Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы. - Курцио Малапарте

Но обиженный художник и не повернулся к нему, продолжая рисовать, и знаменитый Байко уехал в крайнем раздражении. Однако он так ценил рисунки Хокусая, что имел слабость после принести ему извинения, чтобы добиться прощения.

В то же время Хокусаю нанес визит один из поставщиков сёгуна, который явился попросить у него рисунок. Неизвестно, чем не понравился гость художнику, но принял он его сидя во дворе под ярким солнцем, истребляя вшей на своей одежде, и бросил довольно грубую реплику, что он очень занят и не может заниматься с гостями. Гость покорился необходимости ждать окончания охоты, производившейся хозяином, и получил желанный рисунок, но едва лишь он вышел за дверь, как Хокусай бегом догнал его, крича насмешливо вслед: «Не забудьте, если вас спросят, как нашли вы мою мастерскую, сказать, что она очень богата, очень чиста!»[793]

XXI

Среди всех романов, иллюстрированных Хокусаем с 1805 по 1808 годы, иллюстрации к книге «Сок добывателя камфары с юга» имели огромный успех, успех такой, что Хокусай отнесся к нему довольно ревниво, что вызвало охлаждение между Бакином и Хокусаем, приведшее к обоюдному нежеланию продолжать совместную работу. Однако издатели настолько искусно щадили самолюбие обоих мастеров, что добились от них согласия на сотрудничество для окончания этой работы, вышедшей в 1811 г.

Но когда рисунки были закончены и вручены Бакину, он нашел, что они не соответствуют тексту и потребовал изменений, а Хокусай, которому сообщили об этой претензии писателя, ответил, что этот текст нуждается в изменениях. Когда же издатели отгравировали и выпустили и текст и рисунки в том виде, в каком они были ими получены, между авторами вспыхнула ссора.

С момента этого расхождения между Хокусаем и Бакином художник задался целью выпускать книги рисунков, обходясь без текста литератора и по той же стоимости выпуска, как и тогда, когда он соединил свое имя с именем Бакина.

Благодаря этому намерению, несколько лет спустя родилась «Манга», при обстоятельствах до сих пор совершенно неизвестных, которые раскрыты для нас предисловием Ханьшу, предпосланным первому тому и по моей просьбе переведенным Хаяси. Хокусай — художник столь необычайного таланта, — говорит Ханьсю, — после своего путешествия на Запад остановился в нашем городе (Нагоя) и здесь познакомился с нашим другом Бакудзеном; он беседовал с ним о рисунке, и во время этих разговоров нарисовал более трех сотен изображений. Между тем мы возымели желание, чтобы эти уроки послужили желающим изучить это искусство, и было решено издать эти рисунки, объединив их в одном томе. Когда мы спросили Хокусая, какое имя дать этому тому, он ответил просто: «Манга», и это название, увенчанное его именем, мы и поставили на обложке: «Хокусай. Манга», что в буквальном переводе означает — «ман» — по воле представления, «гам» — рисунок, и перевод приблизительно выглядит так: «рисунок, вылившийся непосредственно».

«Манга» — это изобилие образов, лавина рисунков. Этот разгул карандаша, эти пятнадцать тетрадей, где наброски теснятся на листах, как кладка яиц шелковичного червя на листе бумаги, творение, подобного которому нет ни у одного из западных художников. «Манга» — это множество лихорадочных набросков всего, что только есть на Земле, в небе, под водой, эти волшебные мгновения, выхваченные из жизни тел и душ движущейся жизни человечества и животного мира; наконец, это разнообразие бредовых видений на бумаге этого великого «безумца рисунка» — всё там!

Уже тут, в первом томе, едва вы открыли его, в этих свободных набросках, где немного розового цвета дает впечатление кожи тел, немного серого — полутона на бумаге кремового оттенка — дети, дети, дети во всех их играх и забавах, позах, шалостях и радостях; затем боги, гении, буддийские и шинтоистские[794] священники, высмеянные в тысячах маленьких насмешливых карикатур; затем все ремесла, все профессии в работе за своим трудом, силачи в напряжении силы и ловкости; еще японки, грациозно сидящие на корточках, в своей жизни «на четырех лапках», в кокетстве их туалетов, анатомическом изображении их стройных фигур в банях, и японцы спящие, размышляющие, молящиеся, читающие, играющие, рассуждающие, обмахивающиеся веерами, стряпающие, опьяняющиеся вином, прогуливающиеся пешком или верхом, удящие рыбу, дерущиеся — в яркой передаче всех этих мгновений, остроумной, немного иронической; и еще все животные, даже те, которые не встречаются в Японии, как, например, слон и тигр, и все птицы, все рыбы, все насекомые, и все деревья, все растения, — вот то, чем наполнены пятьдесят страниц этого первого тома, в котором первая таблица представляет чету Такасаго — типов старинной семьи, популярных в Японии: женщину, несущую метлу, чтобы подмести сосновые иглы, и мужчину с вилами, чтоб собрать их.

В конце этого первого тома, вышедшего в 1812 году, Хокутен Бакудзен (художник, по совету которого родилась «Манга») и Хоку-Ун (который стал учителем архитектуры мастера), чье сотрудничество заключалось просто в копировании и сокращении (уменьшении. — С.Т.) рисунков, объявляют себя учениками мастера.

Второй том «Манга» вышел лишь в 1814 году, два года спустя после выхода первого тома, с предисловием Рокудзюэна и в сотрудничестве для воспроизведения рисунков с Тоэнро Бакузеном и Тодоя Хоккэн, который в будущем станет лучшим из учеников и приблизится больше, чем кто-либо другой к таланту Хокусая. По множественности мотивов это все то же разнообразие: на одной странице — ремесленники, и рядом — муки буддийского ада; целая страница различных телодвижений женщин; напротив такой же страницы, изображающей телодвижения мужчин, страница масок рядом со страницей домашней утвари и принадлежностей семейного быта; наконец, страница с обломками скал для декорирования сада, в этой стране живописнейших садов, где обломки скал оплачиваются дороже, чем в любом другом месте на земном шаре, против страницы с изображениями фантастических животных, поедающих дурные сны.

Третий том вышел в следующем году (1815) с предисловием Сёкудзана, который просто топит старую школу и заявляет, что старые мастера, иллюстрировавшие манускрипты Кэндзи, должны уступить место новым художникам, авторам «красных картинок» (рисунков народной школы).

Многие рисунки этого тома посвящены трудной и тяжелой работе рудокопов. За ними следуют две занимательные двойные таблицы: одна, посвященная борьбе, делает нас свидетелями жестоких схваток, мускулистых и напряженных сочетаний тел, перегибов туловищ, резких отрывов от земли одним из противников другого, этих задов победителей на головах поверженных побежденных, другая показывает нам танцоров в бешеных эпилептических антраша[795] дьявольского танца.

Затем доисторические портреты двух первых царей Китая, банда озорных негров, китайские тени, представляющие плод воображения Хокусая, и, помещенные один против другого, бог грома, изображенный с нимбом, образуемым тамбурином, и бог ветра, обеими руками закрывший два отверстия над своим подбородком, не считая тех ветров, которые он несет на спине.

Заголовок этого тома, гравированный в этих прекрасных, крупных, орнаментальных китайских иероглифах, напоминающих куски, высеченные из яшмы, заключенный в кадр, поддерживаемый на своих шеях двумя маленькими японцами с насмешливыми лицами, характерными хохолками на лбу и на висках, — представляет восхитительный рисунок.

Четвертый том вышел в следующем, 1816, году, с предисловием Хоцана. Этот том наполнен сюжетами мифологических или доисторических времен. Мы видим Кинтоки, изгоняющего дьявола, видим девятиголового дракона, приползшего пить из девяти чаш, в которых он найдет свою смерть, видим Сэннина, оседлавшего огромного карпа, и среди всего этого — страницы с изображением овощей, страницы трав, страницы веток кустарника с их розовато-серыми тонами, непередаваемые по нежности доставляемого впечатления. Два любопытных листа представляют радостно плавающих в воде мужчин и женщин, поддерживаемых плавательными снарядами, ныряющих срывая подводные растения, схватывая руками рыб… Последняя страница представляет мужчину и женщину, жирных, с отвисшими челюстями и плутовской усмешкой на лицах, относящейся к чему-то съестному, что они рассчитывают найти в котелке, крышку которого приподнимает мужчина. Эта добрая чета, изображающая беспутные радости низшего класса, чета Вагодзин, противопоставляемая чете Такасаго — мужчине с вилами и женщине с метлой.

Пятый том, вышедший летом того же 1816 года, начинается предисловием Рукудзюэна. Это том, который представляет собой почти что курс архитектуры. Он открывается портретами двух первых архитекторов, преподавших японцам искусство строить храмы, дворцы и жилища, — Татико-но Микото и Ама-но-Хикодзати-но Микото, — в официальных облачениях и с дощечками о их назначении на должность в руках. За этими портретами следует Торий, башня с большим колоколом шестиугольной и вращающейся библиотеки, изобретенной священником Фудаи, — от входа в здание, где скрыты книги буддийского вероучения, до крыш, изукрашенных бонзами.