Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

наука объявит «инстинктивное язычество» фашизмом, то многими это может быть принято на веру – ведь что говорит наука, то научно и истинно!

То, что сейчас обзывается фашизмом, что бы это ни было, подлежит уничтожению. Общественное мнение в этом однозначно. При этом оно не очень-то задумывается над тем, а что же такое фашизм на самом деле. Лишь бы за чем-то закрепилось имя фашизма. Так с чем же в фашизме мы не согласны? С его обращением к языческим, а точнее, мифологическим мотивам или с тем, что он уничтожал людей и душил свободу, не позволяя людям жить так, как они хотят? Мне кажется, что фашизм – это как раз второе. И если я прав, то, начав травлю язычества, наука имеет возможность сохранить фашизм в себе. А наука вещь последовательная. Если сейчас кто-то из ученых приравнивает язычество к фашизму лишь в примечаниях, то завтра появятся докторские диссертации, обосновывающие право кого-то уничтожать…

Итак, что стало с нашим образом Периода. Он, безусловно, обогатился и словно бы укутался в несколько одежек. И почти все эти одежки, за исключением костяка и небольших моих добавлений, взяты из вашего собственного мышления.

Теперь я добавлю еще один необходимый слой, без которого понимание того, как развивалось интересующее нас направление мышления, было бы не только не полным, но и искаженным. Кстати, именно из-за его отсутствия плохо усваиваются основные учебные курсы, посвященные подобным темам. Они обычно просто рассказывают, как то или иное направление мысли последовательно, шаг за шагом развивалось от эпохи к эпохе. В крайнем случае, они накладывают это на рассказ о смене экономических формаций. Однако, если рассказ идет о развитии какой-то части мышления, то средой, в которой это развитие показано, должно быть мышление, как таковое.

Пришло время вложить в нашу большую и составляющие ее малые рамки их основное содержание. Им является народное мышление, мышление обычное, которое ни о какой исторической психологии, культуре или теории мышления и не слышало. А если и слышало, то, как и мы с вами, всего лишь добавило эти знания куда-то, откуда при случае это нетрудно извлечь «с ученым видом знатока». Вот этот океан обычного мышления и был основным содержанием мысли на протяжении всех веков и историй.

Русские летописи имеют одно потрясающее выражение для его описания. Как всякая основа истории, они посвящены событиям, причем желательно крупным, страшным или кровопролитным, типа закладки града, войны или появления ужасающих знаков на небесах. Все остальное время летопись пропускает со словами: А в это лето бысть тишина. Вот это «бысть тишина» – и есть основное содержание истории человеческого мышления.

Тишина не означает отсутствие звуков. Когда над землей стоит тишина – собаки лают, дети визжат, женщины смеются, а топоры стучат в руках мужиков. Появление мудреца, знающего что-то о философии или психологии, тишину уничтожает, поэтому о нем пишут в летописях науки.

История науки – это история шума в нашем мышлении. И шума вовсе не такого уж великого, если мы приглядимся. В пропорции ко всему мышлению он равен количеству думающих о науке голов, помноженному на количество часов в день, которое это голова может отвести науке, плюс количество пересудов о нем самом, которое он вызвал в своем окружении. Эти пересуды могут быть злобными, могут быть благожелательными, но при этом сами ведущие их люди живут в том мышлении, в котором и жили, даже не сдвигаясь в сторону науки. Так было даже в греческих полисах. И уж тем более так было в средневековье. Количество людей, способных по-настоящему думать о науке, во все века было потрясающе мало.

Кстати, может показаться, что в наше время их количество значительно выросло. И это ошибка. Те, кто обсуждали мудреца в средневековье, могли повторять его метафизические или алхимические слова, вставляя их даже в свою бытовую речь, как женщины могли делать для украшения самих себя монисты из его инструментов. Но сами монисты были при этом все теми же, что и раньше. Их можно сделать из специально отлитых бронзовых бляшек, а можно и из современных тебе монет. Какая разница. Так и бытовое мышление состоит из жестко закрепленных цепей образов – образцов, как из монист. Включение в него новых слов есть лишь необходимость пользоваться новыми материалами. То, что сейчас много людей используют научные слова и понятия, вовсе не означает, что они их используют научно. Даже делая «научные работы» они всего лишь, как тысячелетия раньше, зарабатывают себе на хлеб, а все «научные» действия и слова используют в образцах, то есть, по сути, бездумно и, говоря по большому счету, ненаучно!

Вот этот океан мышления, состоящий из веками отработанных образцов, и имеем мы как основное содержание всех тысячелетий человеческой истории. Понять и описать его могут только этнография и этнографическая психология, одним из разделов которой и является психология культурно-историческая. История, как и все исторические дисциплины, имеет дело с тоненьким ручейком отклонений от нормы, если мы под нормой будем понимать правило или образец. Все, что бы мы ни попытались проследить сквозь эпохи, в исторической науке, философии, логике, культуре – это жалкий и очень тонкий комариный писк. Смысл его прослеживать лежит только в том, что он чем-то отличается от неразложимого гула Тишины, стоящей в веках человеческого существования. И тянущих-то эти ниточки в истории человечества всегда считанное количество, единицы в каждую эпоху. Чудо, что эти люди как-то умудряются находить друг друга и продолжать свое дело. Еще большее чудо то, что они вообще находятся, потому что при этом им на самом деле и дела-то почти нет до того, о чем они говорят и пишут. А больше всего им есть дело до того, как травить и уничтожать друг друга. Как они при этом умудряются сохранить хоть что-то из создаваемого ими – загадка! Особенно в те времена, когда они умудряются поцапаться не только между собой и со своими предшественниками, но и обгадить весь окружающий их мир, то есть материнскую среду мышления, из которой они все вышли.

Это не просто слова. Людям науки действительно свойственно ненавидеть бытовое мышление, как нечто их унижающее одним своим существованием. Это похоже на то, как христианин, а подчас и йог ненавидят тело в его проявлениях, делающее их грязными, несовершенными, небожественными.

Тут мне было сделано замечание: «Христиане тело не ненавидят – утверждать иначе означает демонстрировать откровенное невежество. В христианстве даже есть оборот: “возлюбленные тела наши”. Отрицание тела восходит к гностикам, а от них передано ряду сект, особенно –