Хранитель мечты - Пенелопа Уильямсон

В ее видении (или сне) на дворе стояла осень, деревья все еще были одеты оранжевой, желтой и бурой листвой. К этому времени ветер успел обнажить ветви того леса, где просвистела стрела, и земля в нем была теперь мерзлой, покрытой снегом и льдом. То, что привиделось ей, уже успело случиться. Если Рейн мертв...

Если бы Рейн был мертв, она бы знала это, потому что вместо сердца в груди у нее была бы пустота, которую ничто уже не могло бы заполнить.

***

Рассекая бледно-коралловые волны, корабль повернул в широкое устье реки Клуид. Впереди, как крылатые лоцманы летели чайки, свежий бриз наполнял кожаные квадраты парусов, словно стараясь поскорее доставить странников домой.

Дом!

Рейн стоял на самом носу корабля, не обращая внимания на фонтан соленых брызг, раз за разом обрушивающихся на него. Закатное солнце было таким ярким, что приходилось щуриться. Легкая дымка висела над берегом, над гребнем ближайшего холма, где, сжимая ручки плуга, шел пахарь, а перед ним — женщина, тянущая за узду неспешного вола. Лемех глубоко врезался в черную землю, выворачивая жирные пласты и оставляя первую борозду на весенней земле. На его, Рейна, земле.

Он оставил ее в сентябре, когда жатва уже закончилась и поля лежали в дремоте, предчувствуя скорую зиму, теперь же был конец апреля, время пахоты и сева. Он любил эту землю, он успел прикипеть к ней душой, но скучал не по ней, не по надежным стенам и уюту Руддлана и даже не по затеянному строительству — воплощению честолюбивых стремлений. Все то, что он оставил здесь, было важным, но не главным в его жизни. Он скучал по Арианне.

Арианна... жена.

Скоро он увидит ее. Он утонет в ее глазах цвета моря в штормовой день и ощутит нежность ее губ. Он протянет руки, и она бросится в его объятия, позволит привлечь себя к груди.

— Милорд, прилив уже в разгаре, — сказал Талиазин, подходя и останавливаясь рядом. — Думаю, нам повезет и удастся до отлива подплыть к самой пристани.

Рейн кивнул в знак того, что слышит, но не отвел взгляда от вод Клуида. Как раз в этот момент за излучиной показались кроваво-красные стены Руддлана. Свежий ветерок донес до корабля перезвон колоколов: внушительный и зловещий звон большого колокола городской церкви перемежался с теньканьем колоколов замковой часовни, похожим на звук рассыпавшихся по каменному полу жемчужинок. По мере приближения перезвон заполнил все вокруг, он плыл над рекой, звучный и прекрасный.

— Должно быть, они заметили наши паруса, милорд, — предположил Талиазин. — Они славят наше возвращение.

Военный корабль нашел место между рыбачьими лодками и пришвартовался почти рядом с колесом небольшой мельницы, которое быстро крутила приливная волна. Из открытой двери здания появился толстый, как сдобная булочка, мельник, на ходу вытирая о фартук руки, сплошь покрытые свежей мукой.

— Эй, мельник, что это колокола так раззвонились? — крикнул Рейн.

Тот остановился на пристани, глядя снизу вверх и щурясь против закатного солнца. Он довольно ухмылялся.

— Колокола звонят, чтобы услыхали святые и облегчили родовые муки леди Арианны. Она вот-вот произведет на свет... — в этот момент мельник сообразил, с кем разговаривает, и поклонился так низко, что его белый колпак коснулся иззубренных досок пристани, — ...произведет на свет вашего сына, милорд. Слава Господу нашему, вы вернулись вовремя.

— Талиазин, найди мне лошадь! — рявкнул Рейн, лицо которого обострилось от внезапной тревоги.

— Нет никакой причины так торопиться, командир, — возразил оруженосец, спрыгивая на пристань. — Первый ребенок когда еще появится на свет... порой проходят часы, пока...

— Талиазин! Если ты не заткнешься и немедленно не разыщешь мне хоть какую-нибудь лошадь, я за волосы отволоку тебя в замок и повешу на стене.

В конце концов, так и не дождавшись лошади, Рейн бросился бежать по дороге, ведущей к замку. Не один год потом очевидцы рассказывали всем желающим, как лорд Руддлан, только что вернувшийся с войны из самой Франции, прыжками несся по дороге, словно его преследовали все фурии ада, — только потому, что боялся не успеть к моменту, когда на свет появится его первый ребенок.

Когда Рейну удалось добраться до подъемного моста, он дышал, как загнанная лошадь, а сердце колотилось уже не в груди, а в горле. Тем не менее, он промчался в ворота галопом. Для столь раннего часа двор замка был необычно пуст и казался вымершим. Притихли собаки на псарне, и даже из соколятни, против обыкновения, не доносилось ни звука.

Он успел только до половины открыть дверь в спальню, как ее прижала внушительная нога. В проеме воздвиглась грозная фигура матери Беатрисы.

— Милорд, что вы себе позволяете? Мужчинам запрещено входить туда, где происходят роды. Таков закон...

— В моем замке я устанавливаю законы! — прорычал Рейн, но потом вдруг остыл и шумно перевел дыхание.

Он прекрасно знал, что мужчина не имеет права доступа туда, где рожает его жена, и до сих пор от души одобрял этот запрет. Однако до сих пор это его не касалось. Он вдруг осознал, что готов на все, чтобы увидеть жену.

— Я только посмотрю на нее и сразу уйду. — Сказав это, он воспользовался одной из тех нечастых улыбок, которые служили ему орудием покорения женских сердец как в Иерусалиме, так и в Париже.

Мать Беатриса испепелила его взглядом, и ее крючковатый нос возмущенно зашевелился. Однако она тоже не осталась равнодушной к улыбке Рейна, как любая женщина из плоти и крови.

— Ладно уж, — буркнула она голосом кислым, как уксус, — я разрешу вам пройти к ней, но только на минуту, не больше.

Повитуха отступила в сторону, давая Рейну возможность войти. В спальне горело великое множество факелов, в ему показалось, что он шагнул в самое жерло кузнечного горна. Помещение было полностью готово для родов: на полу лежала свежая подстилка, на каждой плоской поверхности дымился ароматным дымком горшок с тлеющими сушеными травами.

Арианна появилась из-за ширмы, сплетенной из ивовых прутьев. Эдит вела ее, поддерживая под руку. Тонкая сорочка насквозь мокрая от пота, облепила тело Арианны, волосы свисали перепутанной массой, влажными прядями рассыпались по груди и плечам. В свете факелов лицо ее казалось восковым, мертвенно-белым, как старая свеча, синяки под глазами смотрелись глубокими провалами. Но Рейн лишь мельком отметил все это, он не мог оторвать взгляд от тяжелого, словно вздутого живота. Его ребенок был внутри этого необъятного, чудовищного чрева.

Горло его конвульсивно сжалось, и слезы, которые он считал иссякнувшими многие годы назад, обожгли глаза.

— Неужели ты не могла подождать денек-другой, моя маленькая женушка? Подождать, пока я вернусь?