Поморы (роман в трех книгах) - Евгений Богданов

Все эти суды-пересуды происходили, как водится, по-за глаза. В открытую даже недоброжелатели не решались осуждать Зюзину и Суховерхова: Что ж, оба они — люди свободные, а годы уходят. Нашли друг друга — и ладно, пусть живут с богом.

А старые друзья Зюзиной — те просто были довольны, что Фекла Осиповна наконец-то устроила свою судьбу, выходя замуж за Суховерхова. Родион Мальгин, регистрируя в сельсовете их брак, сказал Фекле:

— А помнишь, Феня, как ты везла меня в санях после госпиталя? Помнишь, как сожалела, что не нашла своего суженого? Вот теперь и нашла. Живите в любви да в согласии!

И Панькин, когда Фекла пришла звать его на свадьбу, расчувствовался и признался:

— Женитьба ваша, Фекла Осиповна, не случайна. Ведь я еще тогда, в твои именины, решил: быть вам вместе. Вот и вышло по-моему. Так или не так?

— Так, так Тихон Сафонович, — прослезилась на радостях Фекла. — Вы, правду сказать, во многом определяли мою судьбу. Спасибо вам! — Она помолчала, успокоилась и уже по-деловому добавила: — Мы не будем делать большую свадьбу. Я приглашаю только самых близких.

— Хорошо. Мы с женкой придем непременно.

Фекла ушла от Панькина грустная, потому что выглядел он неважно: лицо бледное, с нездоровой рыхловатостью, ходил по избе осторожно, словно боялся поскользнуться. И хоть бодрился и шутил Тихон Сафоныч, Фекла отметила про себя, что бывший председатель сильно сдал: укатали сивку крутые горки.

А вот Киндяков и с возрастом не накопил жирка, был жилист, цепок к жизни. Борода у него задорно торчала вперед, и ходил он довольно резво. Сухое дерево дольше скрипит. Дай бог ему здоровья, — не раз желала мысленно Фекла.

К известию о ее замужестве Дорофей отнесся с одобрением.

— Давно, Феня, надо было найти тебе свой причал. Вот и нашла. Живи счастливо и благополучно!

— Спасибо, Дорофеюшко, — поблагодарила его Фекла.

Однако от своих обычных подковырок Дорофей все же не удержался:

— Давно ли крутите любовь-то? — будто между прочим поинтересовался он.

Фекла ответила уклончиво.

— Значит, по пословице: Была бы постелюшка, а милой найдется? Девице положено согрешить, иначе ей не в чем было бы каяться…

Фекла довольно чувствительно ударила его кулаком по спине.

— Ох и шуточки у тя! Язык бы отсох! Правду говорят — горбатого могила исправит.

— Неужто обиделась? — с невинным видом спросил Дорофей., — А ежели эдак мужа будешь лупить — так он долго не протянет. Вдовой останешься.

— Мужа я буду колотить полегче. А обижаться на тебя грех. Ты у нас святой, Дорофеюшко! Весь век прожил с Ефросиньей и ни разу ей не изменил. Бабы, что иной раз дерутся с мужьями-гуленами, тебя всегда в пример ставят.

— Ишь ты, как сказанула! Не знаю уж, то ли благодарить тя на добром слове, то ли обозлиться?

— Благодари, Дорофеюшко, потому как я сказала тебе сущую правду.

— Ну спасибо, спасибо, — рассмеялся Дорофей. — Только этим ты, Феклуша, вроде как мою мужскую честь задела…

— Всяк честен своими заслугами. Ладно, приходи в гости, обмоем наше бракосочетание.

— Приду, приду. Кто знает, может, боле и не гуливать на свадьбах-то? Старею я, Феклуша. А ты молодец! Про деток не забудь, — нравоучительно напомнил Дорофей. — Родить надобно помора!

— Это уж как получится… — улыбнулась Фекла.

Праздничное настроение ее неожиданно нарушилось: в самый канун свадьбы умерла Авдотья Тимонина. Давняя недоброжелательница Зюзиной, она даже смертью своей словно хотела испортить ей светлый праздник замужества…

Сколько раз бывало вгоняла она Феклу в слезы, сколько сплетен распространяла про нее по селу. Что поделать, когда зависть творит свое черное дело: хоть бисером рассыпься, а не заслужишь от завистника доброго слова. Даже достоинства твои обернутся в его устах против тебя. Но Фекла все-таки жалела Авдотью — как-никак вместе в войну рыбачили, ходили зверя бить во льды — и с согласия мужа передвинула свадьбу.

Чтобы было веселее, она пригласила на торжество и молодежь: Родиона попросила привести дочь и сына, а Соне Кукшиной сказала, чтобы та пришла с дочкой Сашей. Само собой разумеется, пришли на свадьбу и Климцов с супругой.

Митенев на свадьбе не был, сославшись на головную боль и модную нынче болезнь гипертонию…

Застолье проходило в верхней, чистой, или летней, избе. Фекла два дня прибирала ее, выбрасывала старье, белила потолок, мыла окна и полы, вместе с Леонидом Ивановичем оклеивала стены новыми обоями. Тесная зимовка казалась ей неподходящей для семейной жизни, и она решила обживать летнюю половину.

Под дружные возгласы горько Леонид Иванович целовался с супругой, говорил ей ласковые слова, а потом, как это порой бывает с мало и редко пьющими людьми, не рассчитав свои силы, сник. Фекла чуть-чуть сконфузилась, но ненадолго. Она решительно подхватила мужа и унесла его в спальню. Гости одобрительно зашумели:

— О-о-о! Вот это жена! С такой не пропадешь!

3

В середине августа к Родиону неожиданно приехал его брат Тихон. Они не виделись с зимы сорок первого года. Хотя Родион воевал на Северном фронте, а Тихон плавал в Баренцевом и Белом морях на транспортном пароходе Большевик, перевозившем союзнические грузы, встретиться братьям в те годы так и не довелось. А потом Тихон совершил переход на Большевике во Владивосток и остался служить на Тихом океане. Когда пароход списали с флота за ветхостью, Тихона назначили капитаном на новое океанское судно-сухогруз, и выбраться на побывку в родные места ему опять не удалось.

Но вот наконец он в Унде. Родион едва узнал брата. Годы дали знать себя: на загорелом лице Тихона резко обозначились морщинки, он полысел и обзавелся заметным брюшком, хотя и выглядел в капитанской форме бравым мореходом.

— Ты чего такой худой? — спросил он, обнимая Родиона. — Плохо кормят, что ли? Тощий, безрукий, в эдаком пиджачишке… За что только тебя Августа любит? И любит ли? — пошутил брат.

— Каждому свое, — отвечал Родион. — Я вот руку потерял, а ты брюшко нажил… А насчет любви не сомневайся… И этот пиджачишко, как ты изволил выразиться, вполне удобен. Мы ведь не столь богаты, как морская интеллигенция. Мы — сермяжная рыбацкая рать. И не растолстел я потому, что питаюсь в основном рыбой, на которой не разжиреешь. Но в ней, говорят, фосфору много, что для головных мозгов пользительно. И потому в Унде у нас народ толковый, а не то, что какие-нибудь владивостокские варяги…

Тихон рассмеялся открыто, весело, как бывало в юности.

— Отбрил! Ну, отбрил, братуха! Ладно, не обижайся. Я ведь шуткую…

— Да чего обижаться то? Ишь, и словечки у тебя не поморские стали соскакивать с языка: шуткую… Там научился? Ну, ничего, поживешь дома — вспомнишь родные слова. Женку-то почему не привез? Поглядели бы…

— Дома сидит. В декретном отпуске. Живот у нее, пожалуй, теперь побольше моего, — снова засмеялся Тихон. — Я вот уехал и беспокоюсь, не рассыпалась бы там без меня… Ну да ничего, в крайнем случае, теща поможет.

— Значит, наследника ждешь? Это ладно.

Тихон приехал на Север не только для того, чтобы побывать в родительском доме. Комитет ветеранов Северного морского пароходства пригласил его на встречу старых моряков, которые плавали во время войны в конвоях, и три дня он провел в Архангельске.

— Собралась старая гвардия в мореходном училище, — рассказывал он. — В большом зале столики расставлены, на них угощение: фрукты, карамельки, лимонад, пиво, икорка на тарелочках и все такое прочее. И сцена с микрофоном. Открыл встречу начальник пароходства, а потом ветераны ударились в воспоминания, кто на чем и куда плавал, сколько раз тонул, сколько под бомбежкой был, как доставляли грузы ценные для фронта. И меня вытащили к микрофону. Вспомнил и я, как мы с капитаном Афанасьевым да помполитом Петровским шли из Исландии в Мурманск на Большевике, как бомба грохнулась на палубу, а мы назло фашистам сохранили и плавучесть, и ход. Хорошо поговорили… Ну а на другой день на Александре Кучине[69] пошли в море к острову Сосновец почтить память товарищей, что погибли в Великую Отечественную… Там венки на воду опускали, и салютовали, и торжественное построение было на палубе. Словом, эти дни надолго запомнятся.

Братья сходили на кладбище, на могилу матери. Постояли там молча перед заросшим травой бугорком с темным, чуть потрескавшимся от времени сосновым крестом. Положили на могилу цветы. А потом Тихон, надев сапоги и ватник, отправился бродить по тропинкам своего детства. Прежде всего побывал на причале у колхозных складов, откуда, бывало, уходили рыбаки в море, осмотрел старый бот, на котором Дорофей Киндяков плавал в войну у берегов Мурмана. Бот стоял теперь под урезом берега на деревянных подпорах.