Троцкий. Книга 1 - Дмитрий Волкогонов

Так случилось в нашей истории, что, хотя "вождей" народ не выбирал, манипулировать его интересами и потребностями они научились быстро. Так же быстро они сочли возможным пользоваться теми благами, за которые так жестоко критиковали царскую знать. Теперь считалось нормальным, чтобы каждый "вождь" имел загородный дом и даже дворец (Троцкий жил в великолепной усадьбе князей Юсуповых в Архангельском, в получасе езды от Москвы), личных врачей, многочисленную обслугу, улучшенное питание, царские автомобили и т. д. Осенью 1922 года Троцкий выехал в Крым по обычным служебным делам. Его сопровождала многочисленная охрана и даже… два автомобиля. Его помощник Бутов распоряжается "безусловно" прицепить к скорому поезду № 6 Москва — Симферополь два вагона с охраной и двумя автомобилями…[71] Вожди большевизма стали быстро превращаться в новых сановников коммунистического режима. Такая метаморфоза была предопределена диктатурой пролетариата: новая система должна была иметь собственных жрецов, "перешагнувших" через буржуазную демократию.

Каутский в своей книге видит единственный путь достижения социалистических идеалов — через демократию. Ответ Троцкого старому теоретику категорически насмешлив: "История не превратила нацию в дискуссионный клуб, который чинно вотирует переход к социальной революции большинством голосов. Наоборот, насильственная революция явилась необходимостью именно потому, что неотложные потребности истории оказались бессильны проложить себе дорогу через аппарат парламентской демократии… Когда русская Советская власть разогнала Учредительное собрание, этот факт показался руководящим западноевропейским социал-демократам если не началом светопреставления, то во всяком случае грубым и произвольным разрывом со всем предшествовавшим развитием социализма"[72]. Потресов, защищая Каутского, заявит: "Демонстративным разгоном учредительного собрания, повальным уничтожением свобод, установлением казенного образца дозволенного мышления большевизм с первых же шагов своего господства вносил в народное сознание струю, враждебную демократической гражданственности"[73]. Однако Троцкий безапелляционно утверждает, что "трижды безнадежна мысль прийти к власти путем парламентской демократии". Может быть, убеждения Каутского были исторически преждевременными, а Троцкого — реально приземленными?

Но Каутский настойчив и в своей работе еще раз задает большевикам вопрос: почему вы не созываете нового Учредительного собрания? Иначе получается, что Советская власть правит волею меньшинства? Троцкий последователен: "…потому что не видим в нем, собрании, нужды. Если первое Учредительное собрание могло еще сыграть мимолетную прогрессивную роль, дав убедительную для мелкобуржуазных элементов санкцию режиму Советов, который только устанавливался… то теперь он не нуждается в освящении подмоченным авторитетом Учредительного собрания…"[74].

В этом "диалоге" двух книг с одинаковым названием столкнулись совершенно разные революционные линии, разные взгляды на пути реализации социалистических идеалов. Долгие годы казалось, что реформист Каутский безнадежно проиграл Троцкому, олицетворявшему тогда радикальное крыло большевизма. Но истории было угодно доказать правоту "старого тапера", который "отказался играть на инструменте революции", а не его воинствующего оппонента. Троцкий, как и его сотоварищи, не замечал того, что вместо народовластия они узурпировали право говорить от имени народа. А это далеко не одно и то же.

Наиболее ожесточенно Троцкий спорит с Каутским по вопросу о терроризме, или, точнее, об использовании насилия в революции. Идею о том, что "терроризм принадлежит к существу революции", Каутский объявляет широко распространенным "заблуждением". Патриарх II Интернационала жалуется: "Революция приносит нам кровавый терроризм, проводимый социалистическими правительствами. Большевики в России вступили первые на этот путь и суровейшим образом осуждались поэтому всеми социалистами, не стоявшими на большевистской точке зрения…" Каутский решительно выступает и против "института заложников".

Мы уже знаем, что и по этому вопросу Троцкий, выражая точку зрения радикальных большевиков, стоит на иных позициях. "Вопрос о форме репрессии, — пишет Троцкий, — или о ее степени, конечно не является принципиальным. Это вопрос целесообразности… Именно этим простым, но решающим фактом объясняется широкое применение расстрелов в гражданской войне… "Морально" осуждать государственный террор революционного класса может лишь тот, кто принципиально отвергает (на словах) всякое вообще насилие — стало быть, всякую войну и всякое восстание. Для этого нужно быть просто-напросто лицемерным квакером"[75]. Троцкий верно говорит, что нередко красный террор вызывался террором белым. Но всегда ли? Большевики, отвергая социал-демократические традиции и путь реформ, вольно или невольно ограничивали выбор средств, среди которых "универсальным" оказывалось лишь насилие. По сути, для Троцкого революция была синонимом насилия, которое он, как и Каутский, называет террором. Не из этих ли истоков большевизма в 20-е и 30-е годы Сталин брал методы решения социальных, экономических и духовных проблем? Признание насилия нормой революционного процесса исподволь переносилось на мировоззренческие установки вообще. В этом случае революция представала кровожадным зверем, готовым сожрать любого, кто оказывался на ее пути.

Для полноты картины хотелось бы заострить внимание читателей на различии взглядов Каутского и Троцкого на роль партии и ее отношение к крестьянскому вопросу. В ответ на справедливые обвинения Каутского, что большевики, подменив диктатуру Советов диктатурой партии, которая "уничтожила или отбросила в подполье другие партии", тем самым устранили возможность политического соревнования, Троцкий приводит пример из русской революции.

"Блок большевиков с левыми эсерами, длившийся несколько месяцев, закончился кровавым разрывом." Правда, по счетам блока платить пришлось не столько нам, коммунистам, сколько нашим неверным попутчикам…" Режим соглашений, сделок, уступок, блоков, считает Троцкий, для большевиков в принципе малоприемлем[76].

Вот эта вера в непогрешимость одной партии и привела к монополии на власть, на мысль, на истину. А эта монополия на власть в отношении крестьянства, например, позволила преподать, по словам Троцкого, ряд жестоких уроков кулачеству и середнякам. В результате "основная политическая цель была достигнута. Могущественное кулачество, если и не было вконец уничтожено, то оказалось глубоко потрясено, его самосознание подрублено. Среднее крестьянство, оставаясь политически бесформенным, стало приучаться видеть своего представителя в передовом рабочем…"[77].