Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Зачем я только пустил его к себе? Почему сразу же, с порога не прогнал прочь? Ведь я же знаю, что это за человек, на что он способен. Хотя, признаться, никогда раньше не подумал бы, что он способен на такое. Продать ЭТО — разве можно было подумать, что такое вообще возможно? Кем же надо быть, чтобы додуматься до такого? Говорят, что тот, кто откажется надеть ЭТО, если оно попадет к нему в руки, потеряет душу. Выходит, он сегодня продал свою душу за шестнадцать золотых. Я-то, конечно, не дал бы за нее и ломаного гроша. Впрочем, кто знает, быть может, такие вот люди с грошовой душонкой попросту не способны понять, что в руки к ним попало ЭТО?

Однако запросить шестнадцать золотых он не постеснялся. И уверен был, что я заплачу да к тому же еще и напишу ему поручительство. Поручительство — вот ведь черт, и как это только рука у меня поднялась написать его? Дурень старый, а ты подумал, что этот мерзавец может делать с твоим поручительством? Подумал, как он может запятнать твое честное имя? Написал — теперь вот думай и терзайся.

Я подошел к окну, выглянул из-за портьеры. Солнце уже скрылось за холмами, но было еще светло. В окнах напротив ничего не было видно. Да и что я там высмотрю?

И все-таки поверить до конца я не мог. Так уж я устроен — во всем сомневаюсь, ничего на веру не принимаю. Я задвинул портьеру, отошел к столу, зажег свечку. Затем запер дверь на крючок. Старый Бунго имеет обыкновение пускать ко мне всех без разбора, и сейчас это было бы в высшей степени неуместно. Одного он уже сегодня допустил, хватит с меня. Несколько секунд я простоял у двери, раздумывая, не приказать ли ему говорить, что меня нет дома, потом передумал и отошел к столу. В такое время никогда не скажешь заранее, кто может заглянуть. Лучше оставить двери в свой дом открытыми, как и всегда. Да и подозрений не будет.

Я подошел к шкафу, достал с полки старинный фолиант, написанный еще три века назад магистром Ракеном, положил его на стол перед подсвечником, сел. ЭТО я по-прежнему сжимал в кулаке, я не решался даже опустить его в карман, даже положить на стол перед собой. Левой рукой я стал перелистывать коричневые от времени страницы, исписанные убористым почерком магистра, пока не нашел нужного мне места. Что ж, ты никогда не верил в эти сказки — теперь самое время поставить решающий опыт. Всего-то и требуется для проверки кусок серы да тряпка. Я достал серу с полки, на которой хранил вещества для своих опытов, оттуда же взял глиняное блюдо чтобы не было пожара. Не верю, не верю, убеждал я себя, но, наверное, в глубине души уже верил. Потому что, достав из кармана платок, вышитый еще моей покойной женой, подумал и положил его обратно. Почему-то мне не хотелось рисковать им сейчас, хотя в случае успеха проверки какое все это имело значение? Но я положил платок обратно в карман, подошел к двери и взял другой, из кармана уличного камзола. Затем сел к столу, еще раз перечитал то, что писал Ракен.

И сделал все, что следовало.

Сначала положил кусок серы на блюдо. Накрыл его платком. И положил сверху ЭТО — так, чтобы сера под платком оказалась прямо под ним.

Я не думал, что все произойдет так быстро.

Я даже не поверил сначала своим чувствам, когда услышал шипение и увидел, как вспыхнула сера. Секунд десять, наверное, я ошалело смотрел на это, и, только когда немыслимо защипало глаза и запершило в горле, я вскочил, чтобы что-то сделать. Но тут же согнулся пополам в мучительном приступе кашля, и лишь через минуту, наверное, кое-как, вслепую — глаз я открыть не мог, глаза немыслимо резало, и из них текли потоки слез добрался я до окна, рванул в сторону портьеру и распахнул створки.

Я приходил в себя минут десять. Лежал, навалившись животом на подоконник и жадно глотал ртом свежин ночной воздух. Дурак старый, думал я про себя, прислушиваясь к сердцу, которое постепенно успокаивалось, в твои ли годы такие опыты проводить? Окно еще занавесил, чтобы не увидел никто. Да твой кашель небось все соседи теперь слышали, а вонища эта до ратуши, наверное, доносится. Впрочем, не страшно, соседи привыкли к тому, что у меня вечно что-то сгорает или взрывается. Да и что мне теперь соседи?

Я попытался отойти от окна, но в комнате стоял такой дух, что сделать это удалось, лишь прикрыв рот и нос платком. Кое-как, почти ничего не видя слезящимися глазами, я нащупал на блюде ЭТО и зажал его в кулаке. Сера уже догорела, блюдо было горячим, но я не побоялся обжечься — ЭТО, как и писал Ракен, нисколько не нагрелось. Я положил его в карман — теперь я почему-то смог спокойно сделать это, — кое-как добрался до окна и стал ждать, пока комната проветрится. Мне было очень плохо. Тошнило, ноги подгибались в коленях, голова болела, глаза до сих пор слезились. Хотелось пить. Временами снова накатывались приступы кашля, но я старался сдерживаться.

Я стоял и думал.

Теперь, когда сомнений не оставалось, думать было просто. Теперь я знал правду — дракон навис над городом и готов его разрушить. Дракон существует, и час его близок — ЭТО никогда не появляется напрасно. Дракон готов обрушиться на всех нас — и на ремесленников, и на торговцев, и на стражников, и на камаргосов, и на стариков, и на детей. Он уничтожит всех, всех без разбора, потому что ярость его копилась веками. Он сотрет этот город в порошок, его зловонное дыхание выжжет все живое, он уничтожит все, что создавалось столетиями, если только кто-то не встанет у него на пути.

Кто-то, имеющий силы для борьбы с ним.

Кто-то, имеющий ЭТО.

Я? Я снова закашлялся, мучительно и надолго. Сразу же закололо сердце и печень отдала тупой болью. Я? Хороший же воин из меня получится. Дракону достаточно один раз дунуть — от меня и следа не останется. Чем с ним сражаться? Как? Я даже не знаю, как держать меч, как надевать доспехи. Какой смысл мне выходить против дракона, даже если ЭТО даст мне силы для битвы? Я все равно не смогу биться.

Но все это были слишком слабые отговорки. Я уже знал, почему их выискиваю. Уже тогда знал. Просто потому, что мне было страшно. Просто страшно. Потому что я знал, что такое страх. Можно быть бесстрашным, пока этого не знаешь, вполне можно не бояться того, о чем имеешь лишь смутное представление. Но, когда знаешь, на что надо идти, когда испытал уже, что такое настоящий страх, настоящий ужас, решиться гораздо труднее.

А я это испытал.

Я помню, как сидел тогда в зале, в бывшем тронном зале старого герцогского дворца. Мрачном, лишенном всех украшений. Сидел среди множества таких же несчастных, согнанных в ту ночь со всего города. И вслушивался в жуткие крики, долетавшие из подземелья. И знал, что пройдет еще час, два, три, и меня тоже позовут на допрос, и я буду точно так же кричать, кричать, кричать. И говорить. Говорить все, что от меня захотят услышать, подтверждать любую ложь, любой поклеп.

А наутро меня отпустили. Я до сих пор не знаю почему.

Но я не забыл того страха.

Внизу раздался цокот копыт, стук колес по булыжнику. Повозка остановилась под самым окном. Я высунулся, но в сгустившихся сумерках видно было плохо. Послышался стук в дверь, неразборчивые голоса. Через пару минут Бунго постучал ко мне.

Я открыл. Прошел, наверное, уже час с тех пор, как я проделал опыт с серой, и комната почти совсем проветрилась.

— Там приехали из ратуши, господин магистр, — сказал Бунго. — Вас вызывают к господину бургомистру.

— Попроси подождать пять минут, — ответил я. — Я оденусь и спущусь.

Я закрыл за Бунго дверь, вернулся к окну и затворил его. Интересно, чего им от меня надо. Конечно, с ЭТИМ их вызов никак не мог быть связан. Если бы они знали про ЭТО, ко мне заявились бы камаргосы.

Я надел парадный камзол, с трудом нагнулся и зашнуровал уличные башмаки. Иногда Бунго помогает мне сделать это, но ведь он тоже немолод, еще постарше меня будет, и я стараюсь без нужды не обременять старика работой. ЭТО я положил в карман камзола, накинул плащ, надел шляпу и спустился вниз.

Посыльный от бургомистра — молодой человек лет двадцати тут же вскочил с лавки у входа, поклонился.

— Господин бургомистр просил узнать, не будете ли вы столь любезны посетить его сейчас по весьма важному поводу, — сказал он.

— Хорошо, я готов.

Мы вышли. Перед домом стояла карета бургомистра, кучер, дремавший на козлах, встрепенулся. Молодой человек распахнул передо мной дверцу, и я с трудом вскарабкался на высокую подножку и уселся на мягкое сиденье спиной вперед — так меньше трясет. Мой провожатый сел напротив, и мы поехали. Бургомистр, видимо, решил оказать мне честь, прислав карету, потому что пешком мы дошли бы быстрее. Мой дом в трех кварталах от Ратушной площади, но карете, приехавшей с той стороны, пришлось минут десять плутать по узким переулкам, пока мы сумели развернуться и поехать назад. Наконец мы остановились перед ратушей, мой провожатый распахнул дверцу, выскочил и помог мне спуститься.