Смешенье - Нил Стивенсон

– До того, как приехать в Вулсторп, Исаак, я помогал ему ставить опыт. Мы расположили весы над колодцем и взвесили один и тот же предмет на поверхности, а затем тремястами футами ниже, чтобы проверить, будет ли разница. Как вы понимаете, Гук нащупывал закон обратных квадратов.

Исаак что-то быстро просчитал в уме и сказал:

– Наблюдаемой разницы не обнаружилось.

– Именно так. Гук был расстроен, но по пути домой придумал новый, более тонкий эксперимент, который так и не осуществил. Однако я о том, что мы тогда преуспели во многом, но потерпели крах в самом смелом из наших начинаний. Закончилась ли на этом натурфилософия? Отнюдь. Карьера Гука, Уилкинса или моя? Ни в коей мере. Напротив, это привело к их взлёту. Посему я не верю в апокалиптические предсказания касательно науки или общества. Хотя я тоже не сразу усвоил урок. Например, я ждал, что Славная революция всё преобразит, теперь же вижу, что кавалеров и круглоголовых сменили тори и виги, а война продолжается.

– И вы намерены провести некую параллель между неудачами Гука и перспективами нашего совместного труда? – с натужной весёлостью проговорил Фатио. – Полагаю, вы приспешничаете Лейбницу. Вот по крайней мере достойный оппонент! Он придумал анализ бесконечно малых позже нас с Исааком, но он хотя бы знает, что это такое! А ваш Гук – не более чем грязный эмпирик!

– Я приспешничаю Исааку Ньютону, моему другу на протяжении тридцати лет. Я страшусь за него, ибо вижу, что идеи его касательно натурфилософии и себя самого ошибочны. Он настолько выше нас всех, что уверился, будто несёт на плечах некое судьбоносное бремя и должен во что бы то ни стало привести натурфилософию к некой конечной точке омега. Его поддерживают в этом заблуждении некие льстивые прихлебатели.

– Вы хотите его вернуть! Вы хотите, чтобы Исаак отказался от решения, принятого в Троицын день 1662-го!

– Нет. Я хочу, чтобы он повторил то же решение относительно вас, Фатио. Он отстранился от меня в шестьдесят втором. От Лейбница – в семьдесят седьмом. Теперь девяносто третий, и решается ваша участь.

– Я знаю всё, что произошло в шестьдесят втором и семьдесят седьмом. Исаак мне рассказал. Однако у нас всё иначе. Это настоящая, долгая, взаимная симпатия.

– Здесь вы правы, Николя, – сказал Исаак. – Однако вы не поняли. Даниель подводит разговор к совершенно иному.

– Что интересного может сказать мистер Уотерхауз? Он – писарь, секретарь.

– Довольно оскорблять Даниеля, – остановил его Исаак. – Он оказал нам любезность, подумав о нашем будущем, о котором мы сами не размышляли, будучи уверены в успехе. Однако Даниель прав. Мы потерпели неудачу. Наш линь недостаточно длинен, чтобы измерить глубины, на которые мы вышли. Надо остановиться и начать всё сначала. Нам потребуются время и деньги.

– Исаак, – сказал Даниель, – два или три года назад, прежде чем приступить к Великому деланию, которое только что завершилось, вы наводили справки у Пеписа, Роджера Комстока и других касательно места в Лондоне. С тех пор Тринити-колледж обеднел ещё больше и явно не способен давать надёжный доход. Я предлагаю вам Монетный двор.

Все в молитвенном молчании ждали, пока Исаак обдумает предложение.

– В обычных обстоятельствах должность эта не представляла бы интереса, – сказал он. – Однако Комсток в письмах туманно намекает на Великую перечеканку.

– Она станет вашим Великим деланием. И я не шучу. Ибо, возможно, это единственный способ извлечь философскую ртуть.

– Почему вы так говорите?

– Гук не нашёл закон обратных квадратов в колодце, потому что тот был недостаточно глубок для его целей и для его оборудования. Возможно, вы по той же причине не можете выделить философскую ртуть из золота.

Вы предполагаете, что мои методы верны, но в моём образце её слишком мало. Я опровергну вашу гипотезу, напомнив, что следую методам древних, которые, я убеждён, достигли искомого.

– Числите ли вы среди них царя Соломона?

– Вы не хуже моего знаете, что он почитается отцом алхимии.

– Если у Соломона был великий магистерий, он наверняка им воспользовался. Богатство Соломона вошло в пословицу. Возможно, он собрал великое множество золота со всего мира и извлёк из него философскую ртуть.

– Многие адепты полагают, что так оно и было.

– Коли так, обычное золото, с которым вы работаете, обеднено квинтэссенцией, Соломоново же, напротив, обогащено.

– И это тоже общее место.

– Ходит слух, что золото царя Соломона нашёл вице-король Мексики, а король бродяг похитил, увёз в Индию и расточил, смешав с обычным, ходящим по свету в качестве денег.

– Так говорят.

– То, что король бродяг профукал, не собрать, не завоевав весь Восток и не изъяв силой его богатств – разве что вы неким магическим заклятием стянете всё золото земли в Лондон И пропустите через плавильные котлы Тауэра.

Фатио выступил вперёд, почти загородив Исаака от Даниеля.

– Теперь, перейдя к делу, вы предлагаете вещи в высшей степени разумные и привлекательные, – объявил он. – Будьте добры объяснить, к чему был весь предыдущий разговор.

– Я объясню, Николя, – вмешался Исаак. – Даниель сказал всё, что по справедливости можно было от него требовать. Он имеет в виду, хоть и не хочет говорить прямо, что ваша теория тяготения – чушь и ослабила мою позицию относительно Лейбница. Возможно, он подразумевает и ваши претензии на соавторство в создании анализа бесконечно малых, каковые, вынужден вас огорчить, совершенно беспочвенны, А равно и то, что вы выдаёте себя за врача и утверждаете, будто вылечили тысячи людей своим новым патентованным средством, а также ваши произвольные толкования Библии и те странные пророчества, которые вы из них вывели.

– Но он ничего этого не знает!

– Зато знаю я, Фатио.

– О чём вы? Признаюсь, Библию легче толковать, чем вас, Исаак.

– Напротив. Я чувствую, что чересчур прозрачен для Даниеля и ещё бог весть для какого числа людей, видящих меня насквозь.

– Для очень небольшого числа – пока, - тихо проговорил Даниель.

– Суть такова: я позволил своим чувствам к вам затуманить мои суждения, – сказал Исаак. – Я оценивал ваши труды, Николя, гораздо выше, чем они того заслуживают, а в итоге зашёл в тупик, растратил годы и подорвал здоровье. Спасибо, Даниель, что сказали мне это напрямик. Мистер Локк, вы деликатно готовили моё нынешнее прозрение. Примите извинения в том, что дурно о вас думал и считал, будто вы плетёте против меня козни. Николя, поезжайте со мной в Лондон, живите в моём доме и будьте моим помощником, когда я продолжу Великое делание.

– Я согласен быть только равноправным соратником.

– Но вы не можете им быть. Один Лейбниц…

– Так и любитесь с Лейбницем! – крикнул Фатио. Мгновение он стоял, словно не веря, что впрямь это выговорил, и, по всей видимости, ожидая, что Ньютон возьмёт свои слова назад. Однако Hьютон уже миновал точку возврата. Фатио оставалось одно – убежать.

Когда он скрылся из виду, Даниель различил далёкий не то стон, не то плач и подумал, что Фатио рыдает от горя. Однако плач становился громче. Даниель на миг испугался, что Фатио возвращается с обнажённой шпагой в руке.

– Даниель! – резко позвал Локк.

Он стоял над Ньютоном, закрывая того от Даниеля. Локк в молодости был врачом и сейчас, по-видимому, вспомнил былые навыки. Одной рукой он сдёрнул груду одеял, укрывавших Ньютона, а другой потянулся к его шее, чтобы сосчитать пульс. Даниель бросился к ним, страшась, что Исаака хватил удар. Однако Ньютон с криком: «Убили, убили!» оттолкнул руку Локка от своей шеи.

Локк попятился. Даниель подбежал к Ньютону и увидел, что тот барахтается, как утопающий. Сила движений была настолько велика, что в какой-то миг приподняла его над креслом. Ньютон упал на каменные плиты, вскрикнул и остался лежать, дрожа, точно натянутый канат. Даниель опустился рядом на колени и тронул его худое плечо. То немногое, что было между костями и кожей, пульсировало от напряжения. Ньютон вздрогнул, как если бы Даниель коснулся его калёным железом, и, ничего не видя, откатился к ножке кресла, которая пришлась ему как раз на уровне живота. В мгновение ока он свернулся, словно зародыш, и всем телом обвил ножку кресла, как годовалый младенец, обнимающий мать за ногу, чтобы та не ушла. «Убили, убили», – повторял он уже тише, будто во сне. Впрочем, слов было уже не разобрать; возможно, он и впрямь звал матушку.

Локк, не отнимая ладоней от лица, проговорил:

– Величайший ум человечества… помрачился. О Господи. Даниель сел по-турецки рядом с Исааком.

– Мистер Локк, если вы любезно попросите слугу принести мне чашечку кофе, я займусь тем, чем не занимался уже тридцать лет: буду сидеть ночь напролет, тревожась из-за Исаака Ньютона.