Смешенье - Нил Стивенсон

– Все, кроме безумцев в Бедламе, интригуют, Каждый участвует в заговоре-другом. И что такое Королевское общество, если не клика? Я не буду клясться в своей чистоте. Однако комплот, который я представляю, желает вам лишь добра.

– Об этом мне судить! Откуда вам знать, что для меня благо?

– Если бы вы видели себя моими глазами, то в миг согласились бы, что я знаю это куда лучше вашего. Когда вы последний раз спали?

– Пять дней я сидел у огня, следя за работой.

– Великим деланием?

– Вы знаете меня почти столько же, сколько я сам, Даниель, так зачем спрашиваете? Вам известно, что я не отвечу прямо. И ответ вам ведом. Ваш вопрос суетен дважды.

– Пять ночей… Коли так, случай привёл меня сюда именно сегодня, ибо есть шанс, что недельное бдение, притупив ваши умственные способности, приблизило вас ко мне.

– Коим образом вы чаете со мной сблизиться?

Позади Мэшем что-то начал говорить и резко замолк. Даниель полуобернулся и увидел, что Фатио шёл за ним и сейчас стоит в кабинете Локка. Увидев, что его заметили, тот как-то бочком, словно напуганный пёс, вышел в сад и отвесил Даниелю лёгкий поклон.

– Коим образом? Не тем, что Фатио – это решилось между нами в Троицын день 1662-го, если я не сильно ошибаюсь.

Ньютон на мгновение прикрыл красные от бессонных ночей лаза, давая понять, что Даниель не ошибается. Тот продолжал:

– И не тем, коего желает Лейбниц. Фатио скривился.

– Мы прочли письмо господина Лейбница; всё оно – не более чем грубые нападки на мою теорию тяготения.

– Если Лейбниц разбил вашу теорию тяготения, господин Фатио, значит, ему достало смелости и прямоты изложить на бумаге то, что Гюйгенс, Галлей, Гук и Рен говорили между собой с тех самых пор, как вы представили её Королевскому обществу. И я сейчас последую Лейбницу. Не корчите возмущённую мину, Фатио, ради всего святого. Я вижу в этом саду троих: Фатио атакован и готов обороняться со всем пылом; Ньютон держит себя двойственно, как будто втайне со мной согласен; Локк, вероятно, жалеет, что я явился нарушить ваше единомыслие. Однако я его нарушил и нарушу ещё сильнее. Ибо, оглядывая пройденный путь, я думаю, что добился бы большего, если бы меньше помышлял о мнении окружающих. Натурфилософия не может развиваться, не сокрушая старые теории и не сметая с пути новые, неверные, что неизбежно ранит чувства их защитников. Я был плохим натурфилософом не по скудости ума, а из своего рода трусости. Сегодня я потщусь быть смелым, дабы стать лучшим натурфилософом, и, возможно, заслужу вашу ненависть. Тогда я отправлюсь в Бостон следующим же кораблём. Посему, Фатио, не отстаивайте свою теорию и не обрушивайтесь на теорию Лейбница, но, заклинаю, молчите и ненавидьте меня. Исаак, вот что я имел в виду, говоря, что хотел бы к вам приблизиться. Если к моему уходу вы меня возненавидите, я сочту, что преуспел.

– Суровый метод, – проговорил Ньютон, дрожа всё сильнее. – Однако не буду отрицать, что на моей памяти научные диспуты всегда сопровождались сильнейшей личной враждой. И я сегодня не настроен умягчать и взывать к миру. Продолжайте. В роли врага вы будете мне понятнее, нежели в роли друга.

– Увидев вас сегодня в вихре мёртвых лепестков, я вспомнил весну 1666 года, когда приехал в Вулсторп и застал вас в кружении яблоневого цвета. Припоминаете тот день?

– Разумеется.

– Я приехал из Эпсома, где мы с Уилкинсом и Гуком проводили дни в таких же учёных беседах. Основную их тему можно было бы сформулировать так: «Что есть и что несть жизнь». Теперь я приезжаю сюда и застаю вас за рассуждениями, суть которых можно свести к следующему: «Что есть и что несть божество». Верно ли я говорю?

– Такого рода высказывания удобопревратны, – пробормотал Локк.

– Молчите, Джон, – приказал Ньютон. – Даниель всё понимает правильно.

– Спасибо, Исаак, – сказал Даниель. – Если слова ваши справедливы, то лишь потому, что я все эти годы следовал мучительным зигзагам вашего пути. Задача была нелёгкой. Ваши философические изыскания всегда переплетались с экзегезой, и я не мог взять в толк, почему в ваших комнатах звёздные атласы пребывают в свальном грехе с писаниями на древнееврейском, а оккультные трактаты о философской ртути – с чертежами новых телескопов и тому подобного. Однако я наконец, понял, что чересчур усложнял. Для вас это было вовсе не смешение разнородного; для вас Апокалипсис, умствования Гермеса Трисмегиста и «Математические начала» суть оттиски, вырванные из единой великой Книги.

– Коли вы видите всё с такой ясностью, Даниель, почему вы к нам не примкнёте? По мне, это как если бы друг Галилея заглянул в его телескоп, узрел движение лун Юпитера, но не поверил своим глазам, а остался в плену мёртвых папистских воззрений.

– Исаак, последние шестнадцать лет я только и делаю, что задаю себе этот вопрос.

– Вы о том, что случилось в 1677 году.

– Так что же случилось в 1677 году? – спросил Фатио. – Все хотят знать.

– Лейбниц вторично посетил Англию. Он инкогнито отправился в Кембридж, чтобы поговорить с Исааком. Пока они катались в лодке по Кему и беседовали, я нашёл в наших комнатах бумаги, доказывающие, что Исаак впал в арианскую ересь. Я сжёг эти бумаги, а с ними и многие алхимические записи и книги Исаака – для меня они были одно. В каковом преступлении я ныне добровольно винюсь и умоляю меня простить.

– Вы говорите так, будто мы видимся в последний раз! – вскричал Ньютон со слезами на глазах. – Я видел ваши терзания, читал в вашем сердце и простил вас давным-давно.

– Знаю.

– То, что вы сожгли, было по большей части пустым вздором. Здесь вы ничего такого не найдёте. И всё же теперь я бесконечно ближе к Великому магистерию.

– Знаю, что вы разрушили алхимию до основания, выстроили заново и изложили в книге под названием «Практика», которая станет для алхимии тем же, что «Математические начала» – для физики. И, возможно, вместе с новой экзегезой Фатио, новой философией Локка и новым христианством арианского толка ваших рассеянных по всех Англии последователей она должна составить некую новую совокупность, своего рода научный апокалипсис, в котором вся вселенная и вся история предстанут чистыми, как дистиллированная вода.

– Вы насмехаетесь над нами, рисуя всё так просто.

– Ах, значит, всё не так просто? Всё не произойдёт враз, одним махом?

– Не нам загадывать, как это произойдёт.

– Однако вы не спите пять ночей, приглядывая за работой, которую не решились доверить помощникам. Вы явно страдаете от ртутного отравления. Вы не признаёте, что это Великое делание, однако что ещё это может быть? Я не могу читать ваши мысли, Исаак, и не вправе требовать, чтобы вы раскрыли свои секреты, но я вижу, что вас постигла неудача. А если всё предполагалось объединить с теорией тяготения Фатио, то ошибочна и она.

– Прежде чем насмехаться над нашей работой, скажите, сэр, в чём победа Лейбница, – потребовал Фатио.

Отличие Лейбница в том, что он не стремится к победе, а лишь к тому, чтобы избежать неудач. И я полагаю, что это более здравый подход к науке, нежели ваш, требующий всего или ничего. С годами я вижу, как новые люди приходят в Королевское общество, и думаю, что хотя натурфилософия началась с нашим поколением, она с ним не закончится. Не я один так рассуждаю. – Даниель поднёс к глазам лист, поднятый в кабинете Локка, и прочёл: – «Для моряка весьма полезно знать длину линя своего лота, хотя он не может измерить им всех глубин океана. Довольно с него и того знания, что линь достаточно длинен, чтобы достигнуть дна в таких местах, которые необходимы для определения направления и для предохранения от пагубных мелей»[32]

– Какой болван написал эту чушь? – вопросил Фатио.

– Мистер Джон Локк. И чернила на бумаге ещё не высохли, - отвечал Даниель.

– Уверен, он не собирался прилагать эти слова к Исааку Ньютону, – отвечал Фатио, быстро оправляясь от смущения.

– Полагаю, вы подразумевали «к Ньютону и Фатио», – сказал Даниель.

Ньютон и Фатио переглянулись. Даниель наблюдал за ними. Фатио смотрел с вкрадчивой нежностью, и Даниелю подумалось, что тот привык видеть во взгляде Ньютона ответную ласку. Однако сейчас его ожидания обманулись. Ньютон смотрел на Фатио не с любовью, а с каким-то пристальным любопытством, словно увидел нечто, доселе ускользавшее от его внимания. Даниелю, при всей неприязни к Фатио, стало настолько не по себе, что отвага начала его покидать.

– Я хочу рассказать вам историю о Роберте Гуке, – объявил он.

Это имя было в числе немногих, которые могли оторвать Исаака от скрупулезного изучения Николя Фатио де Дюийера. Он перевёл взгляд на Даниеля, и тот продолжил:

– До того, как приехать в Вулсторп, Исаак, я помогал ему ставить опыт. Мы расположили весы над колодцем и взвесили один и тот же предмет на поверхности, а затем тремястами футами ниже, чтобы проверить, будет ли разница. Как вы понимаете, Гук нащупывал закон обратных квадратов.