Жизнь, театр, кино - Жаров Михаил Иванович

Большие сцены - атаки Красной конницы, битва с белоказаками Мамонтова, встреча Перчихина со своим врагом белым эсаулом - снимались на Мамаевом кургане. Это было горячее время съемок. Нам капалось, что правильно воссозданная военными консультантами картина гражданской войны будет единственной и последней войной , разыгранной нами на этой ключевой стратегической возвышенности, у основания которой красиво и живописно раскинулся город со своими заводами и светлой лентой Волги.

Отдыхая, я любил лежать на земле с закрытыми глазами и вдыхать запах горькой полыни. Где-то в отдалении слышны были глухие звуки города и гудки железной дороги.

А спустя несколько месяцев о Мамаевом кургане, который переходил неоднократно из рук в руки, говорил и писал весь мир. Там решалась судьба прогресса - счастья и жизни человечества - в борьбе со злом и варварством...

Война

Летом 1941 года Малый театр выехал на гастроли в Днепропетровск, и я был вызван со съемок на три первых спектакля.

Вечером 20 июня я прилетел в Москву, а ранним утром 21-го приехал на Ходынку, где находился Центральный аэродром.

Было чудесное утро, многие уезжали на юг, среди них были друзья и знакомые.

Кинорежиссер Борис Барнет, с которым я случайно встретился, обратил мое внимание на большое количество автомашин, подъезжавших к аэропорту. По развевающимся флажкам со свастикой мы поняли, что это машины немецкого посольства.

Но наше внимание остановило не количество машин и даже людей, в них приехавших, а оригинальный способ перевозки грудных детей.

В обыкновенных, плетенных из хвороста корзинах с ручкой лежали дети, которых вносили лакеи в самолеты, где, очевидно, и подвешивали их за ручки, как люльки.

Новые "юнкерсы", тоже со свастикой, стоявшие, как солдаты в строю, нацелив на нас свои тупые морды, производили зловещее впечатление.

Зафиксировав для себя факт, что немцы почему-то уезжают в большом количестве из Москвы, мы сели в свои самолеты и на этом успокоились. Это было утром 21 июня.

Днем я прилетел в Днепропетровск. Назавтра вечером во Дворце металлистов мы начинали наши гастроли спектаклем "Волки и овцы". А утром 22 июня в номер, где мы репетировали, ворвалась бледная Фадеева и совсем охрипшим, идущим откуда-то из самих низин голосом, стоя у двери, прошептала:

- Какой ужас!

- Что случилось?.. Соня? - Но она мотала головой и ничего не отвечала.

Кто-то крикнул:

- Уйди, мы репетируем, - не мешай!

- Война!.. - еще тише сказала она. Ты с ума сошла!.. С кем?

- Немцы напали... Там, на площади, народ... слушают все... радио... говорит... из Москвы... - И повторяя: - Ужас! Ужас!.. -она зарыдала.

Улицы были полны народа, но говорили все тихо. Мы, превратившись в слух, стояли у входа в гостиницу.

Да! Соня права - свершилось страшное.

Пришел Коля Рыжов, охраняемый добровольцами. Оказывается, как всегда хорошо одетый, в шляпе и с тросточкой, он слушал радио, как вдруг после слов: "Будьте бдительны", какая-то лоточница, пристально смотревшая на него, заорала: "Шпион! Бейте его!". Возбужденные и

наэлектризованные голосом из Москвы, люди подняли кулаки, и ему было бы очень худо, если бы стоявший рядом военный не прикрыл его собой, крича на лоточницу:

- Чего ты горло дерешь и сеешь панику! Граждане! Это же наш гость! Артист Малого театра! Николай Иванович Рыжов!..

Только это и спасло Рыжова.

Появились надписи со стрелками: "Бомбоубежище", высоко в небе пролетали самолеты, и прохожие стали жаться к домам.

Все бросились к телефонам - звонить в Москву. Образовалась большая очередь. Наташа Белевцева, получив с большим трудом три минуты, сказала мужу всего пять слов:

- Милый! Война! Мы пока живы! - повторяя их без конца в течение трех минут...

Началась война.

Секретарь обкома, к которому мы поехали с А. Е. Пузанковым, секретарем нашей парторганизации, принял нас немедленно.

- От имени коллектива театра во главе с нашими стариками -Садовским, Рыжовой, Массалитиновой - заявляем, что отдаем себя и свое искусство в полное распоряжение обкома и готовы выполнить любое ваше поручение, - заявили мы.

Сердечно поблагодарив коллектив, секретарь ответил:

- Вы можете поступать, как хотите. Если останетесь с нами, будем очень рады; если хотите домой, мы примем все меры, чтобы срочно вас отправить в Москву.

Мы сыграли два спектакля. Зал был далеко не полон, хотя билеты были проданы на все спектакли.

Началась мобилизация.

Над городом появились первые немецкие самолеты. Многие рабочие и часть актеров пошли на призывные пункты. Я, приехавший на два дня, должен был выехать в Серафимович, где меня ждали съемки. Вечером 24 июня мы с П. М. Садовским отправились в Москву, которая нас встретила полной темнотой. Все было тревожно, непривычно, и сердце билось отчаянно. Хотелось быть со всеми вместе. На следующий день я уже вылетел в Сталинград. Там я жил в знаменитом доме специалистов, на берегу Волги, который впоследствии, как крепость, держался до конца, до победы. Жил я у вдовы бакинского актера А. Стешина, актрисы Фотеевой.

В драматическом театре работали тоже бакинцы: мой старый знакомый и друг Наум Соколов с женой Маргаритой Горбатовой.

Эвакуация

Снимали ежедневно, без отдыха. Все мобилизовали себя внутренне, работа шла быстро, точно, съемки происходили даже в хмурый день. Город очень быстро изменил свой внешний вид, изменился и темп жизни. Лавина беженцев двигалась с запада, они останавливались, оседая, захватывая все углы в домах и сараях, на площадях появились палатки. На рынках и в пригороде попадались подозрительные типы, участился бандитизм.

Возвращаясь ночью со съемок, мы видели в степи сигнальные огни, мелькавшие в темноте, были слышны звуки самолетов - сбрасывали диверсантов.

Набрать массовку для сцены не представляло труда. Улицы были полны людей.

Наша группа сделала в газете обращение к работникам искусств и устроила большой концерт. Зал был переполнен, дорогие билеты (по повышенным ценам) рвали нарасхват. Весь сбор был передан в фонд обороны. Возвращаясь с концерта, мы зашли в темноте на тротуар у телеграфа. Охрана направила автоматы, началась перебранка. Все выяснил подоспевший офицер, начальник караула. Проверив документы,, нас отпустили.

- Хоть вы и знаменитые артисты, товарищ Жаров и товарищ Боголюбов, а ходить должны в разрешенных местах, а то может случиться беда! Приказ стрелять, если не слушают: "Стой!", существует. Фронт близко! Договорились!..

Я получил сообщение из Малого театра, что мне поручено играть Пьера Безухова, - Судаков начал ставить "Войну и мир". Требовали прекратить съемки и вернуться в Москву.

Связь с Москвой часто прерывалась, дозвониться было совершенно невозможно, мои телеграммы, что группа "Ленфильма" меня не отпускает до конца съемок оборонного фильма, очевидно, не доходили. Ответа не было.

Только когда приехала прокуратура из Москвы, я сумел через прокурора связаться с театром по телефону. Администратор Солонин сообщил мне тоскливым голосом следующее:

- Театр вчера уехал в Челябинск. Я думаю, что вы можете спокойно оставаться для съемок, - в театре остался один я для охраны имущества. Не волнуйтесь, работайте спокойно! До свидания, если оно может состояться.

- Почему так мрачно?

- Война!

Свидание, действительно, не состоялось, он вскоре умер... Я в растерянности стоял в кабинете главного прокурора республики, не зная, что же все-таки мне делать.

- Может, ехать в Челябинск? А, как вы думаете? - обратился я к прокурору.

Он подумал и сказал:

- Давайте разберемся: вы находитесь на государственной работе в "Ленфильме". Снимаетесь в оборонном сценарии в главной роли, у братьев Васильевых - это не фунт изюма! Вас театр на съемки отпустил. Значит, вы не дезертир. Все законно. Прав ваш администратор: работайте спокойно!