из общего правила не амнистировать политических. Вопреки тому, что говорили сотрудники НКВД полякам, их изгнание в отдаленные места СССР оказалось не вечным. 30 июля 1941 года, через месяц после начала реализации плана «Барбаросса», глава польского лондонского правительства в изгнании генерал Сикорский и советский посол в Великобритании Майский подписали перемирие — так называемый договор Сикорского—Майского. В нем признавалось право поляков на собственное государство (его границы подлежали определению в будущем) и предоставлялась амнистия всем польским гражданам, лишенным свободы на территории СССР.

Как польские узники ГУЛАГа, так и польские ссыльные теперь официально получили свободу и могли вступить в новую польскую армию, формировавшуюся в СССР. Владислав Андерс, польский офицер, двадцать месяцев перед тем просидевший на Лубянке, узнал, что ему поручено возглавить новую армию, в ходе неожиданной для него встречи в Москве с самим Берией. После этого разговора генерал Андерс покинул тюрьму в машине НКВД. Он был в рубашке и брюках, но босиком.[1244]

С польской стороны многие были против использования слова «амнистия» в отношении невинных людей, но ситуация не позволяла придираться к словам: отношения между новоиспеченными «союзниками» были шаткими. Власти СССР отказались нести какую-либо моральную ответственность за «солдат» новой армии, чье здоровье было в очень плохом состоянии, и не предоставили генералу Андерсу ни продовольствия, ни снаряжения. «Вы поляки — пусть Польша вас и кормит», — говорили польским офицерам. Некоторые лагерные начальники не спешили выпускать поляков. Густав Герлинг-Грудзинский, все еще находившийся в лагере в ноябре 1941-го, почувствовал, что не доживет до весны, если его не освободят, и решился на голодовку протеста. В конце концов его отпустили.[1245]

Власти СССР еще больше усложнили ситуацию, заявив через несколько месяцев после амнистии, что она распространяется не на всех польских граждан, а только на поляков по национальности. Граждане Польши украинского, белорусского и еврейского происхождения должны были оставаться в СССР. Результатом стали острые конфликты. Многие представители меньшинств пытались выдать себя за поляков, но чистокровные поляки, боясь повторного ареста в случае, если подлинная национальность их товарищей станет известна, разоблачали их. Позднее пассажиры одного эшелона, в котором поляки эвакуировались в Иран, пытались избавиться от группы евреев: они боялись, что поезд с пассажирами непольского происхождения не выпустят из Советского Союза.[1246]

Случалось, что поляков освобождали из лагерей или спецпоселков, но не давали денег и не объясняли, куда ехать. Один бывший заключенный вспоминал: «Местные власти в Омске не хотели нам помогать, нам говорили, что ничего не знают ни о какой польской армии, и предлагали поискать работу поблизости от Омска».[1247] Герлингу-Грудзинскому офицер НКВД предложил список мест, в которые он мог получить билет с направлением на жительство. Где находится польская армия, офицер якобы не знал.[1248] Руководствуясь слухами, поляки в поисках этой армии ездили по стране наобум.

Стефану Вайденфельду и его семье, высланным на север России, о существовании польской армии не сообщили вовсе. Им просто сказали, что они свободны, не предложив никакого транспорта. Чтобы выбраться из своего отдаленного поселка, они соорудили плот и на нем доплыли по реке до «цивилизации», то есть до городка, где останавливались поезда. Их скитания подошли к концу лишь месяцы спустя, когда в столовой города Чимкента в южном Казахстане Стефан случайно встретил свою бывшую одноклассницу из Польши. Она, наконец, объяснила ему, где найти польскую армию.[1249]

Мало-помалу бывшие заключенные и их депортированные жены и дети собирались в Куйбышеве, где была главная база польской армии, и в других местах ее сосредоточения. По прибытии многие испытали сильное волнение от нового «обретения Польши». Казимеж Зарод писал: «Повсюду вокруг польская речь, родные польские лица! Я встретил нескольких старых знакомых и наблюдал сцены восторга и ликования, когда мужчины и женщины бросались друг к другу с объятиями и поцелуями».[1250] В день приезда генерала Андерса Януш Ведов, другой бывший зэк, сочинил стихотворение, озаглавленное «Приветствие вождю»:

Ах, сердце мое! Вновь ты бьешься так сильно, так счастливо,А я-то думал, ты зачерствело, умерло в моей груди…[1251]

Через несколько месяцев, однако, оптимизма стало куда меньше. Армия остро нуждалась в продовольствии, медикаментах, снаряжении. Большую чать солдат составляли больные, усталые, изголодавшиеся люди, нуждавшиеся в профессиональной помощи и лечении. Один офицер ужаснулся, увидев, что «огромная масса людей, покинувших места, куда они были сосланы или депортированы, <…> хлынула в голодные районы Узбекистана к формирующейся армии, в которой и без того не хватало продовольствия и многие были больны».[1252]

Вдобавок ко всему отношения с советскими властями оставались натянутыми. Сотрудников польского посольства, находившихся в разных частях страны, по-прежнему арестовывали без всяких объяснений. Боясь дальнейшего ухудшения ситуации, генерал Андерс в марте 1942 года изменил план. Вместо того чтобы двигаться с армией на запад, к линии фронта, он добился разрешения эвакуировать ее из СССР. Это была масштабная операция: 74 000 польских военнослужащих и 41 000 гражданских лиц, в том числе много детей, отправились эшелонами в Иран.

Торопясь покинуть Советский Союз, Андерс не смог взять с собой всех поляков, и тысячи их остались в стране, как и многие их бывшие сограждане еврейского, украинского и белорусского происхождения. Некоторые впоследствии вступили в польскую дивизию имени Костюшко, воевавшую в составе Красной Армии. Другим пришлось ждать репатриации до конца войны. Были и такие, кто не уехал вообще. Их потомки доныне живут в польских анклавах в Казахстане и на севере России.