Открывая Москву. Прогулки по самым красивым московским зданиям - Александр Анатольевич Васькин

красным флагом. Народ их встречал громогласным “ура!”. Единение было необычайное, и поэтому революция прошла некровопролитно, за исключением немногих случаев. Это единственная революция, прошедшая без крови и жертв. Единственное сопротивление оказывали жандармы и полиция. И когда войска подошли к Манежу, в котором укрывались жандармы, то они не хотели сдаваться. Солдаты объявили, что будут стрелять. Тогда жандармы сдались, но не перешли к ним и остались верны старому правительству. Полиция поступила так же», - читаем мы в переписке москвичей той эпохи.

В 1917 году наступила и новая эпоха в истории Манежа: отметив вековой юбилей, здание стало использоваться как гараж для правительственных автомобилей. По-своему откликнулся на этот факт Владимир Маяковский:

Раньше царевы конюшни были.

Теперь отдыхают рабочие автомобили.

Новое предназначение Манежа, атмосфера бензиновых выхлопов не способствовали сохранению его как памятника русского зодчества. Ветшала кровля, пришли в негодность и знаменитые лиственничные стропила, которые уже не защищались от порчи махоркой, растащенной на самокрутки победившим пролетариатом...

Осенью 1941 года Манеж опустел, а бомбежки Москвы стали еще интенсивней. Тогда многие московские здания снаружи и сверху преобразились, а на площадях было начерчено некое подобие жилых кварталов, чтобы ввести в заблуждение немецких пилотов. Значительные габариты создавали определенную сложность для маскировки Манежа. Его накрыли защитной сеткой, фасад и крышу частично закрасили черной краской. Принятые меры позволили Манежу пережить тяжелые времена.

После войны никаких машин в Манеже уже не было, а с 1957 года он стал Центральным выставочным залом, в котором устраивались художественные выставки. Об одной из них стоит рассказать.

Если Александр II, удалившийся с Этнографической выставки в 1867 году, не позволил себе учить уму-разуму ее организаторов, то другой глава государства, на этот раз советского, посетивший одну из выставок в Манеже в 1962 году, устроил там грандиозный скандал.

Это был Никита Сергеевич Хрущев. Как свидетельствовали очевидцы, «1 декабря 1962 года на пороге Центрального выставочного зала стоял пожилой человек с отечным лицом, явно переживавший внутренние колебания». Это и был Хрущев - Первый секретарь ЦК КПСС и Председатель Совета министров СССР. Первый вопрос, заданный им, был: «Где у вас тут праведники, где грешники?», что означало явное замешательство дорогого гостя.

Гроза разразилась почти сразу же, как только Хрущев подошел к картинам художников 1920-х годов Древина, Фалька и Татлина. Дело в том, что рядом с картинами висели и ценники на них, причем цены были указаны дореформенные, с тремя нулями. «За такую-то мазню? Деньги наших трудящихся!» - немедленно отреагировал Хрущев и предложил художникам сразу же приобрести «билет до границы». Кто-то из соратников Хрущева, видимо, хотел поставить его в явно неудобное положение, так как художники, которых предложил выслать из страны Никита Сергеевич, уже скончались к тому времени, а некоторые и вовсе были расстреляны еще в 1937 году.

Чем дальше в лес, тем больше дров - так можно охарактеризовать продолжение экскурсии Хрущева по Манежу: «Не допущу такого! Не позволю тратить народные деньги! Нашему народу такое не нужно !»

Но встреча с «таким» Хрущеву еще предстояла на втором этаже, где были выставлены картины студии независимых художников «Новая реальность» и находились сами авторы полотен. Почти сразу же Хрущев своеобразно их поприветствовал: «Вот... говорят, что у вас... мазня, и я. согласен». Картины молодых художников как-то сразу не приглянулись Никите Сергеевичу. Почему, например, на картине, изображающей Кремль, плохо прописаны зубцы? Почему на другом холсте завод «Красный пролетарий» имеет лишнюю трубу? Почему центр цементной промышленности город Вольск нарисован в пыли и дыму, тогда как это образцовый и чистый город? А почему лица людей на картинах так написаны, что ничего не разберешь?

В ответ на это художники попытались что-то такое возразить, дескать, они «так видят», это «художественный образ» и что они имеют право на субъективное восприятие действительности. Но Хрущев уже их не слышал. Воодушевленный поддакиванием своих соратников, то и дело выкрикивавших угрозы в адрес художников: «Всех на лесоповал!», он стал подходить к авторам картин и спрашивать: «Кто твой отец?»

Но, к его глубокому огорчению, никто из художников не мог быть уличен в нерабоче-крестьянском социальном происхождении. Более того, многие из них участвовали в Великой Отечественной войне. И надо сказать, что художники дали вполне достойный отпор Хрущеву с его предложением выехать из страны, как, например, художник Элий Белютин, руководитель объединения «Новая реальность», заявивший: «Вы можете сделать со мной что угодно, но не лишить права быть похороненным в этой земле».

Сам Элий Билютин вспоминал: «Хрущев остановился. В дверях задержалась свита. Надо всем поднималась худая зловещая голова Суслова. Хрущев оглядывал стены. Картины чем-то ему, наверное, нравились, и это задерживало его. Он явно не мог к чему-то намеченному приступить и начинал злиться. Менялся на глазах, мрачнел, бледнел. Эта эмоциональность была удивительна для руководителя государства. И, глядя на его опустошенное, недовольное лицо, я почти физически услышал, как заскрипело колесо Фортуны. Действие спектакля началось еще внизу. Мы были его лишенными права голоса свидетелями.

Поначалу Хрущев начал довольно спокойно рассматривать экспозицию. За долгие годы пребывания наверху он привык посещать выставки, привык к тому, как по единожды отработанной схеме располагались работы. На этот раз экспозиция, особенно в первой части, была явно иной. Речь шла об истории московской живописи, и среди старых картин были, хотя и немного, те самые, которые Хрущев, появившись с начала 1930-х годов около Сталина, привык безоговорочно запрещать. В своей новой ипостаси либерала он, может быть, и не обратил бы на них никакого внимания, если бы не услужливая подсказка В. Серова. Как один из секретарей Союза художников РСФСР, он сразу перехватил инициативу в пояснениях. Председатель Союза художников СССР Сергей Герасимов, президент Академии художеств Борис Иогансон, руководитель собственно МОСХа Мочальский упорно молчали.

Серов начал называть цены и негодовать по их поводу, хотя как член закупочной комиссии сам непосредственно участвовал в установлении стоимости каждого приобретаемого полотна. Серов ловко жонглировал старыми и новыми цифрами. Только что была осуществлена денежная реформа, превратившая рубль в гривенник. Коэффициент один к десяти Серов использовал против тех, кто в глазах Хрущева не мог быть полноценным художником.

“Разве эта живопись - вы только посмотрите, Никита Сергеевич, как намазано! - стоит таких денег?”. “Обнаженная” Фалька, закупленная за бесценок по сравнению со стремительно множившимися олеографиями самого В. Серова, неожиданно превратилась в предмет фантастической спекуляции. Первая работа художника, приобретенная государством после его возвращения в 1939 году из Парижа, и к тому же посмертно! Но магия цифр была неотразима, Хрущев начал