Настоящая фантастика – 2010 - Генри Лайон Олди

выдула целую банку. Потом принялась за вторую, представляя, как я буду мстить Игорю.

Но додумать я не успела.

— Женька! — орала, как полоумная, Лёка, прыгая вокруг меня в тюрбане из полотенца. — Живая! Дура, куда ты пропала?!

— Пропала? Это вы, сволочи, меня одну кинули! Ломанулись куда-то, дети подземелья! Док где?

— Они с Арсеном с утра в местном участке торчат. Сперва сами там все облазали, потом с полицией. Спасателей собирались вызывать. С собаками. В посольство звонили. Мы чуть с катушек не съехали. Ты не представляешь, как он с ума сходил. Буквально на стенку лез.

Переживает, значит. Прекрасно! Значит, я для него не только «свой парень». Гад. Бездушный крокодил. Милый. Сердце защемило, и я решила на время отложить свою месть.

— Мы что только себе не представляли. И что на органы, и в рабство. Ты где была?

— Плутала, как дура, по этому подземелью в поисках выхода. А потом менди делала. — Я показала свои ладони.

— Двое суток? Совсем офигела, да?

— Как… — выдохнула я, не веря своим ушам. Но Лёка уже с неподдельным восторгом рассматривала рисунки на моих руках.

— Слу-у-ушай, смотрится обалденно, как у Мадонны в клипе «Frozen». Просто потрясно! Я тоже хочу. Обязательно нарисую такие, когда замуж выходить буду…

В номер ввалились парни. Игорь чуть не сбил меня с ног. Закружил по комнате, зацеловал. Весь вечер и следующие несколько дней он не отходил от меня ни на шаг, глядя преданными глазами лабрадора. В самолете, когда до посадки оставалось не больше получаса, Док вытащил из рюкзака ключи и протянул мне дубликат.

— Перебирайся ко мне, завтра же, ладно?

«Так не бывает, — подумала я, задохнувшись от счастья. — Опять он экспериментирует? Ну и пусть».

Ради этого стоило недолго пострадать в темноте. Ради Дока стоило умирать от страха тысячу раз. Мама меня, конечно, убьет. Зато наши медицинские тетки точно лопнут от зависти.

3

Рисунки на руках не смылись ни через неделю, ни через месяц, чем я их ни оттирала. Не помогли ни мыло, ни скипидар, ни ацетон. Первое время все косились, особенно на работе. Дико смотрелись мои ориентальные узоры в нашем заштатном городишке. Впрочем, скоро мне стало все равно. Однажды утром я проснулась и поняла, что могу видеть нити судьбы и рисовать на нежных девичьих руках зашифрованные древние символы, отпугивающие злых духов и привлекающие добрые божества, сулящие богатство и здоровье.

У меня никогда не было способностей. Никаких. Ни энциклопедических знаний, как у моего братца-вундеркинда, ни атлетических способностей, ни музыкального дарования. Учителя ставили «тройки» из жалости, сокрушаясь, что на мне природа отдохнула. В их глазах я была лишь бледной зажеванной ксерокопией брата-близнеца.

Наши с Ярославом жизни разошлись окончательно примерно года в четыре. Нас в очередной раз повели к какому-то «доктору». Он долго занимался братом, пока я скучала в уголочке. Потом доктор подозвал меня, что-то спрашивал, и, повернувшись к маме, сказал: «Совершенно здоровый ребенок, но типичная заурядность».

Мама с диагнозом не согласилась, промаявшись со мной еще годик. А потом махнула на меня рукой, сосредоточив все усилия на талантливом Ярославе. «Ни мозгов, ни рожи. Дым в трубу, — вздыхала она. — Ладно, лишь бы человеком стала хорошим». Под «хорошим» она имела в виду «не приносящим проблем». Я и привыкла не высовываться и врать, чтобы, не дай бог, не огорчить матушку и не опорочить светлое имя брата. Да и высовываться было не с чем. Даже крестиком вышивать не научилась.

А тут такой подарок мне жизнь преподнесла. Впервые. И без всяких усилий с моей стороны. Читать узоры было легко, как дышать. Я и приняла этот дар, не задумываясь, за что это мне и с какой радости. Об одном лишь жалела. Прочитать узоры на своих руках я не могла. Весь Интернет облазила в поисках хоть какого-то объяснения, но ничего не нашла.

Но, даже несмотря на это, знаки словно повернули во мне какой-то ключик. Мои внутренние запреты, годами упорного труда возводившиеся матушкой и мной самой, рухнули в один момент. Трусливая лабораторная мышь, жившая до сих пор в клетке моего сердца, сдохла, не сопротивляясь.

А может, это были не узоры вовсе, а Игорь…

Нанизывая менди, как бусы, я вылавливала элементы судьбы из взбаламученной лужи вероятных событий. Я не могла бы сказать, когда это произойдет. Одно было понятно, что это наверняка случится. Я словно смотрела на горную гряду. Один пик поднимался за другим, скрывая от моих глаз, что лежит между ними. Ущелья, реки, водопады, поляны — все принадлежало им, тем, кто творил свою судьбу. Но как бы они ни поступали, неминуемо все приводило к следующей вершине, запечатленной мною хной на ладонях.

Я блюла равновесие, следя за тем, чтобы хорошее и плохое доставалось всем поровну. Шесть к одному. Чтобы не было обиженных судьбой, не было любимцев фортуны. Наконец-то все было по справедливости, как я всегда об этом мечтала.

— Никаких рисунков и образцов. Я выбираю для вас индивидуальный узор. По-другому не работаю.

Они удивлялись, подозрительно оглядывая мою нескладную фигуру, но соглашались.

Цен я тоже никаких не называла. Но с радостью бросила швабру и утки в больнице, как только убедилась, что этим можно зарабатывать на жизнь. И чем известнее я становилась, тем больше мне предлагали.

Увлечение менди, как эпидемия гриппа, пронеслось по нашему городу, достигнув пика в августе, когда на девичнике за день до Лёкиной свадьбы я нарушила равновесие. Хоть раньше, не задумываясь, десятки раз проделывала это с другими, нарисовать несчастья на руках подруги со спокойным сердцем я не смогла.

* * *

Перешагивать через несчастья