ГУЛАГ. Паутина Большого террора - Энн Эпплбаум

Среди военнопленных попадались особые случаи. Власти, которые отправляли в лагеря людей, угнанных в Германию или попавших в немецкий плен и не совершивших при этом никаких преступлений, изобрели для настоящих военных преступников новый вид наказания. Еще в апреле 1943 года Верховный совет объявил, что «в освобожденных Красной Армией от немецко-фашистских захватчиков городах и селах обнаружено множество фактов неслыханных зверств и чудовищных насилий, учиненных немецкими, итальянскими, румынскими, венгерскими, финскими фашистскими извергами, гитлеровскими агентами, а также шпионами и изменниками родины из числа советских граждан». В порядке возмездия, помимо публичной смертной казни через повешение, была установлена ссылка «в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет» (а на практике — даже до 25 лет). Для этого в трех самых суровых северных лагерях — Воркутлаге, Норильлаге и Севвостлаге — были созданы отделения каторжных работ.[1215]

Лингвистически эффектное слово «каторга», взятое из пенитенциарного лексикона царской России, несло в себе некое ироническое осмысление истории и наводит на мысль о личном «творчестве» Сталина. Выбор слова не мог быть случайным. Возвращение каторги, должно было означать новый вид наказания для новой категории особо опасных, неисправимых преступников. В отличие от обычных преступников, приговоренных к обычному заключению в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа, каторжников даже теоретически не считали способными к исправлению.

Возрождение слова, несомненно, породило в большевистских умах некое замешательство. Большевики, в прошлом боровшиеся против каторги, теперь учреждали ее — точно так же свиньи в книге Джорджа Оруэлла «Скотный двор» сначала запрещали животным пить спиртное, а потом сами начали употреблять виски. Кроме того, каторга вводилась в то самое время, когда мир начал узнавать правду о нацистских концлагерях. Слово зловеще намекало на сходство между советскими и «капиталистическими» лагерями — возможно, намекало чуть явственней, чем хотелось советским руководителям.

Может быть, именно поэтому генерал Наседкин, возглавлявший ГУЛАГ во время войны, заказал и представил Берии по его запросу историческую справку о каторге в царской России. Авторы «Объяснительной записки к проекту Положения о каторжных работах», помимо прочего, приложили большие усилия к тому, чтобы разъяснить разницу между советской каторгой, с одной стороны, и царской каторгой и другими формами наказания на Западе, с другой:

«В условиях советского социалистического государства каторга (ссылка в каторжные работы), как карательное мероприятие имеет иное, принципиально отличное от прошлого, значение.

В царской России и буржуазных странах острие этого вида уголовного наказания было направлено против наиболее прогрессивных элементов общества <…>.

В наших же условиях введение каторги явилось, прежде всего, следствием максимального сокращения применения высшей меры наказаний и, во вторых, — применение этой меры уголовного наказания сосредоточено на врагах человечества…».[1216]

Читая положение о порядке содержания каторжников, задаешься вопросом, не предпочли ли бы многие из них «высшую меру». Каторжане содержались отдельно от других заключенных за высоким сплошным забором. Они получали специальную одежду с номерами. Бараки на ночь запирались, на окнах бараков были решетки. Каторжане работали дольше обычных заключенных, выходных дней у них было меньше. Использовать их (по крайней мере, первые два года) следовало только в качестве «чернорабочей силы» на тяжелых работах. Их тщательно охраняли и водили под усиленным конвоем: на десять заключенных — два конвоира. Каждый лагерь должен был иметь как минимум пять сторожевых собак. Переводить каторжников из одного лагеря в другой можно было только по специальным нарядам ГУЛАГа НКВД в Москве.

Каторжники, судя по всему, стали главной рабочей силой в новой отрасли советской промышленности. В 1944 году среди своих экономических достижений НКВД указал на то, что его предприятиями добыто 100 процентов советского радия. «Кто добывал и перерабатывал радиоактивную руду, догадаться нетрудно», — пишет историк Галина Иванова.[1217] Заключенные и солдаты построили после войны в Челябинске первый советский ядерный реактор. «Тогда вся строительная площадка была своеобразным лагерем…» — вспоминал один бывший участник работ. Для немецких специалистов, которых привлекли к работе над проектом, строились специальные «финские» домики.

Несомненно, среди каторжников было много подлинных «полицаев» и военных преступников, в том числе тех, на чьей совести уничтожение сотен тысяч советских евреев. Имея в виду этих людей, Семен Виленский, прошедший Колыму, однажды предостерег меня от того, чтобы считать всех, кто был в ГУЛАГе, невинными людьми: «Там были такие, которых следовало бы посадить при любом режиме». Другие заключенные, как правило, держались от военных преступников в стороне, случалось даже, что на них набрасывались, что их избивали.[1218]

Тем не менее из более чем 60 000 приговоренных к каторге к октябрю 1947 года некоторые получили такой приговор на более спорных основаниях.[1219] Например, тысячи польских, прибалтийских и украинских антисоветски настроенных партизан, многие из которых сначала сражались с нацистами, а после их разгрома повернули оружие против Красной Армии. В их понимании это была борьба за национальное освобождение. В перечне несовершеннолетних каторжников, представленном Берии в 1945 году, фигурирует, например, Андрей Левчук, обвиненный в членстве в Организации украинских националистов (ОУН) — одной из двух главных антисоветских партизанских группировок на Украине. Левчук якобы «принимал участие в убийстве мирных граждан и обезоруживании красноармейцев и присвоении их вещей». В 1945 году, когда его арестовали, Левчуку было пятнадцать лет.

Другой такой «военной преступницей» была Ярослава Крутиголова, арестованная в шестнадцать лет за то, что «вступила в ОУН» и «выполняла обязанности медсестры банды».[1220] Органы НКВД арестовали также женщину немецкого происхождения, работавшую во время войны у немцев в офицерской столовой и передававшей ценные сведения партизанам. Узнав, что ее обвинили в «пособничестве врагам», бывший начальник партизанского отряда специально поехал в другой город на суд свидетельствовать в ее защиту: «Ей орден надо дать, а не в тюрьме держать». Благодаря ему она получила не двадцать пять лет, а десять.

И наконец, среди каторжников был Александр Клейн — красноармейский офицер, который попал в плен к немцам, бежал и вернулся к своим. По возвращении его стали допрашивать: «Вдруг майор резко поднялся и спросил: „Ты можешь доказать, что ты еврей?“.

Я смущенно улыбнулся и ответил, что могу… спустить брюки… Майор посмотрел на Сорокина и снова обратился ко мне: „И ты говоришь, немцы не знали, что ты еврей?!..“ — „Если б они знали, поверьте, я бы не стоял здесь“.

— Ах ты жидовская морда! — возгласил щеголь и ногой ударил меня в нижнюю часть живота так, что я, вдруг задохнувшись, упал, — что ты все врешь?! Говори, мать твою…, с каким заданием подослан?! Кем завербован?! Когда?! Сколько продал?! Сколько повесил?! Сколько получил, продажная тварь?! Кличка?!».

В итоге Клейн получил смертный приговор, который затем заменили двадцатью годами каторги.

«Всякие там были, особенно в послевоенном наборе, — писала о лагерях Хава Волович. — Но мучили одинаково всех — и хороших, и плохих, и правых, и виноватых».[1221]

В годы войны миллионы иностранцев попали в ГУЛАГ не по своей воле, но по крайней мере один иностранец побывал в нем тогда добровольно. Война спровоцировала новые вспышки параноидальной подозрительности к иностранцам у советского руководства, однако, благодаря ей крупный американский политический деятель первый и единственный раз посетил ГУЛАГ. Генри Уоллес, вице-президент Соединенных Штатов совершил поездку на Колыму в мае 1944-го и так и не понял, что посещает место заключения.

Визит Уоллеса произошел на гребне советско-американской дружбы времен войны, в момент наиболее тесного сближения, когда американская печать ласково называла Сталина дядюшкой Джо. Скорее всего, именно поэтому Уоллес приехал в СССР настроенный видеть только хорошее. Колыма не развеяла его иллюзий — наоборот, Уоллес усмотрел там немало параллелей между Россией и США: обе страны огромные, обе они «новые», свободные от аристократического балласта, обременяющего Европу. Он сказал гостеприимным хозяевам, что «советская Азия» — это своего рода «дикий Запад России». Он пришел к мысли, что «нет двух других стран, которые были бы так же схожи между собой, как Советский Союз и Соединенные Штаты»: «Необъятные просторы вашей страны, ее девственные леса, широкие реки и огромные озера, разнообразие климата — от тропического до полярного, — ее неистощимые богатства — все это напоминает мне мою родину».[1222]