Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Экой ты любопытный, Егорушка!.. И всё-то тебе знать надобно!..

Но, похоже, Крутову было не до шуток.

– Беда, Алёшка!.. Твой пацан в прорубь с головой провалился!..

– Что?!.. – в ужасе выдохнул Богомолов. – В прорубь?!.. С головой?!.. – и уже было кинулся из избы наружу, Егор с трудом, но удержал его.

– Охолонь маленько!.. Живой он!.. Живой!.. Не утоп… На его счастье, мимо Герасим проходил… И хотя тоже макнулся пару раз, а мальчонку вытащил.

– Где он?.. Серёжка где?!..

– Герасим его к Анисье отнёс. Я о ту пору как раз у неё сидел… После вчерашнего организм в порядок приводил, лечился то есть… и только это… значит… стакан ко рту поднёс, как на пороге Герасим с твоим пацаном на руках… Ну, я, само собой, лекарство принял и сразу к тебе…

В одной рубахе и шлёпанцах на босу ногу Богомолов кинулся на улицу.

"Это всё наказание за грехи мои… Господи! Будь милостив!.. Прости меня, грешного!.. Господи!.. Прости меня!.." – раз за разом повторял он пока, не разбирая дороги, прямо по лужам бежал к дому Анисьи.

Одним рывком, чуть не сорвав дверь с петель, ворвался в избу старухи-самогонщицы и в изумлении замер на пороге. За накрытым столом сидела тёплая компания и громко, заливисто… пела… "Ох, мороз, мороз! Не морозь меня!" Тоненький высокий дискант сестёр-близняшек был трогательно чист и прозрачен, ему вторил могучий бас Герасима Седых, мальчишки старательно выводили мелодию, и даже скрипучий голос Анисьи не портил общей картины. Глядя на этот дружный хор, невозможно было представить, что короткое время назад случилась беда с одним из его солистов.

– Лексей Иванович!.. Дорогой ты наш!.. – обрадовалась дорогому гостю хозяйка дома. Она взяла со стола стакан и, наливая в него прозрачную жидкость из изрядно ополовиненного трёхлитрового бутыля, весело спросила: – Ты чего, как не родной?.. Присоединяйся! – и, протянув стакан Богомолову, с достоинством прибавила: – Ты не сумлевайся… Чище слезы младенчика…

– Серёжа!.. Ты как?.. Нормально?.. В смысле… Как ты себя чувствуешь? – с трудом подбирая слова и туго соображая, что здесь происходит, спросил Алексей Иванович.

– А мы тут… все вместе… мой день рождения… отмечаем!.. Второй!.. – язык у парня плохо слушался, глаза лихорадочно блестели. – Вот, знакомься, отец!.. Мой спасатель!.. То есть… Спаситель… Ну, в общем… вы меня понимаете?.. – и ткнул пальцем в сторону бывшего председателя колхоза.

Герасим при виде Богомолова, сразу как-то сник, помрачнел и медленно поднялся с лавки. Смотреть на него было и грустно, и смешно. Анисья откуда-то из сундуков достала одёжку своего покойного мужа, но тот при жизни был тщедушным и низеньким, поэтому Серёжке она пришлась как раз впору, а на мощном торсе товарища Седых смотрелась крайне нелепо: руки почти по локоть вылезали из обмызганных рукавов тулупа, а чтобы прикрыть волосатую председателеву грудь, пришлось ему туго перепоясаться верёвкой, но и эта хитрость не спасала – полы норовили всё время распахнуться, отчего Герасиму Тимофеевичу было неловко, даже стыдно, и чувствовал он себя, как второгодник-переросток.

– Ты меня, конечно, прости, Алексей Иванович, но мы для сугрева… поначалу растёрли Серёгу… всего… – запинаясь и краснея, начал он своё объяснение.

– Как растёрли?.. Чем?!..

– Само собой… самогонкой… А потом чуток выпить дали, чтобы, значит, не заболел… Не дай Господи!.. – и, коротко взглянув на Богомолова, тут же отвёл глаза.

– Я первый раз в жизни… такое пробовал! – с гордостью произнёс спасённый. – Сначала всё во рту обожгло, а потом… внутри тепло-тепло стало!.. И так хорошо!.. Давайте, ещё выпьем!.. И знаете за что?.. – Серёжка попробовал встать, но ватные ноги подвели его, и он звонко щлёпнулся снова на лавку. – Во, как я!..

– По-моему, тебе на сегодня хватит, – Алексей Иванович сел рядом и крепко обнял сына за плечи. – Вон, ноги не держат…

– Чистая случайность! – сопротивлялся парнишка. – Я за Герасима Тимофеевича хочу выпить!.. Обязательно!.. За здоровье!..

В сенцах по полу застучал деревянный протез Егора, а через секунду и он сам появился на пороге. Из-за его спины выглядывали встревоженные глаза Галины.

– Я вижу, вы тут без меня зря времени не теряли!.. – обрадованный увиденной картиной общего застолья Крутов проковылял к столу и не раздумывая налил себе почти полный стакан. – За благополучное избавление от бед и напастей!.. В прежние времена я бы тебе, Герасим, на грудь медаль прицепил "За геройское спасение утопающих"!.. – залпом выпил, крякнул и, отправив в рот щепоть квашеной капусты, полез в карман за кисетом.

– Алексей Иванович, я тебе одёжу принесла, – тихо проговорила Галина. – Ты ведь совсем раздетый из дому выскочил, вот я и подумала…

– Спасибо, – коротко ответил Богомолов, стараясь не глядеть ей в глаза.

Когда, переодевшись в сенцах, он вернулся в горницу, Серёжка сладко спал, уронив голову на тонкие мальчишеские руки, и даже присвистывал во сне. Губы его тронула лёгкая улыбка, и было ясно, что снилось ему не сегодняшнее купание в ледяной воде, а что-то доброе, радостное. С помощью Анисьи осторожно, чтобы не разбудить, Алексей Иванович перенёс сына на высокую пружинную кровать за ситцевой занавеской и, укутав пуховым одеялом, сел рядом на табуретку.

И вот тут-то и навалилось на него!..

Горечь, боль, сожаление, стыд.

Эх!.. Богомолов, Богомолов, что ты наделал!.. Как ни оправдывай себя разными обстоятельствами, или внезапно вспыхнувшим чувством, всё равно блуд есть блуд. И другого названия у него нет и быть не может. А за совершённый грех, хочешь не хочешь, надо отвечать. Сколько раз отец Серафим говорил: «Ничто в нашей жизни не остаётся безнаказанным. Ни благое дело, ни дурное…» Не послушался мудрого человека, вот и получай сполна!..

Алексей Иванович вспомнил, как в июне сорок первого жестоко недоумевал: за что Господь так безпощадно наказал его – в одночасье лишил любви… семьи… А главное, надежды… Конечно, как всякий живой человек, он не безгрешен, но наказывать так страшно?!.. Так жестоко?!.. За что?!.. Он не соглашался, бунтовал в душе… Однако, успокоения не получал. Оттого на фронте так упрямо искал смерти… И не находил… Уже много позже, в госпитале, он вдруг вспомнил, какие глаза были у его матери, когда он заявил родителям, что не собирается быть священником, то есть идти по стопам отца, и уезжает в Петербург, чтобы поступить в университет. Мать не плакала, но глубина её горя была так велика, что при этом воспоминании сердце его содрогнулось. Отец ничем не выдал своих чувств, более того – благословил, но, по всему видно было, так и не примирился с сыновним предательством. А после встречи с отцом Серафимом Богомолов окончательно согласился с тем, что получил по заслугам, и бунтовать перестал. Фашистский лётчик сделал с ним то же самое, что и он в пору своей юности сотворил со своими родителями. Иначе, конечно, но какая разница, чем мы убиваем родителей своих?.. Непослушание и самовольство, порой, страшнее бомбы.

Кто-то осторожно дотронулся до его плеча, он обернулся: рядом с ним стояла Галина. Она что-то почти беззвучно проговорила, и Алексей Иванович по губам понял: "Прости, мне пора…"

– Я провожу, – шёпотом сказал он. Встал и пошёл с ней за занавеску. В горнице было тихо. Никита с девчонками давно ушёл, Анисья, привалившись спиной к печке, тихонько похрапывала, Герасим по-прежнему сидел неподвижно, сцепив пальцы рук и уставившись в пол, Егор куда-то подевался, так что "бегство" Галины осталось никем не замеченным.

– Ну, что ж… – робко сказала она, когда они вышли на крыльцо. – Я пойду?..

– Иди… – не глядя на неё, согласился Богомолов.

Непонятно почему, но расстаться им обоим было мучительно трудно. Особенно ему. Он боялся взглянуть ей в глаза и потому говорил, как бы ни к кому не обращаясь.

– Пойми меня… И зла не держи…

– Что ты?!.. – Галина всплеснула руками. – Могу ли я на тебя сердиться?!.. – и слабо улыбнувшись, прибавила. – Нужна буду, позовёшь.

– Мгу, – он согласно кивнул головой. – А пока… иди… Я тебя очень прошу, иди с Богом… Всего тебе доброго…

– И тебе, Алёша, – она кивнула и, закусив нижнюю губу, стремительно, легко побежала вдоль улицы, так ни разу не оглянувшись. А он ещё долго стоял на крыльце и смотрел ей вслед, пока не скрылась она в проулке.

Вернувшись в дом, Богомолов подошёл к столу, минуту постоял, словно решал про себя что-то. Наконец, решился и, наливая в стакан самогонку, обратился к бывшему председателю, который помрачнел ещё больше и сидел на лавке, как приговорённый.

– Я тебе даже спасибо не сказал, прости. Давай выпьем, Герасим Тимофеевич… Дай Бог тебе всяческого благополучия и здоровья.

– Спасибо, Алексей Иванович, только… Я не пью… Совсем не пью… С тех самых пор… Зарок дал…

– Ну, что ж… Вольному – воля, а я выпью. Хотя тоже… давненько не баловался… С самой Москвы.

Он выпил, закусил солёным огурцом и сел напротив Седых.