Открывая Москву. Прогулки по самым красивым московским зданиям - Александр Анатольевич Васькин

Мельникова урвали по 200 р. “лапки”, или отступного, гг. Александров и Антонов, отчего цена на водку и бутерброды повышается, как ртуть в термометре, опущенном в горячую ванну). “Коробки с сюрпризами”, вся сюрпризность которых заключается только в том, что счастливец получает вместо ожидаемой серебряной вещи бронзовую ушную ложечку, лотереи, разочаровывающие не столько проигрывающих, сколько выигрывающих, черкесы, продающие тульские изделия. все это дает кучу денег; но никаких денег не хватит отблагодарить за безвозмездные хлопоты. г. Шадрин сияет и вырос на полтора вершка. Тонкая деликатность никогда не подаст вида, что она в убытке. А приютам, право, следовало бы быть поделикатнее и не злоупотреблять любезностью благотворителей. Они должны были бы взять хлопоты на себя.

Гулянья сами по себе нестоящие. Если и есть в них что-нибудь веселое, так это г. Шадрин с комп., все же остальное мучительно и скучно, как казарменный спектакль. Экзерциргауз обращен для публики в экзекуцгауз.»

Манеж, напомним, выстроили в память об Отечественной войне 1812 года, но, интересно, что бы сказали ветераны кровопролитных сражений, узнав о том, что в этом здании устраивались представления с участием свиней. Этих животных дрессировал Владимир Дуров. Свинство в Манеже не прошло мимо Чехова. 16 марта 1885 года писатель отметил:: «Москва питает пристрастие к свинству. Все свинское, начиная с поросенка с хреном и кончая торжествующей свиньей, находит у нас самый радушный прием. В Москве уважаются в особенности те свиньи, которые не только сами торжествуют, но и обывателей веселят. Когда купцы “стрескали” свинью клоуна Танти, то место ученой свиньи не долго оставалось вакантным. Клоун Дуров, соперник Танти по части свинства, обучил фокусам другую свинью и дал опечаленным москвичам забыть о покойнице, переваренной купеческими желудками. Дуровская ing^ nue доставляет обывателям самые эстетические наслаждения. Она пляшет, хрюкает по команде, стреляет из пистолета и не в пример прочим московским хрюкалам. читает газеты. На последнем гулянье в манеже Дуров предложил, как один из фокусов, чтение свиньею газет. Когда свинье стали подносить одну за другою газеты, она с негодованием отворачивалась от них и презрительно хрюкала. Сначала думали, что свинья вообще не терпит гласности, но когда к ее глазам поднесли “Московский листок”, она радостно захрюкала, завертела хвостом и, уткнув пятачок в газету, с визгом заводила им по строкам. Такое свинское пристрастие дало право Дурову публично заявить, что все вообще газеты существуют для людей, а популярная московская газета и проч. Публика, читающая взасос “Московский листок”, не обиделась, а, напротив, пришла в восторг и проводила свинью аплодисментами.»

«Московский листок» был довольно популярной газетой, тираж ее рос не по дням, а по часам благодаря тому, что главный редактор Пастухов печатал серию рассказов о разбойнике Чуркине, сопровождавшихся жуткими и душещипательными подробностями. Зрители, находившиеся в тот день в Манеже, заметили, что свинья обратила внимание именно на субботний номер «Московского листка», где и был напечатан очередной опус о Чуркине. Это и вызвало их восторг, а не то, что их сравнили со свиньями, читающими любимую газету.

Дуров в своей книге «Мемуары дуровской свиньи, или Теория первоначальной дрессировки» в 1892 году счел нужным поведать читателям об этом случае. Он также утверждал, что его вместе с любимой свиньей выслали «в 24 часа из Москвы по распоряжению генерал-губернатора кн. Долгорукова, так как эта газета была его любимой газетой». Мы в этой книге о Долгорукове также рассказываем, но вряд ли «Московский листок» был его любимым листком. Долгоруков читал его, но до тех пор, пока не возмутился - сколько же можно рекламировать в довольно массовой московской газете такой неблаговидный образ, как разбойник Чуркин, да еще и в образе народного героя-избавителя. Мало того что «подвиги» Чуркина сочинялись Пастуховым во всех подробностях, так он еще и снабжал свои рассказы соответствующими иллюстрациями: картинами краж и грабежей. Но ему-то от этого только лучше: тираж не удвоился, а даже утроился.

И вот как-то раз вызывает Долгоруков Пастухова к себе и говорит: «- Вы что там у меня воров и разбойников разводите своим Чуркиным? Прекратить его немедленно, а то газету закрою!

Струсил Н. И. Пастухов. Начал что-то бормотать в защиту, что неудобно сразу, надо к концу подвести.

- Разрешаю завтра последний фельетон!

- Да как же! Ведь Чуркин!

- Удави Чуркина или утопи его! - рассердился князь и повернулся спиной к ошалевшему Н. И. Пастухову.

- Ваше сиятельство. Ваше сиятельство.

В. А. Долгоруков вопросительно обернулся.

- Завтра кончу-с! То есть так его расказню, что останетесь довольны!

И расказнил! На другой день появился последний фельетон: конец Чуркина, в котором свои же разбойники в лесу наклонили вершины двух берез, привязали к ним Чуркина и разорвали его пополам».

Так рассказывает Гиляровский в «Москве газетной». Кстати, Чехов Гиляровского недолюбливал, в письме к Лейкину от 22 марта 1885 года, сетуя на бедность фактами для очередных своих «осколков», он жалуется: «Фельетона пока нет, потому что материала буквально - нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний, Москва не дает ничего. Схожу сегодня к московскому оберзнайке Гиляровскому, сделавшемуся в последнее время царьком московских репортеров, и попрошу у него сырого материала. Если у него есть что-нибудь, то он даст, и я пришлю Вам обозрение, по обычаю, к вечеру вторника. Если же у него ничего нет и если чтение завтрашних газет пройдет так же бесплодно, как и чтение вчерашних, то придется на сей раз обойтись без обозрения».

Но надо же такому случиться - после выступления свиньи в Манеже ничего заслуживающего внимания в Москве больше не происходило. 1 апреля Чехов писал: «Шлю Вам обозрение. Понащипал с разных сторон событий и, связав, даю... Беда мне с этим фельетоном! Миллион терзаний! Москва точно замерла и не дает ничего оку наблюдателя».

А вот простому народу гулянья в Манеже нравились: «Пойдем это мы в манеж (недалеко от нас, на Моховой, где и по сейчас находится). 30 копеек билет стоило. А там диво дивное. Весь зеленью, гирляндами прибран, цветов, цветов!.. В одном углу хор цыган, в другом венгерцы поют, пляска русская, песельники выступают, музыка. Сластями торгуют, напитками. Лотереи да затеи прочие во всех концах. Глаза разбегаются. Это, значит, на Святках, на Масленой и на Святой игрища разные устраивали», - вспоминала свою дореволюционную молодость московская мещанка Наталья Алексеевна Бычкова (1860-1942) - дочь бывшего крепостного. «Кроме своей замечательной громадности Манеж достопамятен также несколькими празднествами, совершившимися в его стенах. Первое и самое знаменитое происходило во время коронации государя императора Николая Павловича в