Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

автор называет “узлами силы”, давно названо В.И. Лениным (!!!) “главным звеном”. А вообще-то это называется в современной науке “структура-атрактор” (И. Пригожин)». Что-то все тоскливее мне становится с современной наукой…

Люди живут, горят и сгорают на этом огне каждый день. И они не слышат голоса ученых и мыслителей. Поэтому ученые, как малые дети, идут на хитрости и начинают всячески обзывать свою мамку, лишь бы захватить ее внимание. И основная задача, так же как в религии, – это показать человеку, что быть как все и не понимать истин, которые тебе открывает мудрец, уязвимо. Уязвимо, потому что позволяет тогда оправданно обзывать тебя всяческими словами. Ученым, как и религии при ее зарождении, правда, нельзя обзывать людей уже признанными ругательствами, потому что, если это будет бездоказательно, то за ругательства просто убьют. Поэтому каждое нарождающееся сообщество тут же придумывает свои ругательства. Когда Блонский обзывает меня plusquamperfektum-ом, я сразу понимаю, что он меня обругал. Но я не могу просто дать ему в морду, для этого мне сначала надо доказать, что он не прав! Таковы правила психологической игры в обзывания. А для того, чтобы доказать, что он не прав, я должен буду изучить его науку. Но как только я это сделаю, я встану перед выбором: дать в морду Блонскому или самому воспользоваться моими знаниями и приложить тем, кто их не имеет? И я выбираю сразу оба пути: Блонского я, конечно, теперь всегда буду ненавидеть и при любом удобном случае корректно и по-научному топтать ногами ниже пояса, но и вам всем показать себя не премину. Но по отношению к вам как более знающий человек. Более знающий – означает: знающий больше, чем некоторые другие. Вот только таким образом, используя механику общественного мышления, удается новой мысли привлечь к себе поддержку и создать новый очаг горения внутри толщи человеческого сознания.

Попробуем взглянуть на него еще раз. Облако человеческого сознания живет своей очень определенной и веками отлаженной жизнью. Каждый поток в нем отлажен и притерт к другим тысячелетиями подбора самых работающих способов взаимодействия и взаимоотношений. И вот в этом неизмеримо огромном облаке сознания мелькают искорки живой мысли, отличающейся от правящих потоков и узлов. Они то теплятся в какой-то части этого мира, то вдруг перескакивают в другую его часть, постоянно пытаясь нарушить естественный ход токов мышления. Мышление сопротивляется этому в силу законов своего существования. Поэтому они то затухают, то вдруг разгораются снова. И как мне кажется, во все эпохи объем этого свечения живущего иначе, инакового сознания строго соответствует объему всего человеческого сознания. Искры инаковости приходят и уходят, но если им и удается где-то удержаться, то только за счет того, что как бы разогрелось окружающее их пространство сознания и этим поддерживает их ино-горение. Когда такого разогревания нет, искры гаснут или перелетают туда, где теплее. Это значит, перебрались в другие места люди, которым хорошо там, где они нужны, где общество поддерживает их жизнь именно в виде ино-горения. Правда, иногда оно их и гасит, как Сократа.

Толща человеческого сознания отнюдь не неизменна. Она меняется от эпохи к эпохе, приспосабливаясь к новым условиям, как вода к новым берегам. Иномышление приспосабливаться не умеет, оно пытается ломать и перестраивать. Иногда оно соответствует слому, который наметился в мире, и тогда создается впечатление, что это оно управляло и изменением общественного мышления. Но это, скорее всего, самообман. Закричи ты о сломе чуть раньше, чем весь поток начал поворот, и тебя размажет о берег, но если ты кричишь вовремя, то народная волна тебя подхватывает и с легкостью делает своим героем. Точно так же, как только ты зазевался у нее на хребте, она скидывает своего героя в грязь и небытие. Лишь мгновение ты наверху и стремительно катишься вниз…

Что такого сделал Геродот, что оказался одним из героев науки и человеческой истории?

До него были логографы, иначе говоря, летописцы. Они науки не делали, они переносили память о событиях на материальные носители – бумагу, пергамент, папирус. До них были Гомер и аэды. Они придавали памяти о событиях такой вид, в котором она легче хранилась в человеческих головах. Можно сказать, что они сами были внешними носителями памяти для остального человечества.

До логографов-летописцев хранением памяти на внешних носителях занимались цари. Они отличались от летописцев только тем, что не держали в руках орудий письма. Но они отдавали приказы. И самое главное, они осуществляли отбор того, что должно было быть сохранено как память. От них остались всяческие стеллы, пирамиды и камни с записями. Это очень древний вид хранения памяти, потому что уходит корнями в те эпохи, когда царей в нашем современном представлении еще не было. Это такие цари, которых описывает Гомер и русские сказки: достаточно иметь свой дом и род, где есть воины, и ты уже царь и господин. Но уже те времена оставили множество знаков, называемых пиктограммами, на камнях. Вплоть до нескольких видов рунических грамот – на севере и в Сибири.

Однако использование людей для хранения какой-то особой памяти, безусловно, древнее. Люди-хранители памяти выращивались с детства как особый вид посвящения близкого к жреческому или жреческого. Об этом говорит то, что все великие книги человечества, начиная с Вед, несколько тысячелетий до того, как были записаны, существовали в изустном хранении.

При этом задача хранителя – запомнить все образы в точности в соответствии с передачей и уметь воспроизводить их без искажений. На самом деле это совсем не сходно с магнитофоном. Исследования русскими учеными того, как хранились и передавались эпические песни русского Севера, показывают, что память хранителей особым образом воспитывалась и взращивалась. Иначе говоря, в ней обнаруживается некое устроение, которое, в первую очередь, позволяет схватывать основные образы, типа тех образных рамок, что мы разбирали чуть выше. Их обычно называют сюжетными линиями. А уж потом эти рамки наполняются заведомо избыточным содержанием, то есть в рамках определенной сюжетной линии хранитель-сказитель волен выбирать подходящие к рамке сюжетные ходы. Одни и те же песни, рассказанные разными сказителями или одним и тем сказителем в разное время, отличаются друг от друга, но лишь по ходам, никогда при этом не нарушая определенных рамок, которые могут считаться каноническими для каждой песни. Если же такое случается, значит, традиция разрушается и скоро погибнет. Не стало тех, кто может поправить сказителя и указать ему на то, что его сказ не соответствует Образу мира, который хранят в своей памяти все члены сообщества.

История до Геродота – это